Повесть об учителе
Шрифт:
И для убедительности -- исторические примеры: в России был Пётр Первый, В Америке -- Линкольн, в Германии -- Бисмарк... Не обошёл и Сталина. Хотя и были у него ошибки -- (живой ведь человек!) -- но в целом проявил себя сильным и дальновидным политиком.. Какую могучую страну после себя оставил!
И снова мостик к белорусскому правителю: всенародно избранный, судьбоносный президент. Надо расширить его полномочия!
Не прошло и месяца, как Зенчика назначили директором школы, и пошла его карьера вверх.
В своём кабинете был обходителен, голос не повышал, мягкими манерами демонстрировал демократичность.
Левашов подумал: "А что, собственно изменилось? Раньше в райкомах-обкомах партии был отдел пропаганды и в зависимости от времени висели портреты Сталина, Хрущёва, Брежнева".
...
– Илья Алексеевич, буду с вами откровенен. Звонила Татьяна Сергеевна. Очень рассержена на вас. На уроке истории, отвечая на вопрос ученика, Вы допустили некорректность, поставили директора школы в неловкое положение.
– И в чём же эта моя некорректность?
– Ну как в чём?.. Вопрос вашего ученика был провокационный. Директор его пресекла. И правильно сделала. Нельзя охаивать в школе то, что официально признано и пропагандируется. Школа -- не дискуссионный клуб. А вы -- всё наоборот.
Левашов уже начал заводиться.
– Но если ученик в чём-то сомневается, почему же учитель должен молчать или говорить заведомую неправду? А сами вы уверены, что на "линии Сталина", как велено теперь её называть, в конце июня 41-го шли бои?
– Илья Алексеевич... (Укоризненный вздох). Вы же умный человек. Не будем сейчас спорить -- шли там бои или не шли. Есть официальная установка. Вот её и будем придерживаться. А иначе такой пойдёт разнобой! И вообще давайте лучше поговорим о завтрашнем педсовете (Доверительно придвинулся). От того, как поведёте себя на нём, будет зависеть ваша педагогическая судьба.
– Так что я завтра должен сказать на педсовете? "Простите меня, неразумного? На своих уроках не в ту степь завернул? Непатриотичные мысли внушал ученикам"?
– Ну зачем же вы так, Илья Алексеевич?.. Никто не требует от вас какого-то самобичевания. А вот сказать коллегам: "учту ваши замечания и в дальнейшем постараюсь не давать для них поводов" -- нечто такое услышать от вас на завтрашнем педсовете хотелось бы...
Зенчик, словно парикмахер, проводящий по щеке ваткой, пропитанной одеколоном. Подумав об этом, Левашов погнал свои мысли к завтрашнему дню. "Ну а дальше, дальше-то что? Дальше надо расплачиваться. Только чем?"
И всё-таки разговор с Зенчиком вселил некоторую надежду. Вроде бы районный идеолог настроен не агрессивно. А, может, завтра ничего такого особенного и не произойдёт? Бывает же в небе: погремит, погремит, а гроза проходит стороной. Ну, пожурят его, возможно, скажут что-то обидное, а он проявит выдержку, промолчит или заслонится этаким нейтральным: "Я всё понял, спасибо, в дальнейшем учту". Это же никаких обязательств. Как "учтёт" -- уже совсем другое. Стоит ли завтра обострять ситуацию? На кону не что-нибудь -- его педагогическое будущее.
Так пронесёт завтра или не пронесёт, если он не будет "обострять"?
Не хитри!
– - одёрнул себя.
– - Готовься к худшему. Ведь знаешь, хорошо знаешь: завтра от тебя потребуют полной капитуляции.
... После ужина самое бы время зарыться в Интернет, а он всё расхаживал по кухне. И вдруг вспомнил: вчера
Осмотрел туфлю. Каблук на последнем издыхании. Не проблема: заменим другим. Приготовил необходимый инструмент, гвоздики, клей, цветной лак. Достал из ремонтного ящика деревянный брусок. Когда-то подобрал его возле свалки: авось, пригодится. Ещё как пригодился! Отпилил по нужному размеру, отгладил напильником, а потом наждачкой, пропитал лаком. Сравнил со старым каблуком. Близнецы! А потом, как говорится, дело техники.
Довольный собой, оторвал Ольгу от телевизора.
– Надень-ка...
Ольга прошлась в туфлях.
– Здорово! Как из магазина.
– - Благодарно приложилась губами к его щеке. И сразу же взглянула на часы.
– - Ого! Пять минут двенадцатого. Пора тебе, мой дорогой, на боковую. Завтра у тебя педсовет. Надо хорошенько выспаться.
– Надо, Оленька, ох, как надо! Но ты ложись, а я немного пройдусь по улице. Мысли приведу в порядок. А то лезут и лезут окаянные.
– Ну, хорошо. Погуляй. Только недолго.
– Ночь на редкость тихая. Ни ветра, ни смеха и гомона на дворовой детской площадке перед их подъездом, где обычно кучковалась молодёжь.
"Выхожу один я на дорогу..." Вышел, правда, во двор, но чувство одиночества не покидало. Завтрашнего одиночества на педсовете. Ну кто его там поддержит? Учителя, как и в других школах, придавлены страхом: выкинут с работы, и что тогда? И у него семья. Всё взвалить на Олю? Нет, такого не будет: в конце-концов какую-то работу найдёт.
Но как прожить человеку с совестью среди лицемерия, подлостей, равнодушия? Уж очень будешь напоминать одинокое дерево на скале. Этот скальный пейзаж впечатался в память в Крыму, когда в лейтенантском отпуске ходил с рюкзаком за плечами с такими же романтиками. Кругом навечно застывшая твердь, серые корни, словно вздутые вены, перевитые на склонах, кажутся ломкими, безжизненными. А вот питают стволы, ветви, листья. И ему подумалось: душе человеческой тоже нужна подпитка, вера во что-то светлое, неразменное.
К Богу он продвигался скорее чувством, глубинным, неподвластным каким-либо доказательствам. Ведь должно, должно же быть нечто такое вечное и справедливое, что возвышается над этим суетным миром. А как иначе сберечь душу среди людской толкотни?
Луна в океанище туч казалась ему головой одинокого, отчаянного пловца. Там, где туловище, -- тьма, небытиё. А всё ещё мерцающий свет -- это жизнь. Что там на лице этого отчаюги -- не разглядеть. Но ведь держится! Видать, энергии, ого, сколько!
Мне бы такой запас!
– - помечтал Левашов.
– - А, впрочем, кто знает, сколько его в тебе? И смотря какой энергии. Она ведь всякая бывает. Есть и дьявольская. А нужна энергия души. Чистая, а, значит совестливая. Только тогда не утонуть в воинственной мгле...
Оборвал свои раздумья: хватит философствовать! С ним не раз уже так бывало: когда на душе тревожно, а то и муторно, заставлял себя переключиться на что-то весёлое, беззаботное. Никаких проблем, никаких тягостных мыслей! Даже крошечные грустинки старался стряхнуть как пыль.