Повесть о первом взводе
Шрифт:
– Понятно...
– отозвались остальные.
– Четыре ящика осколочных. И шевелись!
Глебов и Булатов поспешили к осколочным, которые лежали отдельно. Баулин - заряжающий, откинул крышки.
– До черта там фрицев, - это Глебов о ползущей по дороге колонне.
– Сколько они нагнали на наши две пушки...
– Все прут и прут, - осудил фрицев и Баулин.
– Как будто мы двужильные. Человеку же когда-нибудь отдохнуть тоже надо. Как мы вчера копали, так, по нормальному, три дня отдыха надо каждому дать.
– Хватит бурчать, - оборвал его Угольников, - хочешь отдыхать - езжай на курорт. Сейчас тебе путевку выпишут.
– Внимание!
–
– Приготовиться к бою!
– По местам!
– приказал Угольников.
– Осколочным! Пять снарядов! По машинам!
– Снаряд!
– потребовал Мозжилкин.
* * *
Земсков лежал в тесном окопчике и с тоской думал, о том, что боль в щиколотке не утихает. Доктор Птичкин обнадежил, сказал, что к утру пройдет. А нога болит, не перестает. И ночью поспать не удалось. Наверно связки порваны. А может просто вывих и при вывихе так должно быть?.. Птичкин тоже не очень в этом разбирается. До чего все плохо получилось. Танки идут, а у него нога... И если откровенно, то ему сейчас не до танков. Замполит говорил: "Ты, главное, с народом будь, моральный дух поддерживай и, соответственно, личным примером..." Вот он и лежит сейчас в гнезде, "поддерживает" свою ногу... Правильно Логунов сказал: с такой ногой пользы от человека немного. А хоть бы и никакой - уехать он все равно не может... Но почему никакой пользы? С пулеметом - еще какую пользу принести можно. Столько автоматчиков - это вам не кот начихал. Он и Долотов всех этих автоматчиков придержать должны. А боль в ноге пройдет. Не пройдет - потерпит. Это же смешно - человек на войне ногу вывихнул... Патронов хватит. Десять дисков... "Ты держись, - сказал ему Логунов, - без тебя и Долотова нам крышка. Захлестнут автоматчики. Орудиям танками заниматься надо. Сам понимаешь..."
Значит, надо держаться. Во все, что делается на дороге, вмешиваться не станет. Да и бестолку на таком расстоянии. Когда фрицы скатятся в овраг, выберутся оттуда и пойдут на орудия, тогда и ударит. Только тогда. Неожиданно для фрицев. А тесновато в этом окопчике. Пулеметное гнездо... Придумали название... Гнездо и есть. С больной ногой и не повернешься... Земсков прижал к плечу приклад пулемета, прицелился в намеченную им точку на краю оврага, где он должен срезать цепь автоматчиков. Нормально. Все должно пойти нормально... Опустил приклад и стал ждать.
* * *
Долотов установил пулемет, лег, прижал к плечу приклад, прицелился, повел стволом по краю оврага. Стрелять было неудобно. Он поставил пулемет немного левей, снова примерился. Теперь получилось все, как надо, и Долотов с силой вдавил сошки в плотную землю. Коробки с дисками открыл и положил рядом, слева так, чтобы можно было, легко и быстро дотянуться. Затем вынул из сумки для противогаза, шесть "лимонок" и аккуратно вставил в каждую запал. Все шесть поместил в небольшую нишу, которую еще вчера выбил в стене окопа. Еще раз, по-хозяйски оглядел свое имущество и остался доволен.
Он вынул из кармана объемистый кисет, щедро расшитый бисером. Кисет пришел к нему откуда-то из Сибири, в посылке с подарками. Свернул цигарку крупного калибра, прикурил и, уселся поудобней: сейчас, однако, можно и покурить в удовольствие. Фрицы полезут, некогда будет.
Серая колонна медленно ползла по серой степной дороге. Долотов не любил степь. Она виделась ему какой-то нежилой, все открыто, пусто, никакой красоты. То ли дело - лес. Долотов вспомнил архангельские леса... Деревья в два обхвата, густые подлески, через которые, пока пройдешь,
"Разве можно такое сравнить со степью?
– думал Долотов.
– Пустота, здесь, серость одна, поэтому фашисты сюда и наползли. Танки, они ведь тоже неживые, железные. По лесу, однако, не прошли бы со своей броней".
– Приготовиться к бою!
– услышал он команду Логунова.
– Начинается...
– Долотов выглянул из окопа. Колонна еще далеко. И автоматчики на машинах. Но из орудий достать можно, сейчас и начнут. А браться за пулемет еще не скоро. Есть время покурить. Значит покурим...
Оба орудия ударили одновременно.
* * *
У Григоренко получилось. Лучше и Огородников бы не сумел. По трассе видно было, что попал под башню головного танка. Что там произошло, отсюда не определишь. Очевидно, снаряд вспорол броню. Внутри танка рвануло, и он замер. Одним меньше.
Машина, что следовала за ним, круто развернулась на месте, и третий танк едва успел вильнуть в сторону, чтобы не столкнуться с ней.
Григоренко этого не видел. Прилип к прицелу, нашел танк, замыкающий первую группу. Тот застыл: мишень, бери его... "Возьмем и цей..." - сквозь зубы выдавил Григоренко и нажал на спусковой. Не взял. Трасса снаряда прошла впереди машины. Он повернул колесико прицела. Еще один выстрел...
– Перелет!
– сообщил Птичкин.
– Куда смотришь?! Дистанция - четыреста!
Гильза упала на землю, зазвенела. Трибунский послал снаряд в приемник.
Григоренко и сам видел, что перелет. А танк медленно двинулся, сполз с дороги и стал переваливаться через кювет. Григоренко слился с прицелом, медленно повел ствол орудия впереди машины, ловил нужные полтора корпуса. Ловил...
– "Да я ж тэбэ... Да я ж тэбэ..." - Нажал на спусковой механизм и опять промазал.
Случается такое. И наводчик опытный, и прицел точно установлен и выстрелил вовремя, а снаряд идет мимо. Потому что на полет снарядов влияют многие другие факторы, специалисты в области баллистики знают. И знают, что учесть все невозможно. При каждой стрельбе из орудия нужно еще немного везения. А оно - то есть, то нет...
А танк вдруг свернул с дороги вправо и рванулся, набирая скорость, к высоте, где стояли орудия. Тут и вбил в него Григоренко снаряд. Танк как бы подпрыгнул на месте, потом крутнулся на одной гусенице и замер. Из щелей повалил густой черный дым.
* * *
А Мозжилкин промазал. Такое случается и у самых опытных наводчиков. Снаряд разорвался далеко за колонной.
Командиры орудий всегда недовольны подобными промахами. Не признают командиры орудий никаких побочных факторов. И точно знают, кто виноват.
Угольников только крякнул от досады, посмотрел на Мозжилкина с сожалением и сказал: "Перелет. Сто метров. На прицел смотри, раззява..." А больше ничего не сказал, хотя ему очень хотелось вспомнить все, что он думал по поводу перелетов, и о Мозжилкине тоже. Но удержался, потому что не стоило во время стрельбы говорить об этом наводчику.
Зло покусывая губы смотрел Угольников, как Мозжилкин поправляет прицел, как медленно вращает маховички поворотного механизма. И с каждой секундой ненавидел наводчика все больше. За то, что промазал, за невозмутимость, за неторопливые движения, за то, наконец, что Мозжилкин попал в расчет к нему, а не к кому-нибудь другому.