Последняя из рода. Скованные судьбой
Шрифт:
Она узнала их. Она сразу же их узнала.
Она клялась себе быть стойкой и сильной, но стоило Талиле увидеть хорошо знакомые оковы, как ее губы задрожали.
Перед глазами замелькали вспышки воспоминаний: палачи Императора держат ее, пока кузнец заковывает ее в кандалы. Он орудует молотом, даже когда оковы уже на ней, и она боится, что неловким ударом он раздробит ей кости на ногах... Она извивается в руках мужчин, чувствуя себя жалкой и беспомощной, и кричит, кричит, кричит, пока не слышит, как защелкивается последнее крепление, и наступает тишина и пустота, ведь
Талила очнулась на татами. В углу, в который она забилась, пока не властвовала над собственными чувствами. Муж стоял в нескольких шагах от нее, по-прежнему держа в руках цепи, и смотрел на нее таким взглядом...
Сцепив зубы, Талила поспешно взвилась на ноги. Щеки были мокрыми от слез, из носа даже пошла кровь. Она представила, как жалобно лепетала какие-то глупости, моля не возвращать цепи, и болезненно скривилась.
Жалкая, никчемная, недостойная наследница.
Смахнув слезы с лица и утерев тыльной стороной ладони кровь, она выпрямилась и вытянула руки, показав, что готова. Поднять взгляд на мужа у нее не было сил и потому она уперла его в татами. Щеки пылали от стыда. Как она могла так потерять контроль?.. Верно, Клятвопреступник от души позабавился, наблюдая за забившейся в угол, испуганной и сломленной женой...
Талила вздрогнула и съежилась, и прокляла себя за это, когда муж подошел к ней и продел цепь, соединив кандалы на руках. К горлу подступила тошнота, и она принялась старательно дышать через нос, пытаясь пережить приступ. Ей показалось, что муж чуть подался вперед, словно хотел что-то сказать.
Слава Богам, он промолчал.
Очередного издевательства она могла бы не вынести.
Она вздрагивала каждый раз, когда щелкали кандалы: на левой ноге, на правой. Затем забренчала соединившая их цепь...
— Это только твоя вина, — сказал Клятвопреступник, закончив.
Он отряхнул руки и завел их за спину, и, вопреки ожиданию Талилы, не выглядел довольным.
— Ты уничтожил мой род по приказу Императора, — она посмотрела на него, словно на душевнобольного.
Истерика, которую она даже не запомнила, выпила все ее силы, и потому сейчас она говорила тихо и совершенно спокойно. Сухим, безжизненным голосом.
— Ты отрубил голову моему отцу.
Клятвопреступник молчал. Смотрел на нее, и она ничего не могла разобрать в его темном, тяжелом взгляде.
— Вы заточили мою магию и заковали в цепи, словно рабыню... — ее голос опустился до свистящего, полного черной ненависти шепота. — И ты смеешь... смеешь говорить что-то... о моей вине? — прошипела Талила, выплюнув ему в лицо последние слова.
Она едва успела заметить, когда муж подошел к ней: столь стремительно и резко он двигался. Он схватил ее за плечо левой рукой и рывком притянул к себе, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза.
— Уже сдалась, Талила? — спросил он уничижительно, стегая ее каждым словом, каждой усмешкой. — Хнычешь, словно дитя, у которого отобрали игрушку! Ты воин! Или ты забыла? Увидела кандалы и затряслась?
Она слушала его с широко раскрытыми глазами, завороженная тем пламенем, которое полыхало в его взгляде. И не могла поверить тому, что слышала.
— Ты... — просипела на выдохе и вскинула руки, пытаясь добраться до ненавистного лица. — Ты... — она задохнулась собственной злостью. — Я убью тебя.
И муж отпустил ее, резко разжав жесткую хватку.
— Так-то лучше, Талила.
Она дождалась, пока он покинет покои через еще одну скрытую в стене дверь, и лишь тогда обессиленно рухнула на татами и спрятала лицо в ладонях. Ее плечи дрожали, словно она плакала, но слез больше не было.
Той ночью Клятвопреступник не вернулся в спальню, и Талила заснула в одиночестве. Впрочем, ужинала она так же одна, как и завтракала. Никто к ней не заходил и не тревожил, кроме служанки Юми, которая бросала на нее неприязненные взгляды.
Талиле не было дела до того, что девчонка на нее косилась. Но она была воином и привыкла подмечать малейшие детали. Впрочем, служанка не особо пыталась скрыть свое неодобрение и недовольство, и в какой-то мере Талилу это даже позабавило. Сопливая девка ее осуждала. Любопытно, из-за чего? Накануне Юми не проявляла свою неприязнь столь открыто.
Неужели слухи об ее перепалке с Лиссой распространялись по дворцу подобно пожару? Но не слишком ли много чести?
Поздним вечером Юми пришла в спальню, чтобы забрать что-то из встроенного в стену шкафа. Талила лишь проводила ее равнодушным взглядом, не выказав никакого интереса. В дверях служанку поджидал молодой воин в одежде, на которой был нашит личный знак Клятвопреступника, и это привлекло внимание Талилы куда сильнее, чем глупые гримасы Юми. Он и служанка перекинулись парой слов, и она передала ему стопку, которую бережно прижимала к груди.
Любопытство и скука взяли вверх, и Талила, осудив себя, все же медленно подошла к тому самому шкафу, позвякивая цепью. Сдвинув в сторону створку, она увидела полки для хранения одежды Клятвопреступника, которую тот носил гораздо чаще официальных роскошных кимоно: удобные короткие куртки, не сковывающие движения, и широкие штаны, позволяющие тренироваться с мечом и вступать в поединок.
Подавив желание изорвать одежду голыми зубами, Талила с неприязнью задвинула дверцу и прислонилась к ней спиной.
Она должна быть умнее. Она должна просчитывать ходы наперед, иначе она никогда не избавится от ненавистного мужа. И от своих кандалов.
Время в четырех стенах тянулось бесконечно медленно и тоскливо. В цепях ходить было неудобно, и потому утром Талила даже не смогла отправиться на прогулку по саду. Не хотелось столкнуться с кем-нибудь и вновь почувствовать это горькое, едкое унижение...
Она извелась от скуки, а день только приблизился к полудню. Она почти обрадовалась, когда ее тишину и одиночество прервали. Пусть даже это был и ее муж. Который выглядел еще более болезненно, чем накануне. И еще сильнее ссутулился на одно плечо.