Потерянная, обретенная
Шрифт:
Мися обожала атмосферу горя, это было частью ее патологического характера. Она прицепилась к Шанель, как пиявка, и пришла в восторг от «Легкого дыхания».
– Какая красота! А столовая! А гостиная! Дорогая, вы должны устраивать роскошные приемы!
Приемы… Что может быть ужаснее! Кто придумал привечать у себя кучу гостей, которые без меры едят, пьют, курят, заталкивают окурки в цветочные горшки, громко разговаривают, суют свой нос во все углы и заходят в комнаты, в которые их не зовут! Кажется, мать была со мной согласна, но Мися не сдавалась:
– Вы не должны заживо закапывать себя в могилу! Ведь это
Итак, по инициативе Миси Шанель начала выезжать. Я была за нее только рада. Но потом и у нас тоже стали собираться гости, и это было уже хуже. Я понимала, что мне пора выходить в свет, что невозможно быть такой дикаркой. Мама наряжала меня, словно манекен, и выставляла в гостиную. Разговоры тогда велись только о русском балете, Париж им просто бредил. А я никогда не видела балета и даже не понимала, о чем речь. Дягилев, Стравинский, «Петрушка», «Шахерезада», «Весна священная», «Жар-птица», «Пульчинелла» – все это казалось мне китайской грамотой. Мама же видела «Шахерезаду» и была, по ее словам, потрясена до глубины души.
Она оживала, ее глаза снова блестели, как никогда раньше во время наших посиделок на веранде. Я ревновала маму и к Мисе, и к русскому балету, но не ждала подвоха.
Жозеф Серт и Миссия Годебска решили пожениться – после пятнадцати лет совместной жизни без всяких формальностей. Но это не беда, пусть бы женились, венчались по католическому или православному обряду, вызывали раввина или муллу, ели детородный орган быка, как это заведено в племени масаи, – все что угодно, лишь бы оставили нас в покое. Так ведь нет, они запланировали свадебное путешествие по Италии и пригласили с собой Шанель!
– В каком качестве? – ехидно вопрошала я. – Свечку держать?
Мать засмеялась.
– Шутка в духе Миси, не находишь?
Она была права. Мне стало стыдно. Я так говорила, потому что мне хотелось ее одернуть. Хотелось спросить, почему она согласилась ехать с этими непереносимо пошлыми, вонючими – в буквальном смысле слова: они редко мылись – Сертами, хотя обещала мне путешествие по Европе. Но я хорошо помнила, как Шанель попрекнула меня «всем, что она для меня делала», и не посмела. Я уже поняла, что должна довольствоваться тем, что мать сочтет возможным мне уделить, и не ждать большего.
Они уехали. Я осталась в «Легком дыхании» с прислугой и собаками. Занятия в университете окончились. Я невыносимо скучала. Решила было наведаться в Латинский квартал – и тут же встретила Кристиана с какой-то маленькой блондинкой. До этого мы с ним сталкивались только на лекциях, говорили мало, и он ни словом не обмолвился, что тот прежний уговор между нами нарушен. Теперь же страшно смутился, смугло покраснел и начал объясняться.
– Не стоит, – сказала я с великолепным достоинством.
Но вообще-то было обидно. Ведь я уже стала взрослой девушкой, а за мной пока еще никто не ухаживал, ни в ком я не пробудила даже той чисто животной страсти, жертвой которой, бывает, приходится пасть неискушенной деве.
Очень вовремя пришла телеграмма от Рене. Она приглашала меня в Довилль на собственную свадьбу. Рене выходила замуж! Крошка Рене, которая когда-то не умела расчесать себе волосы, зато разбиралась в кружевах и видела все спектакли. Рене, у которой не было лишней пары белья, зато были
Я купила в подарок серебряный кофейный сервиз и поехала в Довилль поездом. В котором, конечно, постоянно вспоминала наше с ней первое путешествие, тот день, когда встретила Боя, а еще гнездышко ржанки с золотыми яичками и огромный букет незабудок, которыми Рене собиралась украшать наши шляпы. Как далеки от меня были те дни! Как изменился мир после войны! Как изменились мы!
– Ты совсем не изменилась! – были первые слова Рене, словно нарочно опровергавшие мои мысли. – Все такая же худышка и скромница. Зато как ты одета, чудо!
Это она была чудо! Взрослая, уверенная, состоявшаяся женщина, управляющая бутиком Шанель. Жених был старше ее. Мне он показался очень добрым и терпеливым человеком.
– Как поживает твоя родственница, а моя хозяйка? Вы видитесь? Ух, что она тут у нас устроила, когда была в последний раз! Да, она умеет задать жару, верно?
Я думала, что Рене снимет для свадьбы зал в «Нормандии», но после венчания мы отправились в небольшой двухэтажный отель прямо на берегу моря, окруженный стеклянной верандой, разукрашенный гирляндами и разноцветными огнями, которые составляли переплетенные инициалы новобрачных. Играл оркестр, управляемый необыкновенно ловким негром в нежно-сиреневом фраке. Он то и дело вскакивал, бил в тарелки, подмигивал толпе, посылал воздушные поцелуи и лихо вскидывал ноги выше головы.
Рене танцевала с мужем, а меня подхватил какой-то высокий неулыбчивый человек, но с простым и ясным лицом. Танцевал он не слишком ловко, и я сразу подумала, что он человек не светский, а потом еще – что иностранец. Мы едва обменялись двумя фразами, но я почувствовала, что он излишне отчетливо выговаривает слова.
– Вы не француз? – спросила я.
– Угадали. Я русский.
Я стала вспоминать, что слышала о России в последнее время. Ну да, революция и балет. В парижском ателье работала манекеном русская девушка Наташа. Она была очень красивая и такая же молчаливая, как и этот тип. Может быть, это общая черта нации. А все-таки жаль, что я ее не разговорила. Тогда у меня было бы больше тем для общения с моим партнером по танцам.
– Вы любите балет?
Он наконец улыбнулся.
– Нет. Я не люблю балет. Признаться, я вообще плохо разбираюсь в искусстве.
В танцах наступил перерыв, оркестр отправился отдохнуть, и стало слышно, как вздыхает и ворочается за стенами отеля море. Я подошла к Рене.
– Я так счастлива, даже страшно! – призналась она. – Как тебе свадьба?
– Замечательно! А с кем я танцевала?
– Что ж ты, танцевала и не познакомилась? Это Александр Зеньковски, приятель Жюля. Ему принадлежит эта гостиница. Я его не особенно знаю. Он тебе понравился?
Что было ответить? Разумеется, понравился, иначе я не танцевала бы с ним несколько танцев подряд. Но если бы я сказала об этом Рене, она бы сделала преждевременный вывод. И я молча пожала плечами. А потом мельком взглянула в зеркало и сама себе понравилась. У меня были красивые плечи в вырезе черного вечернего платья. Шанель тогда как раз ввела моду на черный цвет вечерних туалетов. И местный парикмахер хорошо уложил мои волосы. Буду всегда ходить к этому парикмахеру. Что это? Опять музыка. Он идет ко мне через весь зал…