Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
Марфа случайно была с нами, всё слыхала и говорит:
– Почему так поступил?
– А что, забыла, мало горя перехлебали? Хто от них уже не пострадал! Лучше иметь их подальше, ишо успеет насеять плевков.
Конечно, Иону раздражало: у нас помидоры в колено, а он сеет, вот и зависть.
21
Поехал я в Чёеле искать рабочего. Степан нашёл себе боливьянса, у него шесть гектар, помидоры ничего, хороши. Дело было в субботу. Остался до понедельнику: сходить на фабрику, деняг раздобыть и рабочего поискать, охота бы боливьянса. Вечером сидим, мама говорит:
– На днях был разговор с
Мама взяла да сказала Марье:
– Тимофей умный, дак у его всё хорошо идёт, а у нас дети вечно по арендам бегают.
Марья отвечает:
– Настенькя, не оговаривайся, ты бы знала, сколь мы Тиме свалили, сколь я в США заработала, всё ему отдала, а сколь дяди помогли и помогают, ведь он у нас один. Столь бы твоим ребятам помощи, и твои бы ребята были бы умны.
134
С матерью Тимофея Снегирева.
Ето Марьино откровение меня поразило.
В понедельник со Степаном поехали на тракторе в Чёеле. Переезжаем через мост, смотрим, идёт человек с сумкой, увидел нас, кричит, останавливает. Степан едет, говорю:
– Степан, стой, узнам, что надо.
Степан останавливается, идём друг к дружке, спрашиваю:
– Что ишшешь?
Он отвечает:
– Тимофея.
– А ты откуду?
– С Боливии. Я работал у русских, слыхал, что в Аргентине хороши заработки, вот и собрался. Меня послал Маркос к Тимофею.
Вон в чём дело! Значит, Тимофей – дяди Марки зять, вот он и послал к нему.
– А что, ты толькя к Тимофею?
– Да мне хоть куда.
Мне он сразу понравился – стеснительный, скромный и ласковый.
– А я ишшу рабочего и боливьянса. Поди, пожелаешь работать у меня?
– Да конечно согласен.
– Ну садись, поехали.
Съездили на фабрику, раздобыли деняг и отправились домой. Ну, рабочий угодил золотой! Чуть свет стаёт, бежит на работу сам, не надо подсказывать, везде старается угодить. Мы тоже взаимно старались ему угодить, и так сдружились, как будто всегда знакомы и свои. Он решил после урожая привезти свою семью. Звать его было Каталино Гонсалес.
Тятя, Степан, Лука Бодунов, Димитрий Бодунов приезжали к нам на рыбалку.
Пришёл урожай. В Конесе со мной спорили, что здесь всё вырастает поздно, в консе февраля. Говорю: «Нет, у нас будет урожай к новому году». Сделали залог, и к новому году мы повезли арбузы, дыни, тыквы, огурсы на рынок. Ни у кого нету, цены хорошо. Марфе с Андрияном загрузим утром на телегу, и оне на тракторе в город, к обеду дома. Триста, четыреста долларов заработки. Ну, слава Богу.
Слухи прошли, что на порту в Сан-Антонио два судна рыбальных русских конфискованных стоят, моряки без работы и не могут вернуться в Россию, двадцать один человек. Хто уехал в Буенос-Айрес, хто остался. Пять моряков приехали к Ионе, но я к Ионе не поеду. Через две недели в воскресенье пешком приходют к нам моряки, екс-СССР, знакомимся, угощаем. Попросились, чтобы показал урожай, сяли на трактор, поехали. Ходют, смотрют, дивуются:
– Вот тебе и пьяница, у пьяницы всё в порядках, и урожай так урожай, а у честных-то всё зарошше и ничего ишо нету.
– Откуду вы ето взяли?
– Да Иона так судит.
– Так и подумал.
Стали проситься перейти
– Ну что, урожай подошёл, приходите.
– Но вы можете за нашими вещами съездить?
– Ну поехали.
Приезжаем. Покамесь оне собирали свои монатки, Иона увидел меня, и сразу:
– Уматывай, приташшился суда!
– Да чичас, я приехал не к тебе.
Бог знат что он там кричал, но я ушёл на трактор и там ждал. Ребяты подошли, сяли и уехали. И стали у нас работать. Но не очень оне нам понравились: на словах ух каки яры на работу, а на деле всё по-разному [135] . Я за день насобирываю пятьдесят ящиков, Каталино восемьдесят, а оне хто десять, хто пятнадцать и двадцать. Сколь заработают – всё на выпивку. Как праздник – вези их в город, там гулянка. Бывало, и я с ними натренькяюсь. Марфе ето не нравилось, и она меня ругала – за ето права.
135
По-другому.
Приглашают нас съездить на порт в Сан-Антонио, показать нам свои судна. Ну что, поехали. Приезжаем в воскресенье, заходим на судно, и что мы видим: Фроськя с Таисьяй с моряками, а Степан Карпович, наш наставник, на улице. Неудобно, и говорит: «Окаянники, замучили старика». Но мене рассказывать не надо, одно слово – бедный мужичонка, всё ето терпит. И правды, Степан Карпович безответный. Когда Игнатий второй раз женился, упросили Степана Карповича стать наставником. Ето золото, а не человек, со всеми у него по-хорошему, за всех он заботится, но дома – бардак. Никак не хотел стать наставником, но люди упросили. Ето был мученик, Таисья с Фроськяй изводили как могли его. Об нём осталась хорошая память. Бывало, аккуратно подойдёт и скажет:
– Данила, слухи идут – на базаре выпил.
– Да, не отпираюсь и не прятаюсь.
– Но сам знаш, подходют праздники, а ты не вместе. Давай, примись, пока люди не знают.
– Да что, опять шпионы?
– Получается так.
– Дак я же вместе не молюсь.
– Вот я и заботюсь об тебе, охота, чтобы ты был вместе. Сам знаешь: грамотный, красиво читаешь, хорошо поёшь.
– Ну ладно, что хвалить.
– Да я не хвалю, ето правды.
– Ну ладно, разошёлся.
И приходилось приниматься и доржаться, но случаи с друзьями, опять закон нарушали. Но я чётко понимал: напоганился – не смей поганить никого, будь не вместе и не лицемерь. После 1984 года, вам рассказывал, стал всё анализировать и всё читать: всё-всё-всё, все веры, все секты, масонство, разную философию, рассказы, анекдоты, газеты, политику, всю рекламу, новости – да всё, что попадало под руки. Пересмотрел фильмы сколь мог, и всяки-разны – и как я не буду после етого религиозным? Но меня надо понять, я никому не доверяюсь, с каждым днём вижу, сколь фальши в народе, и стараюсь быть недоступным.
Маленькя скажу о базаре. Святой Никон Черногорский правильно сказал: всё зависит от нашей совести. Ежлив твоя совесть позволяет тебе брать с базару – бери невозбранно, оно уже чисто, купляй, очищается. Ежлив совесть говорит: «Погано», лучше не бери – погрешаешь. Ежлив твоя совесть позволяет, никому не внушай, что ето можно или нельзя, да не отдать за ето ответ. Но ежлив совесть позволяет, а ты взял да воздоржался ради Бога, за ето мзда тебе будет на тем свете от Бога. А в харчёвках – ну, в ресторанах – никак же, должен исправиться. Иоанн Златоуст сказал: «Легче в уста, нежели из устов».