Повесть о юности

Медынский Григорий Александрович

— Ну что я могу сделать хотя бы с Сухоручко? — горячо, как бы уже переживая стычку с директором или с кем-то, стоящим над директором, говорила она мужу. — Он даже к доске выходит танцующей походкой и совсем не думает о математике. И говорит он не как ученик, и смотрит не как ученик, и вообще он уже не ученик. Почему у меня Костров в прошлом году начал с трех двоек, а сейчас меньше четверки не получает? А почему Сухоручко с хлеба на квас перебивается? Почему он ни разу не был на дополнительных занятиях? Я им бесплатно эти часы отдаю: приходи и, чего не понимаешь, спрашивай! Он не соизволит явиться. Что, мне за ним бежать, упрашивать?

Не хочу я этого! Я все могу понять: шалость, невыдержанность, — на то ребята! Но нежелания работать не могу понять и не могу принять. А мамаша это покрывает и теперь, вероятно, опять придет выручать свое детище: вы не спросили, вы не доспросили, вы не так спросили. Почему Прудкин тоже один только раз, как красное солнышко, заглянул на дополнительные занятия и больше не показывался? Так кто же отвечает за их двойки?

— Ты и отвечаешь! — с иронической наивностью сказал муж. — А почему они у тебя такие несознательные? Ты воспитывай! Взывай!

— Ты смеешься, а смеяться тут совсем нечему. Это горько, а не смешно! Говорят о требовательности, а думают о благополучии и лишней двойкой боятся это благополучие испортить. А нужно, чтобы двойки ученик боялся, а не учитель и чтобы ученик, а не учитель за нее отвечал. За что же, иначе, он отвечает? А как же без чувства ответственности воспитывать характер?

Полина Антоновна не сразу заметила, что суп давно уже съеден и что муж машинально отщипывал кусочки хлеба. Она бросилась на кухню, а возвратившись, уже на ходу, не успев поставить жаркое на стол, продолжала:

— Ну ладно!.. Ну, допустим, я поставлю Сухоручко хромоногую тройку… Подвинь тарелку… Нет! Сухоручко я никакой тройки ни за что не поставлю! Я с работы уйду, а не поставлю!.. Поставлю я, положим, Прудкину тройку. Согрешу! И все успокоятся! И я успокоюсь. И директор успокоится! Но Прудкин-то останется! Причины, из-за которых он покачнулся, останутся! Не лучше ли, если я докопаюсь сначала до этих причин, заставлю его пережить двойку, работать заставлю, а потом поставлю ему тройку, а может и четверку, а заработает — и на пятерку не поскуплюсь. Меня же заставляют с ним в прятки играть, обманывать его, обманывать себя, обманывать государство. Не буду я этого делать!

Полина Антоновна оказалась права. Когда она пришла в школу, к ней подошел завуч.

— Как у вас дела с Сухоручко?

— А что? Или мамаша была? — догадалась Полипа Антоновна.

— Была.

— И что же?

— Агрессивная особа. Может быть, чтобы не осложнять с ней отношений, исправить? Ведь от нее не отделаешься.

Полина Антоновна едва удержалась от того, чтобы не сказать резкость. Она не любила завуча, его тщедушную фигуру, невыразительное лицо, по которому ничего нельзя было сказать о его характере. Работал он в школе недавно, второй год. Полина Антоновна плохо знала его и мало им интересовалась, но ей почему-то казалось, что во всем и всегда завуч прежде всего искал побочных путей и легких решений. Поэтому его скрытая капитуляция перед агрессивной мамашей вызвала у Полины Антоновны внутренний протест.

А тут, как нарочно, своей танцующей походкой, точно ему ничего не угрожает, по коридору идет Сухоручко и на ходу декламирует глупое мальчишеское четверостишие:

Последний день, Учиться лень, Мы просим вас, учителей, Не мучить

маленьких детей!

День прошел в той напряженной, нервной атмосфере, которой отличается конец четверти: последние контрольные, последние, решающие опросы — и дрожь сердца, сокрушенные вздохи и радостное сияние глаз учеников.

Горячая пора!

Так же напряженно переживает эти дни, кажется, и Борис. Полина Антоновна то и дело улавливает на переменах обрывки его разговоров с ребятами.

— Ну, как у тебя с физикой, Вася?

— Сегодня, значит, дарвинизм отвечаем? А?

— Ну, как же это ты? Неужели нельзя было подготовиться? Ведь знал, что спросят! Ночь бы посидел!..

На последней перемене Полина Антоновна увидела в коридоре Ларису Павловну в шелковом, бутылочного цвета, платье, с перекинутой через плечо чернобурой лисой. Она сидела около кабинета директора. Но директора не было, и, прождав час, Лариса Павловна после уроков подошла к Полине Антоновне.

— Полина Антоновна, милая! Что ж это?.. У Эдика опять двойки начинаются?

— Это же самое я хотела сказать и вам! — ответила Полина Антоновна.

— Но как же так?.. Он с таким трудом перешел в девятый класс, и вот опять сплошные разочарования. Это убивает всякую энергию, это…

— Вы меня простите, Лариса Павловна, но, по-моему, вы сделали ошибку, взяв его с собою на курорт.

— Ах, не говорите, пожалуйста! При чем здесь курорт? Нужно же мальчику поправить здоровье?

— Неверно! Не обманывайте себя, — возразила Полина Антоновна. — Главное здесь не здоровье, а удовольствие. А он им и без того не знает меры.

— Полина Антоновна! Вы чрезмерно строги!

— А вы чрезмерно добры, Лариса Павловна. Поверьте мне: вы губите сына. Нельзя строить жизнь на одних удовольствиях. То вы ему фотоаппарат покупаете, то велосипед, а теперь за то, что он с грехом пополам перетащился в девятый класс, вы купили ему мотоцикл. Ну, а если он, предположим, на пятерки будет учиться, вы что ему — корабль построите? Учение — долг, а вы сделали из него предмет торга. Ответственность вы подменили… я даже затрудняюсь сказать, чем вы ее подменили, но вы ее уничтожили.

Неизвестно, поняла ли что-либо из этого Лариса Павловна, но она вдруг изменила выражение лица и мило, почти дружески улыбнувшись, тронула Полину Антоновну за руку.

— Ну, давайте поговорим с вами по душам. Можно?

— А почему же? Конечно, можно!

— Полина Антоновна! Вы женщина, и я женщина. Я мать! Поймите меня. Я хочу счастья моему сыну! Не обижайте Эдика! Скажу вам по секрету: дорога ему открыта, у него дядя, мой родной брат, видный кинорежиссер, лауреат, и в Институте кинематографии место Эдику всегда обеспечено. Ему нужен только аттестат, без аттестата туда не принимают.

— Помилуйте! Так в этом все и дело! — возразила ей Полина Антоновна. — Но аттестат зрелости есть аттестат о зрелости. Как мы сможем подписывать этот аттестат, если ваш сын не научится работать, если он не научится жить с полной ответственностью и строгостью к себе, как подобает советскому человеку?

— Но мальчика нужно поддержать, Полина Антоновна! В мальчика нужно вселить уверенность!..

— В мальчика нужно вселить сознание, Лариса Павловна! Поймите это! Я бьюсь над этим, и другие учителя бьются, и товарищи бьются, но у нас ничего не выходит. А вы, вместо того чтобы поддержать нас, боретесь с нами, ведете совершенно другую, обратную линию.