Потерянная, обретенная
Шрифт:
Увы, этим планам не суждено было сбыться. Но всему свое время, я не буду забегать вперед. Не буду говорить и о том, как мучительно печально прошла для меня та осень. Я тосковала по матери, скучала по Рене, я отдала бы полжизни ради того, чтобы снова увидеть Боя…
За мной начал ухаживать мой соученик. Его звали Кристиан Дежардан. Он не был похож на других студентов, не говоря уж о том, что был старше нас. Вначале я даже не понимала, что он за мной ухаживает. Мы просто бок о бок ехали на велосипедах по Латинскому кварталу. Говорил он мало и неохотно, но постепенно разговорился. Я узнала, что он прошел войну и даже лежал в том самом госпитале в Нормандии, где я работала сестрой милосердия, но недолго – его только слегка подлатали после ранения и отправили
– Катрин, выслушайте меня и поймите. Я устал от войны, она выжгла из моей души все, кроме сочувствия к страданиям и желания помогать людям. Может быть, вам покажется, что мои слова для вас оскорбительны, но, подумав, вы согласитесь со мной. Я не имею права вам лгать, хотя мог бы наплести любовной чепухи и вскружить вам головку. Так я поступал с девушками до войны и еще не совсем забыл, как это делается. Но я слишком уважаю вас, чтобы лгать. Ваше общество мне приятно, как и ваш облик, такая уравновешенная, здравая девушка может составить счастье любого человека, который понимает, что ему нужно. Я буду вам хорошим мужем, никогда не изменю и никогда вас не обижу. Я ни в чем не ущемлю вашу независимость… Ваша история глубоко тронула меня. Сирота, воспитанная серыми сестрами, стремится к учебе, имеет идеалы. Получив образование, мы вместе станем работать, и весь город станет у нас лечиться. Подумайте, Катрин, и соглашайтесь. Лучше меня вам не найти. Я люблю вас.
Последняя фраза несколько сгладила неприятное ощущение от предшествующих слов. И все же мне было грустно, что первое в моей жизни объяснение в любви произошло именно так – без романтики, без нежности, без страсти. Может быть, Кристиан и любил меня, но я его как-то мало волновала. Между тем он мне нравился, хотя, разумеется, чувства, которые он во мне вызывал, не шли ни в какое сравнение с теми, что я ощущала к Артуру Кэйпелу. У Кристиана были кудрявые волосы, блестящие черные глаза и оливковая кожа. Он был хорошо сложен. Правда, меня отталкивал исходящий от него временами запах чеснока, но он очень серьезно объяснил, что на юге страны едят много чеснока и все готовят на оливковом масле. Мне нравился юг, нравились печенья «кошачьи лапки», которые я покупала в кабачке «Товары юга». Но мысль, что в доме, где мне придется жить всю жизнь, точно так же будет пахнуть чесноком, вызывала ужас.
Разумеется, я отказала ему не из-за чеснока. Да я, собственно, и не отказала. Выслушав те слова, что он произнес в качестве любовного объяснения, я ответила:
– Кристиан, мы же все равно сможем пожениться только после окончания курса. Вы симпатичны мне, но давайте пока не будем говорить о любви и тем более о браке. За эти годы ваше отношение ко мне может измениться.
Мой будущий супруг согласился, но я уловила в его голосе разочарование.
– Можно сегодня зайти к вам?
– Нет. У меня не прибрано.
Я не лукавила. По монастырской привычке по утрам я обычно прибирала свою постель, тщательно разглаживала складочки. Но накануне провела беспокойную ночь, утром проспала и не успела даже накинуть на кровать одеяло. И она осталась чудовищно развороченной, словно на ней почивала не одинокая девственница, а пара моряков с разгульными подружками.
– Это неважно, – возразил Кристиан. – Я буду смотреть на вас, а не на вашу обстановку.
– И все же не стоит.
Я возражала, но он вошел. Я надеялась, что, увидев неприбранную постель, он поймет, что его визит не ко времени, смутится и уйдет. Но я плохо знала мужчин. Едва за нами закрылась дверь, он навалился на меня, как медведь. Хотя кто видел медведя, так благоухающего чесноком! Кристиан непрерывно бормотал какие-то довольно пошлые нежности и тащил меня
– Если вы не оставите меня в покое, я разобью вам голову.
Угроза подействовала, Кристиан отпустил меня и даже сделал несколько поспешных шагов в сторону двери. Рассмотрев его на расстоянии, я чуть не расхохоталась, так забавно он выглядел. Растрепанный, с красным лицом, да и штаны его были расстегнуты. Загодя готовился! Хорошо хоть у него хватило духу попрощаться, а то его уход можно было расценить как бегство.
Я была уверена, что он больше никогда не подойдет ко мне, но ошиблась. На другой день Кристиан принес мне свои извинения.
– Ваша красота вскружила мне голову, и я вел себя недостойно.
– Я вас прощаю.
– Все же позвольте я буду считать вас своей невестой.
– Давайте просто будем добрыми друзьями.
Я не хочу вспоминать о нем дурно, все же он скрасил мне то невеселое время. Мы много говорили, он рассказывал о своем детстве, о юности, о войне. Постепенно он перестал смотреть на меня как на будущую жену и начал обращаться словно с мальчишкой, с товарищем по детским играм. Это было куда лучше вымученных объяснений в любви. Может быть, я в конце концов и вышла бы за него замуж, но судьба рассудила иначе…
Это случилось в декабре, накануне рождественских торжеств. В тот день я была на вскрытии. Я не боюсь мертвецов и вполне равнодушна к посмертным тайнам человеческого тела, но все равно очень устала от пронизывающего холода прозекторской, ледяной стали инструмента, зябкой близости смерти. Еле добравшись до дома, я мечтала лишь о горячей ванне. Но для этого нужно было предпринимать какие-то усилия, а сил совсем не осталось. Я легла и пригрелась. И вдруг подумала, что мне следовало позвать к себе Кристиана. Я чувствовала себя такой одинокой! Мне нужен был хоть кто-то рядом. Решено, думала я, завтра же скажу ему, что согласна. У меня будет жених, пусть заботится обо мне. Сейчас, например, он мог бы пойти и согреть воды, принести на ужин отбивную из кабачка по соседству. Потом мы уедем на юг, где всегда светит солнце, подальше от Парижа – он слишком велик, слишком холоден для меня, я скоро возненавижу этот город, давший мне так много и так много отнявший. Нет, я скажу Кристиану все прямо сегодня, а то до завтра могу передумать или просто умереть в этой холодной комнате от одиночества и тоски. Но мое намерение не осуществилось – я погрузилась в тяжелую дремоту.
Мне приснился Октав. Он был не мальчиком и не юношей – он был молодым мужчиной, немного похожим на Боя. Мой мертвый брат смотрел на меня, ласково улыбаясь, и я спросила, протягивая к нему руки:
– Почему ты не приходил так долго? Почему я не могу больше говорить с тобой, как раньше?
– Ты выросла, Вороненок. Ты больше не веришь в меня. Не плачь, а то слезы разбудят тебя, мне придется уйти и я не успею сказать тебе, зачем приходил…
– Я верю, – прошептала я и только теперь почувствовала, что по моему лицу текут горячие слезы. – Не уходи, прошу. Ты хотел сказать мне что-то. Говори.
– Наша мать в опасности, Вороненок. Ты нужна ей. Не принимай скоропалительных решений… Это я о твоем замужестве, как ты понимаешь. Сейчас твое место – рядом с матерью.
– Она не хочет меня видеть, Октав. Она никогда не простит меня.
Октав лукаво усмехнулся и вдруг ударил кулаком по ночному столику – один раз, и еще, и еще. Он продолжал стучать, пока я не проснулась и не поняла, что стучат в дверь. Меня звали к телефону. Я удивилась. Мне никто никогда не звонил, кроме матери, а она не звонила уже давно.