Повести

Шторм Георгий

Еще одного гонца послали к "Димитрию" в Польшу - Заруцкого. Он достиг Стародуба, но дальше не поехал и остался там. Какой-то человек появился в городе. Товарищи его стали распускать о нем всякую небыль. Стародубцы взяли их и отхлестали розгами. Тогда один из них закричал: "Ах вы, дурачье! Кого бьете? Поглядите-ка на своего царя, как вы отделали его!.. Прибежал Заруцкий и поклялся, что узнаёт Димитрия. Стало одним "государем" больше. Это про него говорили потом: "Все воры, которые назывались именем царским, были известны многим

людям, а сего вора отнюдь никто не знал, неведомо откуда взялся". Это был будущий Тушинский "вор".

А в Тулу пробирались люди, говорили: "По всей земле стала смута. Соберутся крестьяне и выберут себе царя: то - мужика-лапотника, то - сына боярского, а есть царевичи: Мартынка, Ерошка, царевич Непогода, царевич Долгие Руки и царевич Шиш..."

Из Самбора от Молчанова получилась грамота. Ее стали читать на площади. "Воры" затаили дух.

"Будь ты, Шаховской, Димитрием, - писал Молчанов.
– Я-то думаю сделаться добрым помещиком и жить в Польше. Пущай выдает себя за Димитрия тот, кому будет охота, а я более не царевич и быть таким не хочу".

– Шаховской, пес! Обманул! Каков то Димитрий?!
– закричали "воры". Одна слава, што печать на Москве скрал!

Они схватили старого князя. Он вырвался и сулил им денег.

– Борода козлу не замена!
– сказали они и бросили его в тюрьму...

Листобойные ветры намели рыжие скользкие вороха. Сразу наступила осень. Из ближней деревни в Тулу прибежал холоп.

– Чуваши гнали!..
– кричал он.
– Беда, браты!.. Был я сёдни в лесу крушину ломал. Притомившись, лег, дремлю, слышу - голоса гудут. Гляжу двое старцев спорят, ну вот биться станут, а молвят такое: "Я-де Тулу потоплю".
– "Ан не потопишь!" - "Нет, потоплю!" Страх меня взял, тут я и бежать!..

– Привиделось тебе, - сказали "воры".

– Старцы!..

– Надумал, дурень!..

А в полдень в стан к Шуйскому и впрямь пришел ветхий старик.

– Дай мне, государь, людей, - шамкая, сказал он.
– Плотину сделаю, потоплю Тулу.

– Ты кто же будешь?
– щурясь, спросил царь.

Муромский человек Федор Кровков... Древодел я. Дай мне, государь, людей посошно*. Тулу потоплю...

_______________

* Пахотная земля и села делились в России XVII века на участки, называемые "сохами"; с "сох" брали и людей на ратную службу.

Согнали крестьян, велели им носить в мешках к реке землю и делали запруду. Упа разлилась и вышла в городе из берегов...

Утром у мельницы, где река гудела и рассыпалась водяной пылью, собрались люди.

– Вода путь найдет!
– говорили купцы.
– Ишь лабазы с хлебом все залила!

Шел дождь. С неба свисала серая нитевая морось. По улицам сновали плоты и челноки. Болотников стоял у плотины. Рядом с ним - Фидлер и Юшка Беззубцев. Юшка говорил:

– ...А мыслю я, вспомянут ли внуки наши, как мы в Туле в осаде, голодом, сидели?..

– Вспомянут!
–

тихо ответил Болотников.
– Вспомянут, Юшка!..

Тут все увидели: у мельничного колеса встал на колоду никому не ведомый пришлый старик.

– Люди тульские!
– сказал он.
– Я Упу заговорю. Погодите малость, покуда в воду влезу!

Он разделся и, худой, костлявый, нырнул. Потом вышел из реки весь синий и, стуча зубами, промолвил:

– Было мне много дела! За Шуйского двенадцать тысяч бесов. Шесть тысяч я отогнал, а шесть - за него стоят!..

"Воры" побили его. Народ, подстрекаемый "лучшими" людьми, сбегался к плотине, кричал:

– Иван Исаич! Винись царю!

– Воевод не одолеть!

– С голоду помираем!

– Вижу, што так!
– глухо сказал Болотников.
– Ну, ступайте к воеводам: коли обещается царь вас отпустить, не чиня никакого зла, сдадим Тулу...

Развёдрилось. Солнце низко стояло над мокрым полем. От Шуйского пришел ответ:

"Целую на том крест, что мне-де ворам всем дать выход, кто куда захочет, а воеводам их, вору Ивашке и иным, ничего не будет..."

И тульские "лучшие" люди выдали его...

Сырое дикое поле уходило вдаль. Солнце висело в пару. Казалось, над самым солнцем пластался неподвижный коршун.

Болотникова отвезли за реку, в царский стан.

Стрельцы расступились перед ним. Никто не сказал ни слова. И тут подбежали сотники, головы, воеводы:

– Спасибо тебе, вор!

– Спасибо, изменник!

– За што?
– водя мутными глазами, спросил Болотников.

– За брата моего!

– За зятя!

– За сына!

– Не меня вините. Убиты они за свои грехи.

Удары и брань посыпались на Ивана. Его отволокли к царской веже. Иноземцы стояли у шатра. Среди них были швед Ерлезунда и лекарь Давид Васмер. Шуйский, глядя на Болотникова и зябко потирая руки, сказал:

– Так вот каков ты, вор, што хотел лишить меня царства!

– Не я того хотел - весь народ!

– Воры все!
– крикнул Шуйский.
– То ведаю. Я их с кореньями велю повывертеть!..

Стало тоскливо. Рванулся, жадно в последний раз обвел глазами Тулу.

Коршун в небе сложил крылья, упал...

КАРГУН-ПУОЛИ - КАМЕНЬ-СТОРОНА

И Москва-река мертвых не пронесла.

Никоновская летопись

1

Илейку-Петра повесили над Даниловым монастырем, за Серпуховскими воротами. Не всех "воров" отпустил Шуйский. Много их было приведено с Поля и "посажено в воду" под кремлевской стеною. Народ говорил, смотря на заградившие течение трупы: "И при царе Иване было такое, што Москва-река мертвых не пронесла".

На Земском приказе у Никольских ворот - на плоской его кровле лежали тяжелые, похожие на свиней пушки. Поминутно распахивались ворота, десятники и приставы выводили "на правеж" кабацких пьяниц, втаскивали взятых за "смутные речи".