Потоп
Шрифт:
Все с благоговением произносили имя князя. Из уст в уста передавалась весть, что он скоро придет во главе своих и шведских войск. Сперва прославляли «скромность» шведов и их человеческое обращение с местными жителями. Радзивилла называли литовским Гедеоном, Самсоном и спасителем. Люди, бежавшие из местностей, где дымились еще теплая кровь и пожарища, ожидали его, как спасения.
А в Кмицице, когда он слышал эти благословения и пожелания, росла вера в Радзивилла, и он повторял в душе: «Вот какому человеку я служу! Я пойду за ним всюду с закрытыми глазами. Он бывает
У него стало легче на душе при этой мысли, и он продолжал путь, то тоскуя о Кейданах, то раздумывая о безвыходном положении отчизны.
Тоска в нем все росла, но красной ленточки он не бросил, огня не залил, ибо заранее был убежден, что это не поможет.
— Ах, будь она здесь, если бы слышала она эти рыдания и стоны, то не молила бы Бога, чтобы он меня наставил, не говорила бы, что я заблуждаюсь, как те еретики, что изменили истинной вере. Но это ничего! Рано или поздно она увидит, кто ошибался. А тогда будет, что Бог даст! Может, мы еще увидимся.
И вместе с тоской в нем росло убеждение, что он идет по верному пути, и это вернуло ему спокойствие, которого он давно лишился. С тех пор как он, после стычек с Хованским, возвращался в Любич, у него ни разу еще не было так весело на душе.
Харламп был прав, говоря, что нет лучшего лекарства от душевных страданий, как путешествие. Здоровье у Кмицица было железное, и врожденная любовь к приключениям снова ожила в его душе. Он уже видел их перед собою, радовался им и гнал свой отряд без отдыха, делая лишь короткие остановки для ночлега.
Перед глазами у него все стояла его дорогая Оленька, заплаканная, дрожащая в его объятиях, как птичка, и он говорил себе: «Вернусь!»
Порою перед ним вставала фигура гетмана, мрачная, огромная, грозная. Но, может быть, именно потому что он от нее удалялся все больше, она становилась для него почти дорогой. До сих пор он ему подчинялся, теперь начинал любить. До сих пор Радзивилл захватывал его, как водоворот, который втягивает все, что находится вблизи него; теперь Кмициц чувствовал, что он сам добровольно хочет плыть за ним.
И издали этот огромный воевода вырос в глазах молодого рыцаря почти до невероятных размеров. Не раз, закрыв глаза, он видел гетмана на троне, и трон этот был выше сосен. На голове его была корона, лицо было то же, как всегда, но мрачное, огромное, в руках меч и жезл, а у ног вся Речь Посполитая.
И он склонялся в душе перед его величием.
На третий день Кмициц со своими людьми оставили Неман далеко за собой и въехали в еще более лесистую местность. Беглецов он встречал на дорогах целыми толпами, а шляхта, которая не могла владеть оружием, почти вся уходила в Пруссию от набегов неприятеля, ибо, не задерживаемый в этой местности радзивилловскими и шведскими отрядами, он мог проходить к самым границам Пруссии. Главной его целью был грабеж.
Часто это были шайки, якобы принадлежащие Золотаренке, а на деле не признававшие над собой никакого начальства — просто разбойничьи шайки, так называемые «партии», предводительствуемые
Шляхта громила их при случае и украшала ими придорожные сосны, но, несмотря на это, всегда можно было наткнуться на большие их отряды, и Кмициц должен был соблюдать чрезвычайную осторожность.
Несколько далее Кмициц застал жителей, сидящих спокойно в своих жилищах; мещане рассказывали ему, что дня два тому назад на староство напал отряд Золотаренки в пятьсот человек и вырезал бы всех, как всегда, а город поджег бы, если бы не неожиданная помощь, которая на них точно с неба свалилась.
— Уж мы готовились к смерти, — рассказывал арендатор заезжего дома, где остановился Кмициц, — как вдруг Господь послал нам на помощь какое-то войско. Мы сперва думали, что это новый неприятель, а оказалось — свои. Они сейчас же бросились на этих негодяев и в час их всех с нашей помощью уложили.
— Чей же это был отряд? — спросил Кмициц.
— Пусть Бог им даст здоровья… Они ничего не сказали, а мы и спрашивать не смели, кто они такие. Покормили лошадей, взяли сена, хлеба и уехали.
— А откуда они пришли и куда пошли?
— Пришли со стороны Козловой Руды, а пошли на юг. Мы хотели было раньше бежать в лес, но раздумали, остались, нам пан подстароста сказал, что после такой трепки разбойники сюда не скоро явятся.
Кмицица сильно заинтересовало известие об этой битве, и он спросил снова:
— А вы не знаете, как зовут полковника?
— Не знаем, но полковника мы видели, он разговаривал с нами. Молодой он и маленький, как иголка. На вид совсем не такой воин, каков на самом деле.
— Володыевский! — воскликнул Кмициц.
— Володыевский или другой кто, мы не знаем, но пусть Бог даст ему сделаться гетманом!
Кмициц глубоко задумался. Очевидно, он шел по той же дороге, по которой несколько дней тому назад проходил Володыевский со своими ляуданцами. И это было вполне естественно, ибо оба они шли на Полесье. Ему пришло в голову, что если он будет торопиться, то может наткнуться на маленького рыцаря, а в таком случае все радзивилловские письма попадут в руки конфедератов. Подобное столкновение могло бы свести на нет всю его миссию и причинить бог знает какой вред радзивилловскому делу. Кмициц решил остановиться в Пильвишках дня на два, чтобы Володыевский за это время ушел как можно дальше.
На следующий день он убедился, что поступил более чем благоразумно, ибо не успел еще одеться, как к нему явился хозяин постоялого двора.
— Я к вашей милости с новостью, — сказал он.
— Хорошей?
— Ни дурной, ни хорошей, а только то, что у нас гости. Сегодня утром к нам съехался целый двор и остановился в доме старосты. Сколько войска, карет, прислуги. Мы думали сначала, что это сам король.
— Какой король?
Корчмарь замялся и стал теребить в руках шапку.
— Правда, у нас теперь два короля, но ни один из них не приехал, а приехал князь-конюший.