Потоп
Шрифт:
— Приказал ли вам князь-воевода сохранить передо мной в секрете сватовство с Любомирским?
— Если бы мне было дано такое приказание, то я бы и не упоминал о нем.
— Могли бы проговориться. Даете слово?
— Даю! — ответил Кмициц, нахмурив брови.
— Вы сняли камень с моего сердца: я думал, что гетман и со мной ведет двойную игру.
— Не понимаю, ваше сиятельство.
— Я не женился во Франции на дочери Рогана, не считая еще с полусотни других княжон, которых мне сватали… знаете почему?
— Не знаю.
— Потому что мы заключили с князем-воеводой условие, что его дочь и
— Благодарю за доверие… Но вы несколько ошибаетесь, ваше сиятельство… Я не слуга Радзивиллов.
Князь Богуслав широко открыл глаза.
— Кто же вы?
— Я гетманский, но не придворный полковник и, кроме того, родственник князя-воеводы.
— Родственник?
— Я в родстве с Кишками, а мать гетмана — урожденная Кишко. Князь Богуслав с минуту смотрел на Кмицица, на щеках которого выступил легкий румянец. Вдруг он протянул руку и сказал:
— Прошу извинения, кузен, мне лестно такое родство.
Последние слова были произнесены с какой-то небрежной, хотя изысканной любезностью, в которой было что-то оскорбительное для пана Андрея. Щеки его еще больше вспыхнули, и он уже открыл рот, чтобы что-то ответить, как вдруг дверь открылась и на пороге появился управляющий Герасимович.
— Вам письмо, — сказал ему князь Богуслав.
Герасимович поклонился князю, затем пану Андрею, который подал ему письмо.
— Читайте, пане, — сказал ему князь Богуслав. Герасимович стал читать.
— «Пане Герасимович. Теперь время вам доказать преданность верного слуги своему господину. Деньги, которые вы можете собрать в Заблудове, а пан Пшинский в Орле…»
— Пана Пшинского зарубили конфедераты, — прервал князь, — поэтому пан Герасимович удирает.
Подстароста поклонился и продолжал читать:
— «…а пан Пшинский в Орле — подати, чинш и аренду…»
— Все уже забрали конфедераты, — снова прервал князь Богуслав.
— «…присылайте мне все как можно скорее, — продолжал читать Герасимович. — Можете и деревни какие-нибудь заложить у соседей, взяв как можно больше. Лошадей, все вещи, а в Орле большой подсвечник, картины и утварь, а главное — пушки, что стоят у крыльца, вышлите с моим братом-князем, ибо нужно ожидать грабежей».
— Опять запоздалый совет, пушки идут со мной! — сказал князь.
— «…Пушки разобрать по частям и хорошенько прикрыть, чтобы нельзя было догадаться, что везете. Везите все это немедленно в Пруссию, особенно избегая по дороге тех изменников, которые, взбунтовав мои войска, разоряют мои староства…»
— Да, уж и разоряют! Скоро от них и камня на камне не останется, — прервал князь.
— «…разоряют мои староства и собираются идти на Заблудов, а оттуда, должно быть, к королю. С ними биться трудно, ибо их много, но при встрече их можно подпоить, а ночью спящих перерезать (каждый хозяин может это сделать) или подсыпать чего-нибудь в крепкое пиво, а еще, может, собрать какую-нибудь шайку и устроить на них облаву…»
— Ничего нового! — сказал князь Богуслав. — Можете ехать со мной, пане Герасимович…
— Есть еще какая-то приписка, — ответил подстароста. И начал читать снова.
— «…Если нельзя вывезти все вина, то сейчас же их продать за наличные…» Тут пан Герасимович схватился за голову:
— Господи
Страх пана Герасимовича еще бы усилился, если бы он знал пана Заглобу и то, что он в этом отряде. Князь Богуслав расхохотался и сказал:
— Пусть пьют на здоровье, читайте дальше.
— «…если же не найдется покупателя…»
Князь Богуслав схватился за бока и сказал:
— Уже нашелся. Придется лишь в долг ему поверить.
— «…если же не найдется покупателя, — читал жалобным голосом Герасимович, — то зарыть их в землю, но незаметно, чтобы более двух человек об этом не знало. Две-три бочки оставить в Орле и Заблудове, непременно самого лучшего и сладкого, чтобы разлакомить, а потом всыпать туда яду, чтобы хоть старшины околели, а без них вся шайка сама разбредется. Ради бога, не откажите мне в ваших услугах и, главное, сохраните все в тайне; они или сами найдут и выпьют, или пригласите их и угостите».
Подстароста, окончив чтение письма, стал пристально смотреть на князя Богуслава, как бы ожидая инструкций, а князь сказал:
— Вижу, что мой брат хорошего мнения о конфедератах, жаль лишь, что он опять запоздал… Додумайся он до этого недели две или хоть неделю назад, можно бы попробовать. А теперь идите с Богом, пане Герасимович, вы нам больше не нужны.
Герасимович поклонился и вышел.
Князь Богуслав остановился перед зеркалом и стал внимательно присматриваться к своей наружности, — поворачивал голову то вправо, то влево, отходил от зеркала, подходил к нему, встряхивал своими кудрями, не обращая никакого внимания на Кмицица, который сидел в тени, спиной к окну.
Но если бы князь хоть раз взглянул на молодого посла, то понял бы, что с ним творится что-то неладное: лицо Кмицица было бледно, лоб был весь в крупных каплях пота, руки судорожно дрожали. Он вскочил было со стула, но тотчас же сел снова, как человек, который борется с охватившим его бешенством или отчаянием. Наконец черты его лица точно онемели, очевидно, он напрягал всю силу воли, чтобы овладеть собою.
— Из того доверия, каким я пользуюсь у князя, вы можете заключить, что у него нет от меня тайн. Я душой и телом предан его делу; при таком состоянии, как у него и у вашего сиятельства, увеличится и мое, а потому я готов всюду следовать за вами… Я на все готов… и хотя я во все посвящен, но я не все понимаю толком…
— Чего же вы от меня хотите, очаровательный кузен? — спросил князь.
— Я прошу вас, ваше сиятельство, научить меня уму-разуму, стыдно мне у таких знаменитых дипломатов ничему не научиться. Не знаю лишь, захотите ли вы мне искренне ответить?
— Это будет зависеть от вашего вопроса и от моего настроения, — ответил князь Богуслав, не переставая смотреться в зеркало.
Глаза Кмицица сверкнули, но он продолжал спокойно:
— Дело вот в чем: князь-воевода виленский все свои поступки прикрывает благом и спасением Речи Посполитой. Она у него с уст не сходит. Так будьте же так добры, скажите прямо: это маска или правда и действительно ли князь-гетман думает о Речи Посполитой?