Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
– Я никаки интервью не давал здесь в России против государства, и то, что написано в Интернете, – ето всё подлость, я на ето не способен, государьству надо помогать бороться с коррупсыяй, но не унижать его. А что с нами случилось в Белгороде – государьство не виновато, и виноваты чиновники, оне здесь очень голодны, и у них СССР-ской дух ишо живой, то поетому с ними трудно бороться.
– Да, Данила Терентьевич, вы правы, но вы бы к нам обратились, один бы звонок – и все бы ети чиновники полетели, кого бы вы ни назвали, и чичас бы жили куда бы лучше, в своих домах, земля и техника. Нет, вы всё бросили и разбежались по тайгам, как робинзоны.
– Виктор Александрович, вы чичас нас не поймёте, но вот когда вы прочтёте мою
– Данила Терентьевич, почему вы так понимаете?
– Очень просто, Виктор Александрович, загляните хорошень в глубинку деревнях, и всё поймёте. Ну, благодарю за приём. Ишо раз спаси Христос за помощь, желаю быть хорошим приятелям и на презентацию книги желаю ваше присутствия.
– Спасибо, Данила Терентьевич, мы рады всегда вас встретить.
– Прости за всё, что так получилось, и спасибо вам за всё, и до будущай встречи.
– Доброй пути, Данила Терентьевич.
– Ишо раз спасибо.
Я вышел и отправился к Лидии Ивановне. В 16:00 возле её здания звоню ей, она берёт трубку, я ей говорю:
– Лидия Ивановна, мы у вас.
– Ну, проходи.
Я двери открыл, поднялся на девятый етаж, она мне открыла и завела к себе. Но как странно: ето совсем другой человек, чужой, холодный и колючий. Она не может на меня смотреть, все вопросы странны и чужие, и мы её не интересуем. Я вспомнил Васины слова, она ему по телефону сказала: «А что я от них поимела? Пускай оне больше ко мне не мешают». Думаю, ты, тётенькя, ни в чём не разобралась и правду не знаешь, а так поступаешь. Да, ты мне показывала ваше «золотоя перо», ты начальник и защитник переселение, форум исполкома – и так поступаешь. Значит, через тебя переселение не получилось, и ты даже не разобралась и так поступаешь. Тут, как назло, ей звонок: какую-то женчину депортируют, она тут же изменилась и так ласково стала убеждать:
– Да ты, милая, не беспокойся, нихто ето не смеет сделать, я чичас всё решу, дай все данны вашей дочери. Хорошо, ваш телефон. Да не беспокойся, миленькя, всё будет хорошо. Да-да, пока. – Закрыла трубку, снова набирает номер: – Алё, с вами говорит Графова Лидия Ивановна, передайте трубку полковнику – назвала имя – хорошо, как появится, пускай позвонит. – Закрыла трубку и спрашивает меня:
– Данила, а всё-таки ты не прав, что заташшил свою семью в тайгу.
Я пожал плечами, но насмелился, спросил:
– Лидия Ивановна, мне дали визу всего на шестьдесят дней. Как можно продлить?
– Для етого надо ходатайство.
– А куда можно обратиться?
– Уж сам позаботься поищи.
– А в како УФМС надо обращаться?
– Позвони мне в понедельник в 18:00, и я тебе укажу.
– Ну хорошо, большоя спасибо.
И я пошёл. Она меня проводила до дверей и на прощанья дала такой вид, что «больше не приходи». Я вышел, у меня камень на сердце. Значит, она вместе с чиновниками работает, а я её считал за героиню.
Прихожу к Ане. Она, бедняжка, вся измучилась, но цветы так и не продала, осталась третья часть. Время вышло, надо на електричкю, мы сяли и отправились в Калугу. Народу было полно, на следующих остановок всё переполнилось, многие едут стоям. Впереди ехали три девушки-красотки, оне часто соскакивали и шли перекурить, возле меня стоял мужчина лет шестьдесят, он возмущался и ругался, что женчины курят. Ето всё надоело, я не вытерпел и задал ему вопрос:
– Мужчина, а кака разница, что курит женчина или мужчина?
– Но а как, женчина детей рождает, дети получаются больными.
– Да, вы правы, но мужчина-табакур – семя у него гнило, и ето семя входит в женчину,
– Но всё равно женчинам нехорошо курить.
– Но вы докажите мне, как умирают курящия, и кака у них смерть, и чем лучше – мужчина или женчина.
Он замолчал, но отошёл подальше от меня, и всё затихло.
В понедельник в 18:00 звоню Лидии Ивановне, она подняла трубку и ответила:
– Позвони попозже.
Я четыре раза набирал, и всё ответ тот же, наконес выключила телефон. Что делать? Куда обращаться? На другой день в 11:00 звоню, подымает трубку, я говорю:
– Лидия Ивановна, прости, что надоедаю, но куда мне обратиться за продлением визы?
Она ответила:
– Покровка 42, метро «Китай-город». Всё, больше мне не звони.
– Извини, Лидия Ивановна.
Но мне стало обидно за всех староверов. Говор всякий идёт, но правды нихто не знает. Братья и сёстры, вы меня простите, но ето не матушка-родина, родина была до Никона-патриярха, а после – горя, слёзы и кровь, истребили всю правду и превратили в колючую мачеху. Благодаря нашим родителям мы очутились за границай, нас приютили совсем чужой народ, нами восхищались, нашим знанием и культурой и шли всегда навстречу. Уже почти сто лет берегём свою старинную русскую традицию и ни в каки политики не вмешиваемся, толькя хотим жить спокойно в своим труде и благе, детей рождать и приучать их к добру. Мы чётко знаем: наступает всемирная война, из которой останется из семи градов один, население не останется. А за кого восстать-то: за матушку или за мачеху? Мачеха с нас триста лет шкуру снимала, но нам всё равно её жалко, а может, да и одумается и пожалеет своих деток, хотя бы и не родных? Надо подумать хорошень: вся Европа за что-то называла Россию варварами, и отрицать ето не надо, вся Европа порабощала другу нацию, а Россия не жалела свою. В странах, где мы проживаем, есть коррупция, но в России – не могу придумать, как её назвать. Однем словом – бардак. Я пишу кратко, но нас уже дурачут [499] тысячи, что приехали сюда, тут чиновники – власть и закон, а местному населению его нету. Мужики спились, ишо одне женчины тянут лямку жизни, ето героини, но чиновникам плевать на ето на всё, простите за грубость. Но сердце плачет по родине.
499
Называют дураками.
В среду 14 июля мы встретились с Ольгой Геннадьевной, решали о моей книге. Вопросов было много. Так как наш говор старинной, не совремённый, поетому пришлось отвечать на многи слова, что оне обозначают. Но меня насторожил Ольгин вопрос:
– Данила, а нельзя смягчить некоторы слова?
– Ольга, объясни.
– Но, Данила, местами ты пишешь как есть, грубо, то есть сущую правду.
– Нет, Ольга, никак нельзя изменить. Правда – она должна быть правдой. На самом деле, сколь я пишу о етой правде, – ето малая часточкя. Ежлив всю описывать правду, надо писать несколькя томов, ето даже будет страшно.
– Хорошо, Данила, так и будет. Данила, вопрос. Вы говорили, что вы неграмотны, ето перва ваша столь массовая работа в писанье?
– Да.
– Ну и как вы себя почувствовали?
– Любовь к писанию. Правды, надо большую консентрацию, но я люблю писать ночами, когда все спят.
– А какая у тебя цель для етого?
– Во-первых, я пишу свою историю, мне пришлось в жизни нелегко, я хочу пояснить народу, что прожить не так легко и всё ето зависит от нас самих, добро и зло. В консэ истории будет разъяснёно о добре и зле, я могу сказать как путеводитель, чтобы каждый человек избрал себе добрый путь и радовался своей жизнью и просторам. А изберёт зло – пускай не обижается ни на кого, толькя сам на себя.