Потоп

Сенкевич Генрик

Но не успел он доехать до своей квартиры, как его вызвали в Уяздов. Король в присутствии всего штаба осыпал похвалами молодого рыцаря, не жалели похвал ни Чарнецкий, ни Сапега, ни Любомирский, ни коронные гетманы, а он стоял перед ними в изорванной и испачканной землею одежде, с лицом, покрытым пороховым дымом, усталый и изнуренный, но довольный тем, что удержал форт, заслужил столько похвал и стяжал великую славу.

Поздравляли его среди других Володыевский и пан Заглоба.

— Вы представить себе не можете, пан Андрей, как король вас любит, — сказал маленький рыцарь. — Вчера я был на военном совете — пан Чарнецкий

взял меня с собой. Речь шла о штурме, об известиях с Литвы и о том, как там свирепствовал Понтус. Решили поддержать там восстание. Сапега предложил послать туда несколько полков под начальством человека, который сумел бы быть там тем, чем Чарнецкий был в Короне. Король ответил: «Такой человек только один: Бабинич!» Все с этим согласились.

— На Литву, особенно на Жмудь, я охотно поеду, — ответил Кмициц, — я сам хотел просить короля об этом, только жду взятия Варшавы!

— Завтра генеральный штурм, — сказал, приближаясь, Заглоба.

— Я знаю, а как чувствует себя Кетлинг?

— Кто такой? Может быть, Гасслинг?

— Все равно, у него две фамилии, как это часто бывает у англичан и шотландцев.

— Правда, — сказал Заглоба, — а у испанцев особое имя на каждый день недели. Ваш человек сказал мне, что Гасслинг, или Кетлинг, уже здоров; ходит, говорит, лихорадка у него прошла, и только каждый час требует есть.

— А вы были у него? — спросил Кмициц у маленького рыцаря.

— Не был, времени нет. Да кто будет думать об этом перед штурмом.

— Так идемте сейчас!

— Идите лучше спать, — сказал Заглоба.

— Правда! Правда! Я еле стою на ногах!

Вернувшись к себе, пан Андрей последовал совету Заглобы, тем более что и Гасслинга он застал спяшим. Зато вечером его пришли проведать Заглоба и Володыевский и уселись в просторном бараке, который татары построили для своего «багадыря». Кемличи наливали им старый столетний мед, который король прислал Кмицицу в подарок, и они пили его с наслаждением, так как день был жаркий. Гасслинг, еще бледный и изнуренный, казалось, черпал в этом драгоценном напитке новые жизненные силы. Заглоба чмокал языком и вытирал пот со лба.

— Ишь как там орудия гремят, — сказал, прислушиваясь, молодой шотландец. — Завтра вы пойдете на штурм… Хорошо здоровым! Бог вас благослови! Я чужеземец и служил, как обязался, но вам желаю всего лучшего. Ах, что это за мед! Жизнь, жизнь в меня вступает.

Сказав это, он откинул назад свои золотистые волосы и поднял к небу голубые глаза. Лицо было прекрасно, с его почти детским выражением. Заглоба поглядывал на него с некоторой нежностью.

— Вы говорите по-польски, пан кавалер, не хуже любого из нас. Станьте поляком, полюбите нашу отчизну, хорошее дело сделаете, в меде недостатка у вас не будет! Права гражданства у нас даются легко.

— Тем более что я дворянин, — сказал Гасслинг. — Полная моя фамилия Гасслинг-Кетлинг оф Эльгин. Род наш из Англии, хотя поселился в Шотландии.

— Это далекие заморские страны, тут человеку лучше живется! — сказал Заглоба.

— Мне тут хорошо!

— Но нам плохо, — сказал Кмициц, который с самого начала нетерпеливо ерзал на скамье. — Нам хочется слышать о том, что было в Таурогах, а вы, панове, перечисляете родословные!

— Спрашивайте, я буду отвечать!

— Вы часто видывали панну Биллевич?

На бледном лице Гасслинга выступил румянец.

— Ежедневно, —

ответил он.

Кмициц стал смотреть на него пристально.

— Откуда у нее такое доверие к вам? Отчего вы покраснели? Ежедневно? Как ежедневно?

— Она знала, что я желаю ей добра, так как оказал ей несколько услуг. Но это вы увидите из моего рассказа, а пока я начну с начала. Вы, быть может, не знаете, что меня не было в Кейданах, когда князь-конюший приехал и увез в Тауроги эту панну. Почему так случилось, я говорить не буду, ибо это толковали по-разному, скажу лишь, что, как только они приехали, все заметили, что он безумно влюблен.

— Чтоб его Бог наказал за это! — крикнул Кмициц.

— Начались пиры и забавы, каких раньше никогда не бывало, охоты и турниры. Со стороны можно было бы подумать, что никакой войны нет, а тут каждый день приходили письма, приезжали послы от курфюрста и князя Януша. Мы знали, что князь Януш окружен Сапегой и конфедератами, что он умоляет брата о спасении, так как ему грозит гибель. А мы ни с места! На прусской границе стояли готовые войска, а мы не шли на помощь князю, так как Богуслав не мог оторваться от панны.

— И потому Богуслав не пошел на помощь брату? — спросил Заглоба.

— Потому и не пошел. То же самое говорил и Петерсон, и все его приближенные. Многие роптали на это, но многие были довольны, что Радзивиллы погибнут. Сакович занимался делами вместо князя, отвечал на письма, разговаривал с послами. А князь если и думал о чем-нибудь, то только о забавах, кавалькадах или охотах. Он, скупец, стал швыряться деньгами, велел на милю вырубить лес, чтобы из окон панны был вид красивей. Словом, он сыпал ей под ноги цветы и принимал ее так, точно она была королевой шведской. Многие жалели ее, именно поэтому и говорили: «Все это на ее погибель: жениться князь не женится, и только лишь добьется взаимности, сейчас же доведет до греха!» Но оказалось, что эту панну не легко довести…

— А что?! — воскликнул, вскакивая, Кмициц. — Я это лучше всех знаю! Как же панна Биллевич принимала эти королевские почести? — спросил Кмициц.

— Сначала с любезной улыбкой, хотя по ней было заметно, что ее снедает какая-то печаль. Она бывала на охотах, на маскарадах, участвовала в кавалькадах и турнирах и думала, вероятно, что князь ведет всегда такую жизнь. Но вскоре она заметила, что все это ради нее. Однажды случилось, что князь, старавшийся разнообразить зрелища, захотел показать панне войну: неподалеку от Таурог зажгли деревню, пехота ее защищала, князь штурмовал. Конечно, он одержал блестящую победу и потом, насытившись похвал, упал к ногам и стал просить ее о взаимности. Неизвестно, что он ей предлагал, но с тех пор их дружба кончилась. Она стала держаться за полу своего дяди, мечника россиенского, а князь…

— Стал ей угрожать? — крикнул Кмициц.

— Какое! Он наряжался то греческим пастухом, то маркизом. Нарочные мчались в Королевец за моделями пастушеских костюмов, за лентами и париками. Он разыгрывал отчаяние, ходил под ее окнами и играл на лютне. На этот раз он действительно был влюблен, что и не странно, так как панна скорее похожа на богиню, чем на жительницу земли.

Гасслинг снова покраснел, но пан Андрей этого не заметил, так как, подбоченившись от удовольствия и гордости, он торжествующими глазами поглядывал на Заглобу и Володыевского.