Поймать хамелеона
Шрифт:
— Это всё чепуха, право слово, — сказала она.
— Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, — заметил Ковальчук. — Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.
Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:
— Я изменила
— То есть, — осторожно начал Федор Гаврилович, — ваше исчезновение…
Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:
— Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.
— Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? — спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.
Она пожала плечами.
— Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. — Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: — И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. — Еще чуть помолчав, Глаша добавила: — И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.
— И не узнает, я ведь вам уже это сказал, — улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. — Присаживайтесь, голубушка.
Воронецкая решительно тряхнула головой:
— Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.
— Софья Павловна…
— Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.
— Ну… — Ковальчук на миг поджал губы, — хорошо. Идемте, я вас провожу.
— Я могу и сама…
— Ну что вы, — Ковальчук покачал головой, — как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.
— Да, конечно, — девушка улыбнулась и первой направилась к двери.
Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.
И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:
— Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.
— К чему это?! — изумилась Глашенька. — Я ведь была с вами откровенна.
Михаил
— Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, — и он посмотрел на господина Светлина.
Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:
— Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?
— Пустое, — отмахнулся Ковальчук. — Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.
— Сердечно благодарю, — поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.
После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:
— Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!
Глава 8
Вечер был уже поздним, и можно было бы лечь спать, но Олег Иванович не спешил. Он сидел в своем кабинете и постукивал кончиками пальцев по поверхности стола. Рядом лежала начатая рукопись, как обычно, в доказательство писательской работе. Однако мысли Котова были далеки и от писательства, и от его приятелей.
Воронецкие исчезли, как и хамелеон, что, впрочем, было логично. Если вторженец поглотил Глафиру Алексеевну, то найти его можно было только найдя и ее. Впрочем, он мог добраться и до Михаила Алексеевича, и тогда в Петербург прибыл в одиночестве, но имея уже три личины, а вместе с ними и их знания, образ мыслей и черты характера. Одним словом всё, что некогда было братом и сестрой Воронецкими, а также Федотом Афониным.
Хотя… Воронецкие же выехали на своем экипаже, а значит, до Петербурга их должно быть трое. Да и тела не мог также бросить, как блаженного. Того хамелеон поглотил в лесу и оставил там. А Воронецкие и кучер — дело другое. Если бы взялся и за Михаила, то кучер увидел, что хозяев стало меньше на одного. Еще и в дороге они были, вокруг люди…
Тогда либо кучера мог поглотить, а после Воронецкого, или же вовсе не трогал ни того, ни другого. Если первый вариант, то в Петербург он добрался вообще в одиночестве, а если второе…
— Или его цель не Петербург… — пробормотал Олег и мотнул головой. — Надо прочистить голову.
Котов направился к окну, раскрыл его и вдохнул полной грудью. Взор его остановился на памятнике Екатерине Великой, воздвигнутом ее правнуком — императором Александром II. Императрица смотрела в сторону Невского проспекта, и Олег мог видеть императрицу со спины. Впрочем, Олег Иванович видел памятник множество раз, даже любил иногда посидеть на скамеечке в Екатерининском парке.
Он много раз смотрел и на государыню, и на фигуры видных деятелей ее эпохи: Потемкин, Румянцев-Задунайский, Суворов, Державин, Бецкой и Дашкова. И даже был в этом парке через пару дней после торжественного открытия памятника. На сами торжества не попал, был занят иным делом, а вот через пару дней, когда намеревался посетить Александринский театр, подошел и рассмотрел.