Повести

Шторм Георгий

– Болотников?..
– Франческо нахмурился, припоминая.

Стрельцы прошли мимо, разом грянул горластый хор:

А браним-то мы, клянем

Воеводу со женой,

Что с женою и со детьми

И со внучатами!..

– Чуешь?
– тихо сказал купец.
– Таково запели - беда будет...

Заедает вор-собака

Наше жалованье,

Кормовое, годовое

Наше денежное!..

Крик раздался в конце двора.

К оравшим стрельцам подбегали другие.

– Казаки секут!

–

За воеводу стали!

– Дьяка Афанасия с раската метнули!..

– Ну, прощай!
– заторопился купец.
– Дал господь безвременье! И тут немирно!..

Франческо вжал голову в плечи и побежал по Гостиному, перемогая страх.

2

"...И взять с собою губных старост и целовальников и

россыльщиков, да ехати по уездам, да тех дворян и детей дворянских и

холопов их - всех н е т ч и к о в* - по списку собрати и выслати...

на государеву службу в полки... И велети им ехати под Калугу к

нашему стану. А будет которые... учнут бегать и хорониться, и тем от

нас быти в великой опале и тех сажать в тюрьму".

_______________

* Н е т ч и к и - люди, находящиеся "в нетях" - в бегах.

В Москве подле изб стрелецких приказов сидели писцы. Они выкликали по спискам ратных людей, отмечали нетчиков и позванивали зеленоватой медью: каждому в начале похода давали меченый грош; те гроши потом сдавали в приказ - сочли б воеводы, сколько пришло, скольким недостача. На Балчуге, в старом кабаке, гулял подвыпивший стрелецкий кашевар.

– Во!
– кричал он.
– Посылает меня голова в Калугу кашу варить! А какова та каша будет, знаете? С зе-е-ельем!

– Гляди, посекут тя воры!
– хмуро говорили стрельцы.

– Не посекут. Чин добуду немалый, коли Болотникова изведу.

– А в Калуге што станешь есть?

– Эко дело! Кашевар живет сытнее князя!..

В Кремле собирались воеводы, головы, стрельцы. Шел ратный сбор. В хоромах боярин Колычев устало слушал, что ему говорил Шуйский.

– Сидит вор в Калуге, а с ним людей боле десяти тысяч. Мстиславскому его не унять. Пиши, боярин, к мурзам в степь, штоб шли к Калуге, к нашему стану.

– Да мурзы, государь, не все за тебя стоят. Иные мордвины воруют под Нижним и многие пакости городу делают.

– Пиши, боярин!
– сказал царь.
– Твори што велят! Ну, ступай! Я чаю, нет боле у нас иного дела?

– Да вот еще. Ходил давеча стрелецкий голова Хилков с кашеваром в Аптечный приказ. А как выбирали они зелье, был там немец, твой, государев, новый дохтур. И он, сведав про ту затею, молвил, чтоб посылали и его в Калугу, а он-де вора лучше изведет. И я велел его звать к тебе в терема. Вели его в палату кликнуть.

– Зови дохтура!

Шуйский заходил по палате, растирая о грудь засвербевшую ладонь.

Боярин вышел и тотчас вернулся. За ним, бережно

неся в руках колпак, шел седой, длинноносый, похожий на птицу немец.

– Верно ли, - спросил царь, - што можешь ты извести вора и пойдешь на такое дело?

– Верно, государь.

– А не соврешь?

Немец выпрямился и взмахнул маленькой красной рукой.

– Кашевар простой человек есть. Он государю никакой услуги делать не может. Я знаю хорошо самый лучший яд. Я отравлю Ивана Болотникова... А государь должен давать мне сто рублей и поместье.

– Клятву дашь, - сказал Шуйский.
– Велите послать за люторским попом!

Немца увели... Думный дьяк с грамотой вошел в палату:

– Государь! При Борисе робят наших посылали в Любку, и нынче немцы из Любки о тех робятах бьют челом.

– То мне памятно, - проговорил Шуйский.
– Еще сказывал я, што побегут робята, не станут они ихнюю грамоту учить.

– Читать ли, государь?

Царь склонил голову набок и приставил ладонь к уху.

– "Извещаем ваше царское величество, што мы тех робят учили,

поили и кормили и делали им по нашей возможности все добро; а они

непослушливы и учения не слушали, и нынче двое робят от нас побежали

неведомо за што... Бьем челом, чтоб ваше царское величество написали

об остальных трех робятах: еще ли нам их у себя держать или их к

себе велите прислать".

– Побежали!
– радостно крикнул царь и часто, с кашлем и слезами засмеялся.
– Эх, Борис! Не по-твоему вышло!.. А робят тех воротить!

В палате было светло. Февральская капель стучала под оконцем. Царь ходил из угла в угол, утирал рукой слезы и покрикивал:

– Побежали! Побежали!..

Боярин Колычев ввел немца и стрелецкого голову Хилкова. За ними медленно шел лютеранский пастор Бэр.

– Ну, - сказал царь, - клянись, дохтур, да поезжай! Погляжу я, кто из вас - ты ли, кашевар ли - проворней будет.

Бояре стояли с хмурыми лицами. Бэр записывал клятву. Немец говорил:

"...Богом клянусь извести ядом недруга царя Василия Ивановича и

всей Руси Ивана Болотникова; если же не сделаю того, а обману моего

милостивейшего государя Шуйского из-за денег, то пусть земля

поглотит меня живого... все земные растения... послужат мне не

пищею, а ядом; пусть я буду принадлежать дьяволу... мучиться и

казниться весь век...".

3

Болотников стоял в Калуге, над Березуйским оврагом, в доме, откуда шел подземный ход на Оку.

За рекою был стан Мстиславского. Рыжая муть костров и глухое кипенье табора застилали поле. По утрам в Калугу на стрелах прилетали грамотки. "Царевич ваш - вор, - писали воеводы, - бездельник Михайло Молчанов, сеченный при Борисе кнутом. И вы б за него не стояли".