Повесть о юности
Шрифт:
В конце сочинения синим карандашом было написано: «Очень хорошо. 5» — и подпись преподавателя.
— Ну как? — спросила Таня, когда Борис возвратил ей тетрадь.
— Я бы так не написал! — признался Борис.
— Что? Плохо?
— Тебе что — комплименты хочется услышать?
— А ты разве способен говорить комплименты?
Борису вдруг показалось, что за этими простыми словами между ним и Таней начинается какой-то другой, скрытый разговор. Он не был уверен — так это или ему кажется. Он не знал, что значит этот разговор, вернее боялся поверить в то, о чем вдруг подумал, чего раньше не мог себе представить, но что неожиданно
— А ты не дурак, Боря! Не зря за дружбу-то боролся… Ну ладно, ладно! — наивные глазки Саши Прудкина светились плохо скрываемым лукавством.
Борис понял, что его разговор с Таней Деминой был замечен ребятами, и они его истолковали по-своему. Нет! Так нельзя… Истолковали они его в конце концов правильно. Так нельзя!
В следующую встречу с девочками он уже старался держаться подальше от Тани. Он ловил ее взгляды, его и самого так и тянуло подойти к ней, поговорить, но он держал себя в руках.
Ну, как это ему раньше не пришло в голову? Разве может он, разве имеет право он допускать что-либо подобное? Он — активист, комсомольский руководитель, на него смотрит весь класс! Он должен организовать, поддерживать коллективную дружбу — дружбу между классами, стремиться к тому, чтобы она имела общий характер. А получается — влюбился в девочку, а сам кричит: «За дружбу!»
«А за что же я тогда осуждал Сухоручко, Сашу Прудкина, когда они подобрали себе компанию девочек и устроили вечеринку? — думал Борис. — Чем это лучше? Без вечеринки? Так дело не в ней — дело в принципе. Я все время боролся за коллектив, за то, чтобы он не распался на парочки, за то, чтобы дружба не превратилась во флирт, в гулянки, — и вдруг сам… Нет, нет и нет!»
Борис вспоминал, что нечто подобное он где-то когда-то читал… Ну, конечно! Как он мог не догадаться об этом сразу: Павка Корчагин и Рита! Павка занимался с ней и полюбил ее, и когда понял это, прекратил занятия и ушел от нее.
Борис берет книгу, отыскивает это место, потом листает дальше, и вот — случайная встреча на съезде комсомола, через несколько лет после разрыва, и прямой вопрос Риты:
«— Зачем ты прервал тогда наши занятия и нашу дружбу?
Этого вопроса он ждал с первой минуты встречи и все же смутился. Их глаза встретились, и Павел понял: она знает.
— Я думаю, что ты все знаешь, Рита. Это было три года назад, а теперь я могу лишь осудить Павку за это. Вообще же Корчагин в своей жизни делал большие и малые ошибки, и одной из них была та, о которой ты спрашиваешь…»
И дальше:
«— Остается пожалеть, Павел, что разговор этот происходит через три года после того, как он должен был произойти, — сказала Рита, улыбаясь в каком-то раздумье…»
«…Она знала, что ему сейчас больно — об этом говорили его глаза, — но он сказал без жеста, правдиво:
— Все же у меня остается несравненно больше, чем я только что потерял».
«Остается несравненно больше, чем я только что потерял!» — повторил про себя Борис, закрывая книгу. Нет, он за это — большее!
Но что мог сделать он? Ему некуда уйти. Он может сделать только одно: избегать Тани, не встречаться с ней. И прежде
Но вот он слушает, как на репетиции Таня исполняет сцену встречи Тутаринова со своими избирателями, и его захватывает ее умение передать интонацию, настроение людей: они встают в ее исполнении, как живые! Он прислушивается к ее голосу, смотрит на ее оживленное лицо, и он забывает о всех своих сомнениях и обещаниях себе. Он улыбается ей, когда она проходит на свое место. Но потом вдруг вспоминает обо всем и старается не смотреть в ее сторону.
— Ну, как у меня получается? Что ж ты не скажешь? — спрашивает Таня.
— Ничего! Хорошо! — смущенно отвечает Борис.
— Ничего?
— Нет, хорошо! Очень хорошо! — искренне говорит Борис.
Таня с недоумением смотрит на него, и он не знает, чем ответить на ее взгляд…
И опять — вопросы и сомнения: а какой должна быть моя позиция по отношению к другим девочкам?
Вот Лена Ершова. Сколько злых и неумных шуток слышал Борис от ребят по поводу ее приплюснутого носа и большого рта! Даже Валя Баталин при всей его душевной мягкости не может скрыть своей неприязни к ней. Но она — член коллектива, такая же девочка, как и все, и чем же она виновата, что не так красива лицом? Если природа несправедлива, то люди обязаны быть справедливыми.
Борис пошел провожать Лену Ершову.
Когда они одевались, Юля Жохова заметила на Лене новую шапочку, и девочки тут же окружили ее, стали разглядывать. Лена смутилась и с подчеркнутым пренебрежением сказала:
— Это мама купила, а мне все равно!
Пока они шли до ее дома, Борис старался говорить с нею, шутить, смеяться, вообще вести себя с ней, как с любой девочкой. Лена тоже была оживлена, может быть, довольна тем, что ее пошел провожать такой мальчик как Борис. Она охотно говорила о себе, о подругах и больше всего — о музыке.
Лена принадлежала к той категории людей ограниченного диапазона, которые, полюбив что-нибудь, устремляют на это все силы души, и это любимое закрывает для них все остальное. Так именно — страстно, фанатично — любила Лена Ершова музыку. Она играла на пианино, обожала Гилельса, Святослава Рихтера и была завсегдатаем всех симфонических концертов, насколько это было возможно для ученицы. Недавно она слушала «Лунную сонату» Бетховена, и все ее разговоры теперь были о ней.
— В ней два чувства и совершенно противоположные — в этом ее сила: величавое спокойствие и бурное негодование. Первое чувство выражается темой луны. Ты представляешь: небо покрыто редкими серыми облаками… Ты вообще в музыке чувствуешь цвет?
— Нет! — откровенно признался Борис.
— А я чувствую! И вот между облаками пробирается луна. Она то заходит за облако, освещая его изнутри, то под величественную мелодию выплывает снова и освещает зимнюю дорогу среди утопающего в сугробах поля.
— Почему — зимнюю? И почему — сугробы? — спросил Борис. — Разве Бетховен писал о России?
— Бетховен писал не о России, а русские его все равно понимают. По-своему. А разве не так? У жителя Африки эти же звуки породят, может быть, образ Сахары с ее песками, а мне вот представляются сугробы. В этом, по-моему, сила музыки.