Повести
Шрифт:
Заболел царевич Иоганн.
Докторов - Рейтлингера и Фидлера - позвали к Борису. Царь сам повел их в Аптекарский приказ.
– Лекарства, - сказал он, - хранятся здесь за печатью; без дьяка сюда никто не ходит. А вы ходите, когда будет нужда, берите все, что потребно; старайтесь неоплошно, - царевич здоров бы стал.
Фидлер, уходя, проговорил:
– Государь, по слову твоему я братьям своим писал и получил ныне ответ. Фридрих, что в Праге живет, желает к тебе в Москву ехать.
– Ладно, - молвил Годунов, -
Царевичу давали немецкие воды, тимьянную водку и сандаловое дерево в порошке для "прохлажденья крови". Тихо стало во дворце, у Ксении в терему. Попугаи тревожно кричали в клетках.
В конце осени в шестом часу сумрачного дня царь с боярами пошел пешком к дому Иоганна.
Они пробыли там долго, и, когда возвращались, наступила ужо ночь. Косой дождь прибивал к коленям царя плащ - ферезею. Он шел с торчащей вперед бородой, дородный, хромой и страшный. От него с рычанием убегали собаки. Не доходя Кремля, он споткнулся о бревно.
Тогда сорок бояр зажгли по свече. Так вошли они в терема. В Крестовой палате их встретила Ксения. Она смотрела мертвыми глазами.
– Дочь моя, - сказал, не глядя на нее, Борис, - мы потеряли твою радость и мою сердечную отраду...
За стенами Кремля были: мор, голод, объявившийся где-то близ рубежа Лжедимитрий.
Борис посмотрел вокруг.
Лица бояр были тусклы, едва различимы.
За оконной слюдой лил дождь.
4
О чем прежде и шептать боялись, о том теперь говорилось громко. Неведомый человек, называвший себя Димитрием, шел из-за польского рубежа к Москве.
Он клялся дать казачеству земли и "богатством наполнить". И Северская земля волновалась; руки хватались за пищали и сабли. Народ целовал крест "истинному" царю...
Семен Годунов, тот, у которого были волчьи уши, имел чин: "ближний аптекарский боярин". Кроме того, он ведал сыском. К нему приходили с доносами купцы, пономари, дворяне, просвирни. И еще получал он вести из Сийского монастыря, где был заточен боярин Романов - старец Филарет...
В мае "аптекарский боярин" известил Бориса:
– Воеводы от Брянска пошли на Чернигов, вор не нынче-завтра начнет к Новугороду-Северску приступать.
– Еще сказывай, радости какой нет ли?
– молвил Борис и опустил веки.
Он поседел и казался больным и старым. Про него говорили: "Помрачился умом".
– Еще, государь, по слободам неладно стало. Кличут бабы медведем, зайцем и всякими иными голосами. Да говорят про тебя, государь, страшные речи: что тебе, государю, боле на Москве не бывать.
– Послать для сыску людей! Кликуш пытать накрепко! Ну, еще што?
– На дворянина Михайлу Молчанова донос есть. В чародействе повинен. Сказывал он многим людям, что ходил к женке Маньке - живет в Кузнецах*, муж у ней на Украйне второй год уж ворует... И будто женка та дунула на правую руку, и увидел он, што сидят в избе косматые и сеют
_______________
* К у з н е ц ы - Кузнецкая слобода.
Крест на груди Бориса закачался. Яхонтовые искры по концам его замерцали.
– Женку, - молвил он, - взять для расспросу, а Михайлу Молчанова сечь кнутом!
– Да женка та убегла; сказывают, к мужу своему на Комаринщину укрылась...
– Ступа-а-ай!
– внезапно завопил Борис.
– Ступай, боярин!.. Эй, погоди! С хлебом-то што? Каково раздача идет?
Семен Годунов ответил не сразу.
– А и вовсе хлеба не стало, - сказал он тихо.
– В иных боярских клетях лежит хлеб, гниет, скуплено столько - на десять годов хватит.
Он медленно пошел к дверям. На пороге обернулся, сказал:
– Запамятовал. Иноземец Франческа челом бьет, восвояси ехать желает.
– Восвояси?
– усмехнулся Борис.
– Летят с гнезда птицы!.. Что ж, насильно держать не станем. А пожаловать его изрядно. Был он весьма пригож.
Царь вдруг просветлел и сказал почти весело, ясно:
– Семен Никитич, где он, Франческа, работал, там есть прах толченый, с алмазом схожий. Ты бы горсть того праху взял да, водой разведя, отнес бы ко мне наверх и там поставил...
Боярин двинул ушами, нахмурился...
Лицо у Семена Годунова было серое, когда он выходил из палаты. Быстро поднялся он наверх, в высокий терем, и взял из поставца граненую сулею: на деревянной втулке был вырезан единорог.
Боярин налил сулею чистой ключевой водою, поставил на место и поспешно спустился вниз. В палате золотого дела он собрал со стола весь запас толченого камня и вытряхнул его в оконце.
День прошел тихо. Ничего не случилось.
Только дворянина Молчанова секли кнутом.
В полночь от Кремля на город двинулись холопы. Они шли, как на приступ.
Впереди ехал всадник, закутавшись в плащ - ферезею. Перед ним несли копья с железными орлами; в когтях их чадно горели фитили.
У боярских домов всадник спешивался. Бревном высаживали ворота. Холопы выносили из клетей зерно; тут же ссыпали его в припасенные мешки.
Треск отдираемых досок, вопли и брань звучали глухо, словно накинули на город душный, сырой войлок.
Из одного дома выскочил боярин. Свет мазнул по лицу всадника. Мелькнули: царский соболий кафтан, крест; четыре зоркие искорки брызнули во мрак.
Боярин закричал и повалился всаднику в ноги...
Холопы разбивали дома.
Звезд не было. Без ветра мелко дрожали на деревьях листья. С огнем в когтях летели железные орлы...
5
После Духова дня, во второе воскресенье, в самый полдень явилась "комета". Она была меньше и светлее той, что видели при царе Иване. В пасмурном небе, в просветах туч, возникал и рос ее бледный свет*.