Повести
Шрифт:
Борис двинулся к теремам. Штофный мастер, подойдя к Афанасьеву, глазами указал на венецианца. Окольничий выступил вперед.
– Государь, - сказал он, - веницейской земли знатный резчик и золотого дела мастер Франческо Ачентини бьет челом, желает тебе мастерством своим послужить.
Годунов, взглянув на Ачентини, спросил:
– В камнях иноземец толк знает ли?
– Марк сказывал - ведомо ему и то.
На груди Бориса висел крест, наведенный сквозной зеленой эмалью, четыре яхонтовые искорки горели
– Молви-ка, добрые ль камни?
– спросил он, знаком подзывая к себе итальянца.
Ачентини приблизился. Чинопи перевел ответ:
– Все камни, государь, зреют в земле. Эти камни немного еще не дозрели.
Борис усмехнулся.
– Изрядно, - молвил он.
– Будь у нас за столом нынче. А жалованье положим тебе смотря по тому, как будешь пригож.
Царь медленно пошел по двору; за ним потянулись бояре. Поравнявшийся с Афанасьевым Шуйский спросил:
– Про што у тебя с Личардом речь была?
– Да сказывал он, каково Микулина у них встречали. Королева-де государево здоровье стоя пьет.
– Как бы та честь Борисовой казне в убыток не стала, - ответил Шуйский.
Бояре засмеялись и прибавили шагу. В тот же миг на дороге показались бегущие люди. Стоящий у звонницы народ зашумел.
– Хлопка-Косолапа везут!
– крикнул одноглазый холоп в рваном распахнутом тулупе.
– Эй, полно!
– Верно, крещеные! Под Москвой у него с Басмановым было. Государевых людей, бают, без числа побито!
– Эх, воров - што грибов!
Толпа, рассыпавшись, побежала к воротам.
– Вали, ребята! Поглядим, каков он есть, Хлопок-Косолап!..
3
"...И преста всяко дело земли...
и не обвея ветр травы земные за 10
седмиц дней... и поби мраз сильный
всяк труд дел человеческих в
полях..."
Привозный хлеб зорко стерегли закупщики. С утра поджидали они возы, толпясь у застав. Сторговав зерно, боярские люди набавляли "много цену". Покупать хлеб прежней мерою - б о ч к а м и - стало не под силу московскому люду. Объявилась неслыханная мера ч е т в е р и к.
Вотчинники гнали от себя холопов, не желая кормить их, но отпускных не давали.
Холопы питались милостыней, шли на Комаринщину, мерли с голоду на дорогах. "Нас, сирот, никто не примет, - говорили они, - потому что у нас отпускных нет".
У городских стен в четырех местах раздавали казну - на человека в день по одному польскому грошу. Толпы кинулись в Москву. Опустел торг. Сильнее стал голод. Неведомо кто распускал слухи:
"В Новгород прибыл немецкий хлеб, да царь не принял его, велел кораблям уйти обратно".
И еще говорили:
"Казаки на Дону караван грабили и хвалились: скоро-де будут они в Москве с законным царем".
Каждый день прибывали новые люди, а город, казалось, пустел, замирал - такова была принятая им на
Осенью ко двору прибыл датский царевич Иоганн. Ему устроили пышную встречу.
Царевич ехал на пестром, как рысь, аргамаке. Он был очень юн. По сторонам шли стрельцы с батогами "для проезду и тесноты людской".
Нищий, голодный люд радовался приезду Иоганна. Столь горька была ярость скудных, убогих лет, что всякий блеск ослеплял и обманывал надеждой.
И во дворце радовались. Пестрый, как рысь, аргамак был одним из многих подарков, которыми пожаловали датского гостя. Дочь! Ксения! Сватовство!
– вот что занимало мысли царя...
В тот же день Борис и Семен Годунов вошли к Ачентини.
Итальянец выправлял мятые места у кубков. Кругом лежал "снаряд" все, что потребно к золотому делу: пилки, наковаленка, волоки, чекан.
Франческо быстро прижился в теремах. Он ловко перенимал русскую речь, усердно работал и столь же усердно отвешивал поклоны царю и боярам. Венецианец надеялся не с пустыми руками покинуть Москву.
Борис остановился, разглядывая золотодельный снаряд и цветные камни, залившие стол сухим и жарким блеском.
– Царевичу Егану, - сказал он, - выгранишь для перстня синий корунд* да распятье сделаешь на агате черном.
_______________
* К о р у н д - камень сапфир.
Резчик Яков Ган, бледный, худой немец, помогавший Франческо, стоял подле. Царь смотрел на камни. Кололи глаза, рдели, переливались венисы, топазы, блекло-голубая бирюза, кровавый яхонт-альмандин.
– Сие што?
– спрашивал Борис, касаясь рукой то одного, то другого камня.
Франческо отвечал. Яков Ган каждый раз пояснял ответ.
– То алмаз, - говорил итальянец, - ест и режет все камни, а сам не режется...
Цветные оконницы освещали палату и стоящих в ней людей зеленью, багрянцем, летучей синевою. Горкою ясного, нестерпимого для глаз праха лежал толченый камень, похожий на алмаз.
– Им камни шлифуют, - говорил Франческо, - если же выпить с водою смертно.
– Смертно...
– глухо повторил Борис и погрузил пальцы в холодную светлую пыль, словно проверял слова итальянца.
Внезапно он повернулся и быстро вышел прочь из палаты.
Резчики, склонившись, растерянно смотрели вслед...
Борис ожил с приездом Иоганна. Он радовался за Ксению, забыв о голоде, свирепствовавшем от стен Кремля до окраин царства. Спокойствие его длилось недолго: Москву поразил мор.
Люди падали на улицах и торгах, их било о землю, и они, синея, застывали в корчах. Простой народ хоронили в домах, заколачивали потом окна и двери. Обували в красные башмаки, отвозили на погосты бояр.