Повести

Шторм Георгий

Близ Кузнечной слободы в грязной воеводской избе лежал Болотников, со вздутым горевшим плечом, медленно приходя в себя после того дня, как встретившие под Тулой воеводы загнали его в город...

...Тогда у Калуги "воры" взяли большой запас. В семи верстах от Оки Болотников встретил Телятевского.

Старый, с белыми насупленными бровями князь сказал:

– Таково-то! Был у меня в холопах, а нынче стал надо мной воеводой!

– Какая обида была, - ответил Иван, - о том не помню. А молви-ка, где нынче сын твой Пётра? Да сказывай, пошто

против царя стоишь?

– Петра - в Туле, - сказал Телятевский, кладя руку на грудь. (Блеснули голубым связанные из колец доспехи.) А против царя мы встали за его кривду и ложь. Издавна у нас вражда с Шуйским...

...В Туле Иван увидел Грустинку. Он не обрадовался ей и сам себе удивился, что так зачерствел за эти годы. Она стояла на забитом телегами дворе, все такая же, со слепым взглядом, с иссиня-черной, перекинутой через плечо на грудь косою. Молодой Телятевский вышел из избы, опасливо метнул по двору глазами. И тут Болотников закипел и медленно, тяжело двинулся к Петру.

– Полно!
– глухо сказал он.
– Не срок ли тебе дать ей волю?

– Ступай, ступай!
– низким, густым голосом сказала Грустинка, не узнавая Ивана.

Петр усмехнулся и двинул насупленными, как у отца, бровями.

– А на што ей воля? Ныне меж нас любовь да совет.

– Любовь да совет?!
– закричал Иван и схватил Петра нывшей от раны левой рукою.
– А от кого она вне ума стала? Да мыслишь, не знаю, кто ее, сироту, на цепи держал?!

Грустинка кинулась к ним, оттолкнула Болотникова и заслонила Телятевского.

– Ступай, ступай!
– низким, густым голосом сказала она.
– Не тронь И в а ш к и мово, не обижай, к н я ж и ч!

– К н я ж и ч?!
– прохрипел Болотников и воззрился на них, кинув руку на саблю.

– Таково она всех кличет, - с усмешкой сказал Телятевский, - не тебя единого.

– Ну, худые ваши любовь да совет!
– крикнул Иван и добавил сквозь зубы: - Посек бы тебя, князь, кабы не она!..

Болотников привстал и потянулся к ковшу на столе - пить. В избу вошли Юшка Беззубцев и крепкая, с веселым румяным лицом баба.

– Не легчает?
– спросил Юшка.
– Я вот лекарку те привел. Догляди-ка воеводу, женка!

– Пулька тут либо стрелой ударило?
– спросила баба, дотрагиваясь до замотанного холстом плеча.

– Саблей, - сказал Болотников.
– Саднит да жжет, будто пить просит.

Женка осмотрела руку.

– Ништо, - проговорила она.
– Даве зрела недужного, так у него рана в боку грызет, а кругом красно и синь, и та рана зовется в о л к. Вот то худо.

Она вынула из посконной торбы охапку сухих трав, взяла узкий зубчатый лист и, намочив в воде, приложила к ране. Длинный пахучий стебель упал Ивану на грудь.

– Што за травинка?
– спросил он.

– Нешто не знаешь? Да царь-зелье. А пригодна ко многим вещам: если што с ума нейдет, или глух, или хочешь на худой лошади ехать - поезжай, не устанет.

– Как звать тя, женка?

– Манькою. С

Москвы я при царе Борисе ушла... Ворожил дворянский сын Михайло Молчанов, и как стал он про ту свою ворожбу рассказывать, што-де видел косматых, как сеют муку и землю (а в те поры на Москве голод был), и его за те речи секли кнутом, а я едва от стрельцов укрылась. А нынче слышала, будто Молчанов в Литве живет да прозвался царем...

В избу вошел Шаховской; за ним - "царевич Петр", молодой, с рябым плоским лицом и злыми глазами.

– Здорово, воевода побитой!
– хрипя от опоя, сказал он.
– А ну, погляжу, каков ты есть!

– Каков был, таков и есть, - всматриваясь в него, медленно проговорил Иван.
– А ты вот звался Илейкой, а нынче Петром стал. Или не так?

– Признал, черт!.. На Волге в стругу вместе были!.. Теперь гуляю... Девять воевод казнил... А иду я за холопов и меньших людей против больших и лучших...

– Ты-то?
– Болотников окинул взглядом его дорогой, залитый вином кафтан и сказал: - Ну, гуляй, гуляй!..

В избу набивались "воры", - туляки, алексинцы, калужане, иноземцы из тех, что перешли к Болотникову от воевод.

Шаховской заговорил, сутулясь и тряся темной бородой с белым островатым клином:

– Людей в Туле с двадцать тысяч будет, а запасу хватит на месяц, не боле. Из Литвы помочь все не идет. Надобно посылать к государю гонца, Иван Исаич.

– Вестимо, гонца!
– закричали "воры".
– А сказывать ему так: "Пущай приходит каков ни есть Димитрий!.. От рубежа до Москвы - все наше!.. Приходил бы и брал, только б избавил нас от Шуйского!.."

– А в Москве будет добра много!
– крикнул "Петр" и повалился на лавку.

– Ну так, - сказал Болотников, - посылай, князь, гонца!..

5

– Эй, воры! Винитесь царю-у-у!

– Царь птицам орел, да боится сокола, а ваш царь - тетерев, где ему против нашего сокола лёт держать?!

Болотников стоит на стене.

Летят озорные бранные присловья.

Мелькают за рекой шапки иноземных войск.

Иногда просвистят оттуда хвостатые стрелы и вопьются в землю, дрожа, как живые.

– Поберегись, Иван Исаич!
– окликнут Болотникова.
– За кожею панциря нет!..

– Эй, воры! Винитесь! Государь вас пожалует!

– Царь Борис мудренее его был, а и того скоро не стало!..

Пушки бьют по стене: ядро подле ядра. Скачут по полю чуваши: в зубах - стрела, узда навита на пальцы. Кони у них с подрезанными ноздрями, с крепкими копытами.

– Глядите, - говорит Иван, - караулы б у вас днем и ночью были частые.
– И, задумчивый, хмурый, сходит со стены.

Ночами светлят небо костровые зори царского стана. Прибегают из-за реки люди: "У нас-де в полках гульба; ратные женок держат и воевод побить грозятся..." А в городе голод. Торговые люди ходят по домам, смущают посадских: "Сдавал бы воевода Тулу. Пропадут ваши головы за боярами голыми. А хлеба не станет - приходите к нам мы дадим..."