Последний аккорд
Шрифт:
Припарковавшись на подъездной дорожке, они молча пошли к дому. Хрустел под ногами гравий, невыносимо громко в мёртвой тишине. Почему-то Голд только сейчас заметил, что все дома по соседству пустуют. А ещё он заметил, что небо немного прояснилось, и воздух казался чище. Но совсем немного, потому что основные проблемы жителям города создавал не Богарт.
Дверь открыла Робин, бледная и взволнованная. Глаза её покраснели от слез, которых она немало пролила за минувшую ночь, не имея выбора и возможности что-либо исправить. Всё же она нашла в себе силы приветливо улыбнуться Голду и пригласила их войти. В прихожей на полу стояли
— Начали собираться?
— Закончили.
— Это всё? — изумился Голд. — Уверены?
— Да, здесь необходимый минимум, — подтвердила Робин и махнула рукой в сторону гостиной. — Проходите, мистер Голд.
Голд послушно прошёл и сел возле Генри, уговаривавшего маленького Кайла доесть овсянку. Пятью минутами позже Робин принесла завтрак для взрослых, состоявший из яичницы, тостов из того же горьковатого хлеба, жареных сосисок и кофе. На весь ассортимент аппетита достало только у Генри, который съёжился на краешке стула, задумчиво почёсывая подбородок. Остальные ограничились чем-то одним. Робин заставляла себя есть лишь из-за необходимости кормить младенца, запивала пищу обычной кипяченой водой, плотно сжимая кружку в руках, как нечто очень ценное. Роланд был полностью поглощён наблюдением за трёхлетним племянником, а Голд — за всеми присутствующими.
— Эмма должна была подойти, — вдруг сказала Робин.
Вероятно, тишина, из-за которой она не могла отделаться от собственных мыслей, вконец начала её раздражать, и она таким образом попыталась начать хоть какую-нибудь беседу. Это сработало.
— Она пишет письмо маме. Реджине. Полный отчёт, — отрывисто произнёс Генри. — Интересно, как они потом будут отчитываться за всех погибших…
— Мама, я уверена, уже придумала несколько подходящих отмазок. Не хочу уезжать…
— Надо. Ничего не кончено, — ответил ей Роланд. — Я не уверен даже, что угрозы для внешнего мира больше нет.
— Для внешнего мира — нет, но Сторибрук ещё под ударом, — сказал Голд, но не очень уверенно, и обращался, скорее, к Робин. — Нет ничего, что ты могла бы сделать.
Его предположение было основано на том, что все амбициозные захватнические планы исходили исключительно от Богарта.
— Но душу Серены вы вернули, — напомнила Робин.
— Потому что её душа вырвалась, а душа Нила — нет, — пояснил Голд. — Если Эмма одолеет второго, то Нил станет прежним без всяких путешествий за девять врат. За Сереной пришлось идти, потому что она умирала. Твоя сказка про колокольчики, Генри, повторилась.
— Только учитель в сказке умер, — мрачно улыбнулся Генри.
— Потому что он не успел.
— Я, кстати, вчера написал другую, — внук сходил в прихожую за книгой, открыл на нужной странице и показал Голду. — Вот… Взгляни.
Автор воссоздал старую легенду о двух братьях, которые решили устроить врагу засаду и спрятались в одной неприметной подземной пещере, где повстречали страшное чудище и были убиты.
— Да… — вздохнул Голд и пригладил страницу, на которой было нарисовано нечто чёрное и неясное, изображавшее то самое чудище.
— Но ты уже знаешь, верно?
— Верно… — ему вдруг стало душно и захотелось уйти. — Извините меня. Я должен зайти в лавку и ещё в одно место. Встретимся уже у черты. Не опаздывайте.
Голд вышел в прихожую, надел пальто
— На кладбище?
Разумеется, это было у него на уме, но не было основной целью, а после вопроса Генри — стало.
— Хочу попрощаться. У меня предчувствие, что в Сторибрук я больше не вернусь.
— Не говори так. Это же Сторибрук! — насмешливо фыркнул Генри, спрятал руки в карманах и посмотрел исподлобья, слегка опустив голову, прямо как Бэй, бывало. — Рано или поздно мы все сюда возвращаемся.
— Не буду спорить, Генри, не буду спорить…
Румпельштильцхен действительно ещё раз побывал в лавке, не стал накладывать на неё никаких защитных заклинаний: всё равно найдут способ обчистить. После этого он и правда снова пришёл к могиле сына. Мертвоцвет, который он заметил возле неё в прошлый раз, завял, и Румпель даже улыбнулся этому, а потом снова погрустнел.
— Прощай, Бэй. Начну сразу так, — начал он. — Я уезжаю и надеюсь, что больше не вернусь. Но, наверное, вернусь: твой сын всё-таки прав. Он у тебя очень хороший, знаешь. Храбрый. Храбрее нас. И уж точно храбрее… Неважно. Как я всё это пережил, мой мальчик?
Задаваясь этим вопросом, Румпель подразумевал всю свою свою жизнь, всю боль и тревогу, которые до сих пор сопровождали каждый его шаг, всё самое плохое, что ему пришлось пережить на собственном незавидном опыте. Он почему-то подумал о Лорен Каплан и вспомнил её совет, что ему нужно кому-то выговориться, чтобы стало легче. А кто мог быть лучше Бэя? И отнюдь не потому, что тот был мёртв и не мог сказать ничего в ответ, а просто из-за того лишь, что Бэй долгое время был его миром, его самой страшной любовью и до сих пор занимал далеко не последнее место в отцовском сердце. И Румпель рассказал ему об этом, рассказал ему о нём и о себе. Рассказал о своей семье, поделился опасениями и переживаниями. Говорил о своих самых сокровенных страхах и о непростительных искушениях, говорил о свободе и искуплении, о жизни и смерти. Он говорил откровенно и долго, старался ничего не упустить, и под конец, испытав все возможные чувства, почти улыбался.
— Вот и всё, Бэйлфайер, — вздохнул Голд, когда всё уже было сказано, а время поджимало. — Мне пора. Я ничего не обещаю тебе и ни в чём не клянусь, но если есть хотя бы небольшая вероятность того, что ты меня слышишь, то хотел бы сказать: я позабочусь о Генри и постараюсь стать ему ближе, чем есть. Мы неплохо начали ладить, и я не собираюсь от этого отказываться. Потому что теперь я принимаю не только того Бэя, которого я знал и который любил меня, но и того, которому я был не нужен.
Он провёл ладонью по буквам, высеченным на мраморной плите, и ушёл не оборачиваясь, а на выходе переместился к городской черте, недалеко от которой по-прежнему стояла брошенная им тесла, а у самой границы на обочине был припаркован старый кадиллак.
Почти все, кто уезжал сегодня, уже собрались, как и немногочисленные провожающие: Эмма, Зелена и Стивен Розенблум.
— Вы опаздываете, — мягко упрекнул его Роланд. — Я уже собирался искать вас.
Охотник снял с себя жутковатое чёрное облачение и переоделся в привычные джинсы, свитер и куртку, слишком лёгкую для середины ноября, но достаточно тёплую для конца октября.
— Ещё двадцать минут, — шутливо возмутился Голд. — Так тебе лучше… А где Алекс?
Ни Александры Герман, ни её сына видно не было.