Потерянная, обретенная

Шанель Катрин

Я обещала не называть Шанель кличкой Коко и сдержала свое обещание.

– Пожалуй, ты лучше вообще не говори ей, что я тебе об этом рассказывала! – вдруг испугалась Адриенн. Что знала обо мне эта высокая ясноглазая красавица, неразлучная спутница моей матери? Была ли ей известна тайна моего рождения? Думаю, да. Именно поэтому мне всегда было беспокойно в присутствии Адриенн.

Не оттого ли я больше привязалась к Антуанетте? Я звала ее Туанет, и она относилась ко мне с неподдельной нежностью. Это была прекрасная девушка, кроткая и тихая, с чуткой любящей душой. Мы часто прогуливались вместе и с удовольствием говорили обо всем на свете: о прочитанных книгах, о странах, где нам хотелось бы побывать, о любви,

которая, говорят, существует. Я видела, что Туанет не хотела уезжать, когда моя мать, а ее сестра тоном, не терпящим возражений, попросила ее взять на себя управление бутиком в Биаррице. Но, вместо того чтобы наотрез отказаться, она стала мямлить:

– Даже не знаю, дорогая… Это так ответственно! Богатая клиентура, множество работниц… Не уверена, что справлюсь, я ведь ровным счетом ничего не знаю и не умею!

– Чепуха, – отмахнулась от нее Шанель. – Дело хорошо поставлено, тебе не придется ничего делать и уж тем более принимать решения. Пора и тебе, сестричка, найти свое место в жизни и показать, на что ты способна… Кроме того, чтобы служить манекеном.

Я видела, что на чудесные глаза Туанет набежали слезы. Мы обе понимали, что дело вовсе не в том, чтобы дать ей найти свое место в жизни. Просто Кэйпел не мог слишком часто наведываться в Биарриц, а в Париже регулярно бывал по делам.

Я уважала страсть Шанель к своему делу, но не могла не заметить, что порой она приносила ему в жертву не только себя, но и других, ничуть не интересуясь их жизнью. Так, однажды она уволила мастерицу, которая недостаточно внимательно отнеслась к своим обязанностям. Не хочу преувеличивать свою роль в этой истории – я просто шла по коридору и услышала из уборной рыдания. Выяснилось, что барышня беременна, что ее жених воюет, но придет в отпуск и непременно на ней женится… И что ей обязательно нужна эта работа, потому что иных средств к существованию у нее нет.

– Какие глупости! Если она умеет шить, то вполне может работать на дому, и ничто не будет отвлекать ее от радостей грядущего материнства, – решительно сказала Шанель, и у меня по спине побежали мурашки. Вероятно, мне удалось выразить взглядом все овладевшие мною чувства, потому что она вздохнула и замолчала.

– Ладно, – сказала она после паузы. – Пусть работает дальше. Поручу ей что-нибудь незначительное, если она не в состоянии соображать.

Мать могла поступать очень жестоко, хотя по натуре жестокой не была. Причиной ее невнимательности к душевным переживаниям близких был постоянно функционирующий, глубоко практический разум. Ей в голову приходили идеи, которые не пришли бы никому. К примеру, никто и никогда не применял для женской одежды трикотаж. Как можно! Это ведь дешевка, рубище, оно к лицу только жокеям да конюхам, и еще, может быть, игрокам в поло. Свитер на джентльмене – одно, а на даме – совсем другое, это просто некрасиво, неуместно! Великий Пуаре был шокирован очередной выдумкой «несчастной пигалицы». У нее самой нет ни груди, ни бедер, ей совершенно нечего показать, вот и выдумывает мешковатые одеяния, чтобы скрыть свое уродство! Трикотаж – это ведь неженственно, грубо! Шифон, шелк, тафта – вот материи, которые должна носить настоящая женщина!

О нет, тут Пуаре был не прав. В свитерах, подвязанных кушаками, с широкими рукавами дама выглядела прелестно, в ее облике не было ничего грубого. Прежде «мужская» ткань помогала женщине быть изысканной, источать манящую сексуальность. Наряды от Шанель не уничтожали, а подчеркивали женственность, просто делали это более утонченно. Я знаю, о чем говорю, – я сама носила наряды ее работы. Я не бог весть какого мнения о своих внешних данных, но на меня стали обращать внимание, и внимание весьма лестное. У меня даже возникла мысль, что мать специально для меня придумывает невероятные наряды, в которых я бы выглядела наилучшим образом. Иллюзии, иллюзии…

Как-то

раз она купила по дешевке партию толстого джерси. Просто потому, что ателье было завалено заказами, а поставка из Испании задерживалась. Тут же выяснилось, что покупка никуда не годится. Ткань была удивительно малоэластичной, она не желала льнуть, драпироваться, подчеркивать женскую фигуру и ужасно топорщилась вокруг талии. Немного потанцевав вокруг манекена – папироса в зубах, левый глаз прищурен от дыма, – мать вдруг вдохновенно взмахнула рукой и объявила:

– К черту талию!

Той зимой платье от Шанель впервые появилось на странице «Харперс Базар». Талии не было. Был шарф, повязанный почти на бедрах. Была горловина, как у мужской рубашки, что дало основание восторженным критикам окрестить новинку «платье-шемизье». И – о откровение! – оно было коротким, невозможно коротким! Лодыжки выставлены на всеобщее обозрение! Теперь уже невозможно позволить себе морщинку на чулке. Кстати говоря, мать ненавидела неопрятность.

– Страшно подумать, какие неопрятные тайны скрывались под роскошными юбками, – говаривала она. – Представь, когда в моде были кринолины, дамы носили под ними даже ночные горшки. Если бал затягивался, можно было отойти в уголок, незаметно для окружающих помочиться и снова танцевать медленный менуэт. Как же от них воняло! А все эти пышные нижние юбки, кружева, которые так редко и неохотно стирались! Корсеты, под которыми тело зудело и чесалось! Дамы полусвета, продажные женщины, соблюдали чистоту, этого требовала их профессия, но порядочные женщины… Я научу вас, голубушки, носить чулки туго натянутыми! Прошли те времена, когда дамы могли себе позволить просыпаться за полдень, ходить нечесаными до вечера и заливали духами запах немытого тела!

Она была права. Те времена миновали. Мужчины уходили на войну, иные не возвращались, другие возвращались калеками. Женщины занимали освободившиеся ниши. Они садились за руль автомобиля, играли в гольф, управляли конторами и заводами. Учились и работали, развенчивая древний миф о том, что женский мозг не приспособлен к созидательному труду, к постижению абстрактных понятий.

Тем не менее война утомила всех. Право же, она шла слишком долго, ей не виделось конца и края.

– Победа не за горами, – успокаивал нас Артур. – Я напишу… я уже пишу об этом небольшое исследование.

Я восхищалась им. Никогда прежде не видела человека, который писал бы книги! Ах, нет, на улицу Камбон приходила изысканная дама в мехах, про которую мне сказали, что она маркиза, поэтесса и изысканно-развращенная особа. Про изысканность я не поняла, титул меня не заинтересовал, а стихи дамы я нашла в библиотеке и совершенно разочаровалась. Она подражала Оскару Уайльду, и подражала плохо.

Но книгу Кэйпела «Мысли о победе» я прочитала от корки до корки и была пленена его умом и образом мыслей. Мама так и не смогла приняться за книгу, зато подробно расспросила меня о ней и постаралась узнать мое мнение о затронутых в ней вопросах. При случае, полагаю, она блеснула моими мыслями в разговоре с Артуром. Или с кем-то еще… Разумеется, она была неглупа. Она и сама могла бы прочитать книгу и свободно говорить о ней, но была слишком занята и к тому же ревновала возлюбленного к его литературным занятиям. Артур не очень-то баловал нас визитами, и я видела, что это изводит мою мать…

– Да, эта книга отнимает все его время! – говорила она, бывало, за утренним кофе, если речь заходила об Артуре. Но в глазах у нее было беспокойство. И у меня на сердце делалось тревожно. Мне снились волнующие сны, в которых я была одета в форму сестры милосердия, в которых Кэйпел обнимал меня так нежно и целомудренно и в которых неизменно где-то далеко начинали звонить свадебные колокола. В самом деле, я просыпалась от далекого звона колоколов, который ветер приносил с колокольни Сакре-Кёр.