Повести

Шторм Георгий

В жарко натопленной избе сидят каргополы и поморы.

– Господи Исусе Христе!
– доносится со двора.

– Аминь!
– отвечает хозяин и впускает гостя.

Русая девка в вышитом сарафане собирает на стол. Расставляет пузатые чаши, несет мисы грибов - подъелышей и обабков.

Со двора постучали.

Отряхая снег, в рваных сапогах и тулупе вошел слепец. Молодой, со светлыми прямыми волосами, с дырьями прожженных глаз и опалинами меж бровей.

– На Пудож мне, - тыча клюкою

в пол, сказал он, - застыл. Ноги в коленях свело, маленько персты ознобились...

– Садись, убогий человек! Обогреешься, - может, и старину скажешь?

Лоб его заиграл, краснея и рубцуясь.

– Скажу, люди! Доселе не сказывал, а скажу!..

Его накормили.

– А ты-то не ссыльный будешь? Не с города ли?
– спросили каргополы.

Он не ответил. Только жженые рубцы сильней зачернелись на лице.

Хозяин, седой румяный мужик, вздохнул и сложил на животе руки.

За столом перестали есть. Слепец заговорил, прямой и страшный, уходя головою в тень божницы:

А взойдут человечи да на шелом, на гору,

А згленут человечи да ино вверх по земли:

Чем-то мати земля изукрашена?

Изукрашена мати земля тюрьмами,

Теми ль хоромами, что о двух столбах с перекладиной...

Стало тихо.

– Беглый! Вестимо!
– тихо сказал хозяин.

Слепец обернулся на голос, промолчал и снова заговорил:

А взойдут человечи да на шелом, на гору,

А згленут человечи да ино вниз по земли:

Чем-то мати земля принаполнена?

Принаполнена мати земля приказными,

Лжою-неправдою мати земля стоит...

Протекала река да огненная,

От востоку-то протекала да вплоть до западу.

Ширина, глубина да ненамерянная.

Через огненну реку да перевоз ведь есть.

А ишол человечишко, да он зарывчив был.

Он и стал у перевозчиков выспрашивать:

– А вы молвите, пошто река - огненна - течет?

Отвечали перевозчики: то - издревле.

Лютовал-гневовал тут собака-царь.

Рыл-метал людей в воду на двенадцать верст.

В та поры и стала река огнем-от течь,

Искони-де со дна пышут утоплые...

Отъезжал человечишко за сини моря.

А была ему поветерь попутная.

Он и в турках был и в латынах живал

И повсюду правду искал, выспытывал.

Наезжал человечишко вобрат на Русь.

А была ему поветерь попутная.

Он и стал тут дворян поворачивать.

Бояр и приказных поколачивать:

– Ты вставай, вставай, безымянной люд!

Выдыбай скорея со речнова дна!

Ты вэойди-ко на гору, на круг шелом,

А зглени, какова мати земля стоит!

Да тут скоро ему и конец приходил.

Обступила сила кругом-вокруг несметная,

Загасили ему очи - жогом пожгли.

Он и сам про себя старину складывал...

–

Беглый и есть!
– сказали в углу.
– А хороша старина. Век бы слушал.

– Ну, пойду, - проговорил слепец.

Кто-то сильно затряс ворота. Хозяин, без шапки, выбежал во двор...

– Шолчи-молчи!
– послышался в сенях чей-то шепот...

Вошел хозяин.

– Ну, ступай, - сказал он слепому.
– Проведут тебя. Человек один с тобой на Пудож идти хочет.

Слепец вышел из избы. Снег захрупал под его ногами. На дворе стоял сотник Меркул.

– Человек вперед пойдет. Ступай за ним!
– И звонкое бревно заложило изнутри ворота.

Слепец пошел по дороге, чутко следя за хрусткими шагами, - провожатый быстро уходил вперед. Вдали ледяным белым щитом лежала Онега. Меркул повел к реке, к ледокольням. Слепец завозил клюкой по снегу - потерял дорогу, остановился, потом быстро двинулся по льду.

Начались полыньи.

Меркул вел прямо к воде. Перешагнул. Слепец раздул ноздри - почуял воду - обошел полынью. Певучие, звонкие осколки крошились под ногами.

Меркул споткнулся и, громко выбранившись, впервые подал голос. Слепец остановился. (Вода была рядом.) Сказал:

– Жаловал до уса - жалуй и до бороды!..
– И бросил суму; из нее выкатилась на лед баклажка.

– Признал?!
– закричал Меркул, вернулся и подошел вплотную.
– От меня бегать не мысли!
– Он легонько толкнул слепца, и тусклые блики, похожие на сабельные клинки, вспыхнули в густой, черной воде.

Меркул, натужась, поднял острую, выколотую поутру льдину и бросил в прорубь. Потом он подобрал баклажку, сказал: "Утопший пить не просит!" и, довольный, неторопливо зашагал по льду...

На самом дне неаполитанского Castello Nuovo стояли двое. Темный колокол рясы, казалось, врос в ледяные плиты пола. Узник качал курчавой головой на тучной шее и улыбался. Руку его тряс молодой монах.

– Наконец-то мне удалось свидеться с тобою!

– Да, Паскуале!

Узник широко раскрыл зеленые глаза, но солнце ушло из каменного мешка, и темная празелень глаз сменилась угольной чернотою.

– Какие вести принес ты? Что нового в мире? В этой дыре я не слышу ни о чем.

– У нас все по-старому. В Калабрии же крепко сидят испанцы, а о других землях я и сам не много знаю... Вчера вот по дороге в кармелитский монастырь встретил одного венецианца. Он резчик. Жил во время смуты в Московии, сидел там, как в плену. Рассказывал, что какой-то человек поднял простой народ: едва не взял Москвы, но потом его одолели и замучили в ссылке.

– Смотри!
– сказал узник и взял со стола лист бумаги.
– Вот что я написал: "Нынешний век убивает своих благодетелей, но они воскреснут!.."