Повесть о первом взводе
Шрифт:
Но в первые же дни пребывания Трибунского в запасном полку стало ясно, что до стальных мускулов и точного глаза очень далеко. Силенки у него оказалось меньше, чем у других. Не хватало сноровки и выносливости. На теоретических занятиях он схватывал все легко. Но сколько их было, в запасном полку, этих теоретических: "уставы" да "политчас". Когда доходило до практики, ничего у него не получалось. Ползать Трибунский, как выяснилось, не умел, бегал плохо. Граната у него летела не туда, куда надо. За внешний вид тоже доставалось. Он не умел как следует намотать портянки,
Самолюбие не позволяло Трибунскому быть хуже других, но он все время чувствовал: хуже. И тянулся изо всех сил. Когда сослуживцы отдыхали, он снова и снова разбирал и собирал винтовку или ручной пулемет. Делал это до тех пор, пока каждая деталь, каждый винтик не становились послушными. Раз пять-шесть за день выбирал время, чтобы сбегать к турнику, на котором едва мог подтянуться один раз. Учебную гранату бросал до тех пор, пока хватало силы удержать ее в руках. Каждое утро на физзарядке, которую никто не принимал всерьез, он выкладывался.
Трибунский не высыпался, уставал и от постоянных перегрузок похудел так, что его однажды, к радости командира отделения, хотели отправить в госпиталь, как дистрофика.
Но прошло месяца два, и он втянулся в будни солдатской службы. Ладони огрубели, покрылись желтыми мозолями, мышцы стали упругими, движения уверенными. И уставать Трибунский стал меньше. Теперь, в суматошные минуты тревог, он успевал стать в строй одним из первых. Во время марш-бросков, уже не ему помогали, а он брал у обессилевших, ставшую вдвое тяжелей, винтовку или вещевой мешок. Из ручного пулемета стал стрелять лучше всех в роте и занял второе место на батальонных стрельбах. Но он хорошо понимал, что это еще не все, что самое трудное ожидает его на фронте.
Первый бой Трибунский выдержал. Было ли ему страшно? Да, конечно. Но мучило другое чувство, более сильное, чем страх смерти: боязнь в чем-то отстать от товарищей.
На четвертом месяце фронтовой жизни его ранило. Пуля застряла в мягких тканях левой ноги. В госпитале ее вынули, но рана заживала плохо, и он пробыл там больше месяца.
Потом опять запасной полк, но уже бывалым солдатом, с красной ленточкой - знаком ранения - на гимнастерке. Снова на фронт. Попал в артиллерийский противотанковый полк. Во взводе Трибунского встретили хорошо. А премудрости артиллерии ему пришлось осваивать на ходу. Справился и с этим. Но по-прежнему перед каждым боем боялся допустить какую-нибудь слабость, сделать что-то не так.
* * *
В расположение взвода въехал "форд", груженый снарядами. С машиной приехали старшина Белякин и старший сержант Земсков, комсорг батареи, командир отделения разведки. Старшина привез объемистый сидор, набитый всякой всячиной, а Земсков снял с машины "дегтярь" и две коробки с дисками.
– Комсоргу привет!
– окликнул его Логунов.
– Провожаешь?
– Привет! Я вам пулеметик
– Земсков присел рядом с Логуновым, положил пулемет на плащ-палатку.
– Хорош, - погладил вороненый ствол Логунов.
– Ваш, от щедрот?
– Зачем от щедрот? На такие машинки мы скуповаты. Разведчикам сгодятся. Комбат со своего плеча жалует. А при пулемете шесть дисков.
– Приехал поднимать нам бодрость духа?
– Не стану поднимать. С вами отправляюсь. Комбат беспокоится, как бы вы пулемет не замылили. Хочет, чтобы после боя вернули. Я и взялся за ним присматривать.
– Понятно. Только мне он ни к чему. Видишь, какая у нас парочка?
– Вижу. Я и сам с ним управлюсь. Вдвоем может и пригодимся.
– Вдвоем пригодитесь. Ты лейтенанту доложи.
– А как же.
– И старшина с нами?
– спросил Трибунский.
– Нет. Старшине нельзя. Кормилец он наш и поилец. Его с вами оставь, так непременно каким-нибудь шальным осколком зацепит. Батарея оскудеет. Белякин это тоже понимает и старается не забегать туда, где жарко.
– Человеку жить хочется, и это, вообще-то, хорошо, - рассудил Трибунский.
– Хорошо, - согласился Логунов.
– Он подвинул к Земскому цинк с патронами.
– Помогай. Если тебе тоже жить хочется, набивай диск.
– Хочется, - Земсков раскрыл диск для "дегтяря" и стал укладывать в него патроны: трассирующий, бронебойно-зажигательный, обычный...
– Жить каждый хочет и должен хотеть. А вот выжить... Слово какое-то неприличное.
– Как думаешь, выживет?
– поинтересовался Логунов.
– Хрен его знает. Снаряды ведь ложатся не только на переднем крае, везде достать может. Но тяжело ему. Все время думать, что могут убить, от таких мыслей свихнуться можно.
– С ним поговорить надо по-хорошему, - как бы посоветовал Земскову Трибунский.
– Вас, комсоргов, для того и назначают, чтобы вы с людьми душевно разговаривали. И разъясняли текущий момент.
– Правильно рассуждаешь, учитель. Говорил я с ним. Разъяснял, примеры приводил. Все он понимает. Но не может ничего с собой поделать. У него в характере заклепок не хватает. В свое время их не поставили, а сейчас не просунешь. А так старшина старательный. Если чего достать - он справляется.
– Может ты не сумел подходящие слова найти?
– спросил Логунов.
– Может и так, - не стал возражать Земсков.
* * *
Старшина Белякин обходил солдат, спрашивал, не нужно ли кому чего?
Просили табак, нитки, спички...
Все это старшина предусмотрительно захватил с собой. Махорка "Моршанская" - чемпион среди горлодеров. Коробки спичек большие, с кулак величиной. Нитки толстые, крепкие. Пришил - вечно будут держать.
– Вы, ребята, нитки берите, - подсказывал Малюгин, - нитки завсегда пригодятся. Если кому тяжело, я в свой сидор положу.
– Положить-то ты положишь, а как их потом из твоего сидора достать?
– пошутил Птичкин.
– И не стыдно? Это я для тебя ничего не доставал?
– обиделся Малюгин.