Потерянные души Уиллоубрука
Шрифт:
В квартире знакомо пованивало прокисшим пивом и куревом; к этому примешивалось нечто вроде запаха выдержанного сыра. Алан всегда был засранцем, но сейчас квартира выглядела и смердела как никогда. Журнальный столик был завален пивными банками, коробками из-под пиццы и упаковками от еды навынос. На диване и кресле-кровати валялись мятые брюки и рубашки. Задернув шторы в гостиной, Сейдж прошла дальше. Из кухонных дверей в коридор веяло какой-то дрянью. Наверное, что-то протухло, пока Алан удил рыбу, и он не стал заморачиваться с уборкой.
И все-таки, даже несмотря на грязь и вонь, квартира казалась раем по сравнению с Уиллоубруком.
Прищурившись, она вгляделась в комнатный полумрак, горячо надеясь, что Алан спит, и облегченно расправила плечи. Серая куча, которую она приняла за отчима, оказалась лишь несвежей простыней и потертым пледом.
Уняв нервную дрожь, Сейдж прошла в крошечную ванную комнату в конце коридора, пустила воду в тронутой плесенью душевой кабинке, стащила с себя платье, которое ей дали в Уиллоубруке, швырнула его в мусорное ведро и встала под струю, пустив ее на плечи и спину.
Вода была такой горячей, что тело стало покалывать, и все же шелком льнула к давно не мытой коже. Сейдж запрокинула голову и чуть не задохнулась, когда ноздри наполнились гнилостным зловонием Уиллоубрука, пропитавшим волосы. Она обеими руками стала намыливать голову, скрести кожу под волосами, сдирая грязь, мять, тереть, массировать тело, пока по нему не потекли потоки мыльной пены. Затем ополоснула волосы и снова принялась мыть их. глубоко вдыхая цветочный аромат шампуня. Пока пена делала свое дело, Сейдж тщательнейшим образом до красноты оттерла тело и лицо мочалкой.
Она не могла не заметить, насколько исхудала. Ноги и руки стали жестче там, где прежде была мягкая плоть; живот сделался плоским и чуть ли не втянутым. Локти и колени покрылись лилово-желтыми синяками, на коже виднелись царапины, ссадины и порезы. Откуда у нее все эти раны и ушибы, она не помнила, но это было неудивительно. Там, взаперти, перевозбужденное сознание лихорадочно работало над тем, как выжить и сбежать, а вот у тела выбора не было: ему приходилось ежедневно выносить грубость пальцев, хватающих, тянущих и дергающих ее за руки, тело и голову. Основной удар приняли на себя ноги: слишком часто Сейдж спотыкалась о других и падала, когда их перегоняли, как стадо на убой, из палат в дневной зал и обратно.
Она закрыла глаза, снова запрокинула голову и пригладила волосы, отжимая пену, и вдруг в сознании промелькнул образ Розмари: неровно обстриженные соломенные космы, намалеванный красным рот, черные потеки крови на груди и животе. Сейдж ахнула, захлебнувшись мыльной водой. Голова закружилась, колени подкосились, и она схватилась за шторку душа, чтобы удержаться на ногах. Решив, что приступ прошел, она отпустила занавеску и выпрямилась, но вновь накатило головокружение. Сейдж согнулась, задыхаясь и отплевываясь, и ее вывернуло прямо в кабинке жалкими остатками разжиженной кашицы.
Наконец вращение прекратилось, но горе и сила тяжести грозили утянуть ее на пол душевой. Держась одной рукой за стену, Сейдж наскоро ополоснулась и вышла из кабинки, махнув рукой на первоначальный план побрить ноги. Завернувшись в полотенце, она широкозубым гребнем принялась вычесывать
С каждым комком волос, выдранным из головы и падающим на пол ванной, ее гнев возрастал. Она была в ярости на Алана и свою мать. И на доктора Болдуина. И Уэйна. И на всех, кто работал в Уиллоубруке. Она злилась даже на Ноя, Хэзер и Дон. Каждый из них своими решениями изменил их жизни — ее и Розмари. И ничего с этим уже не поделаешь.
Может быть, ей уехать — сбежать с этого острова, как можно дальше от Уиллоубрука. Здесь ее больше ничто не держит. И как-то не хочется до конца жизни оглядываться через плечо в ожидании Уэйна. Или Кропси. Или того, кто убил Иви и Розмари. Ее отец все еще где-то в штате Нью-Йорк. Можно позвонить в справочную, узнать его адрес. Если ничего не выйдет — заложить золотую цепочку и сережки с брюликами, которые Алан подарил ее матери во время ухаживания, — если брюлики настоящие и если отчим их еще не загнал, — и нанять частного детектива, чтобы нашел отца. Сейдж расскажет обо всем отцу, и он, конечно же, не отвернется от нее. Да, детектив Нолан предупредил, что уезжать нельзя, но он ведь оставил ей свой номер. Можно позвонить и узнать, нашлись ли какие-нибудь улики, или, может быть, появились новые вопросы. Хотя какая теперь разница. Розмари больше нет, и точка. Ей сейчас хотя бы с этим справиться.
У себя в спальне Сейдж включила верхний свет и огляделась: яркое мандаринно-лаймовое покрывало резало глаза. Все осталось таким же, как и было, когда она ушла: афиши «Роллинг стоунз» и «Дорз» на стенах, гелевая лампа на комоде. Вот только эти вещи принадлежали другой девушке: той, которая считала хренового отчима самым страшным на свете злом; той, которая питала надежды на будущее и, несмотря на опыт, считала людей по большей части добрыми. Теперь той девушки больше нет. И как знать, кто придет ей на смену.
Опустив жалюзи и задернув занавески на окне, Сейдж зажгла ночник и выключила верхний свет, после чего залезла под одеяло и положила голову на подушку. Тело утонуло в матрасе, как будто кости весили тысячу фунтов.
Ей страстно хотелось погрузиться в сон, отключить сознание. А утром она будет решать, что делать дальше.
Но разум распорядился по-другому.
Лишь ненадолго забывшись беспокойным, тревожным сном, полным кошмаров и мучительных видений, Сейдж вскоре с воплем вскочила в постели, прижимая к груди одеяло, уверенная, что в темном углу притаился Уэйн, готовый полоснуть ее ножом по горлу. Осознав, что в комнате, кроме нее, никого нет, она, тяжело дыша, откинулась на подушки и посмотрела на будильник. Час ночи.
Страшно хотелось есть. В животе бурчало, внутренности грызла боль. Сейдж встала и на цыпочках прокралась по коридору мимо спальни Алана. Слава богу, его кровать по-прежнему пустовала, а значит, отчима, скорее всего, не будет всю ночь. Она завернула на кухню, где из переполненного мусорного ведра несло тухлятиной. По обе стороны от двойной раковины громоздились кружки, покрытые кофейным налетом, миски с остатками засохшего супа, измазанные соусом тарелки. В холодильнике нашлись лишь три упаковки пива, полгаллона свернувшегося молока, заплесневелый кусок плавленого сыра и банка маринованных яиц. Ей же нужно было что-то сытное, например яичница с беконом и поджаренный хлеб.