Повести

Шторм Георгий

– Где пил вино?
– накидывался пристав на хмельного прохожего.

– В кабаке государевом.

– А не в ином ли месте? Гляди, кроме царева кабака, нигде пить не мысли, государевой казне убытку не чини!

Люди шли от реки. Их круто сек дождь. Они говорили с опаской, вглядывались в лица встречных:

– Людей сколь погинуло!

– Да всех не перетопить!

– Не нынче-завтра в иных местах заворуют.

– А Болотникова в Каргополь* угнали.

_______________

* К

а р г о п о л ь (по-карельски "Каргун-пуоли") - Страна валунов, Камень-сторона.

– Еще жив ли останется, про то бы узнать!

В брусяных хоромах ранняя серость заволокла зеленые печные изразцы. Боярин Колычев держал перед царем чарку; по ней шли чеканные витые травки.

– Пирог-то слоеватый солон был!
– говорил Шуйский.
– Дай-ка еще!

Он стоя отпивал квас, и боярин брал чарку из его рук. Лица у них были серые, и по всей палате сеялся зыбкий и серый туск. Один только попугай упорно не мерк в островерхой клетке.

– Ну, боярин, - сказал царь, - призамолкнут ныне людишки - воров побили!

– Побили, да не всех, государь.

– А которые остались, и тех побьем... Казне моей в великий убыток воры стали. Нынче, боярин, гляди за винной продажей: против прошлых годов в доходе недобору не было б. Да крестьяне штоб в карты и зернь не играли, оброк платили бы исправно.

– А как они зернью, государь, играют, - сказал Колычев, - тогда вина твоего, государева, больше идет в расход...

Думный дьяк со свитком в руках вошел в палату:

– Отписка, государь, от воевод из Томска-города, а неладно пишут.

– Чего еще в Томске неладно?

– Казак Якушко Осокин сказывал про тебя, государя, - чего и в ум нельзя взять, - што тебе не многолетствовать, а быть на царстве недолго.

– Иван Крюк Федорыч, - сказал Шуйский, - дай-ка еще квасу!..

Он, разгневанный, красный, часто моргая, заходил по палате.

– Про того Якушку Осокина велите сыскать!..

В дверях появился боярин:

– Шведский посольский человек Петра Ерлезунда да лекарь Давид Васмер челом бьют!

– Зови!

Вошли швед и немец. Первым приблизился к царю Ерлезунда:

– Король Карлус поручил мне известить ваше величество, что король польский готовится вести с вами войну.

– Спасибо королю за вести, да то я и сам ведаю... Ты, лекарь, молви, с каким делом пришел.

– Государь! Братья мои и друзья сосланы на север. За верную мою службу молю, государь, их воротить!

– С ворами заедино были!
– ответил Шуйский.
– Пущай там живут, куда повезены.

– Государь, - сказал Колычев, - а Ивашку Болотникова, мыслю, зря угнали. Человек он смутный, убежит. Его бы тут, в Москве, на цепи держать.

– Верно, человек он смутный! Вор!..

– Вор!..
– скрипнул в тишине нечеловеческий голос.

Все,

вздрогнув, разом посмотрели в угол. В клетке, вися вниз головой, качался попугай.

– Вона - судья мудрый!
– крикнул царь и часто, с кашлем и слезами, засмеялся.
– А и впрямь, чего от вора ждать? Напиши, боярин, в Каргополь: Ивашке глаза вынуть да немного погодя посадить его в воду!

– Царь целовал крест, - тихо проговорил немец и двинулся к Колычеву, - царь целовал крест, дал слово - я сам слыхал!

– Казни-и-им!
– протянул боярин и махнул рукою.

– Blut ist nicht wasser!*

_______________

* Кровь - не вода! (Нем.)

– Чего молвил? Квасу?
– смеясь, переспросил Колычев.

Тогда оба они - Васмер и Ерлезунда, - как по уговору, поклонились и вышли.

Придя на Посольский двор, швед что-то записал в своем дневнике.

2

"Город - деревянный рубленый, а башен по стенам семь... А тот

город строение давних времен; башни строены шатровые, и те башни и

городская стена и во многих местах кровли и лестницы, что из города

на городскую стену ведут, обвалились..."

Ветер дует с Онеги, гонит на город чахлое мелколесье; дымит снегом близкий, срезанный рекою небосклон. Тут и там торчит из земли окатистый черный валун - скачет в тоскливом раздолье былинный конь-камень. Полозья свистят по льду: каргополы идут Онегою к морю "по соль".

Город уныл. Да и нет его вовсе. Так, едва приметный езжалый путь кружит в поле от избы к избе за ветхой стеною. Глушь. Медвежий закут. Избы рублены из толстого, в обхват, кондового леса, с высокими резными трубами и деревянным коньком.

На берегу, где сложена вываренная соль, солевозы ругают городского сотника Меркула:

– Откупщик! Правды в тебе нет нисколь! С соляной рогожи берешь по три и по пять денег за то лишь, что из саней на берег переносить!

Меркул, кряжистый, с раскосым лицом и мерзлыми - подковой - усами, смеется:

– Шолчи-молчи! Стану править на вас извозное - за брань накину по деньге!..

Ссыльные проходят берегом. Среди них - немцы, взятые вместе с болотниковцами в Туле. Стали у часовни с крестом, увешанным пестрою ветошью, смотрят на реку.

– А побьют они его, - говорит один, - поделом то будет!

– Злой человек!
– отзывается седой длинноносый немец.
– Жалко, что народ здесь очень смирный.

– Эк ты, брат, все дрожишь! Занедужил, што ли?

– Ничего. Это старость...

И немец машет маленькой, озябшей рукой.

На Онеге и озере Лаче рубят лед. Выколотые многопудовые "кабаны" громоздятся у полыней. В сумерках от зелени льдин отражаются ломкие лучи каргопольских звезд. Дорогою в Пудож бредут на стоялый двор озерные ледорубы.