Позывной Леон
Шрифт:
Страх не ощущался, лишь какая-то тупая тоска сгрызала меня изнутри. Понимал, что не увижу своих родных, которых и так давно оставил в другом мире. Почему-то перед глазами вновь всплыла Айрэлинн — та самая девушка из Леса, что однажды спасла меня после нападения Гвалара. Как наваждение, я повернул голову вбок, и сквозь мрак коридора разглядел другую каталу — на ней лежала фигура, и даже в этом тусклом свете я узнал длинные волосы и огромные изумрудные глаза, смотревшие в пустоту. Это была точно Айрэлинн! Её тело было в не лучшем состоянии, и кто-то увозил её прочь — я попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Один из стражников ударил меня снова,
Тогда я решил для себя, что это конец, полагая, что больше не будет никакой надежды на спасение. Однако я ещё не знал, что это было лишь началом моего падения. Место, куда меня привезли, превратилось в мой персональный ад, где каждый миг приносил новую волну боли и страдания, а надежда казалась столь же далёкой и недосягаемой, как солнечный свет, едва пробивающийся сквозь мрачные, беспощадные каменные своды.
Я не могу точно сказать, сколько времени прошло в этом каменном аду: счёт ему я потерял сразу же. Единственное, что врезалось в память, — это постоянное шуршание колёс каталки, раздававшееся чуть ли не каждый раз, когда стражники отвозили меня в одно и то же место: комнату для пыток. Слабый свет факелов рисовал на каменных стенах призрачные тени, а металлические скобы на моих руках и ногах звенели в ритме с каждым толчком. На самом деле я понимал, что каждый новый раз несёт лишь новую волну боли.
Там, в тусклой и пропитанной кровью полутьме, меня встречал он. Не скрывался, наоборот, словно специально показывал своё лицо, полное нескрываемого удовольствия от всего происходящего. Иногда его глаза блестели на красном фоне, будто дикое хищное животное сыто наблюдает за обречённой жертвой.
Это был Галуш, мой персональный палач. Его злоба ко мне пылала необъяснимо ярко: я не понимал, чем именно так его задел, но противиться этому гневу уже не мог. В первый же «сеанс» он провёл раскалённым прутом по моему истощённому животу, словно выводя на коже замысловатые знаки. Пока я бешено кричал от боли, он просто сжимал губы, будто наслаждаясь каждым извивающимся сантиметром моих мучений.
Я орал, плевался кровью, бессильно пытался вырваться из цепей. Но при всём этом во мне разгорался лишь один импульс: дикое отвращение к месту, к миру, к «железным»… и в особенности к этому человеку, который в буквальном смысле упивался моими страданиями. Иногда по завершении очередных пыток он приказывал «залечить» меня: меня окунали в какую-то субстанцию, что давала возможность вновь ощущать боль при следующем сеансе пыток или даже через несколько часов. Возможно, таким образом мне не давали умереть, продолжая держать на грани. Сном и отдыхом здесь не пахло: моей усталостью никто не интересовался, а любое желание погрузиться в спасительное забытьё пресекалось теми же "магическими" фокусами.
Так тянулись дни или, может быть, недели: я успел забыть вкус сна, видеть лишь ровный, жутковатый свет факелов и ощущать на своей коже бесконечное жжение. Все мои силы, когда-то бывшие магической «искоркой», утонули в ошейнике и цепях. Ир так и не появился, как будто развеялся: возможно, его унесли те же чары, подавившие моё пламя. Вместо прежней «огненной» мощи внутри меня жила лишь всепоглощающая ненависть, не знающая цели — разве что испепелить всё вокруг взглядом. Но взглядом пламя не разожжёшь.
Галуш со временем сделал мои пытки почти ритуальными: он выжидал, когда я начну слегка приходить в себя, только чтобы ещё больнее меня ломать. По его лицу
Я медленно очнулся, приглушённый свет косился на моё измученное лицо, а магия чуждого происхождения насыщала меня скудными силами, вероятно, для новых пыток. Но прошли какие-то мгновения — возможно, целые часы, — а за мной так и не пришли, не потащили к палачу в очередной раз. Я оставался в полузабытьи, всё так же привязанный к каталке, но без дальнейших перемещений.
«Неужели сегодня у меня выходной?» — мелькнуло в голове, вызвав неподдельный приступ безумного смеха. Я захрипел, заходясь в кашле — казалось, в горло подступила кровь. Хохот превратился в тяжелый, надрывный кашель, а под конец я сошёл на стон, будто все нервы рвались от воспалённого горла. Когда смех иссяк, я обнаружил, что дрожу в приступе рыданий. Отчего-то стало дико жаль самого себя, будто я видел себя со стороны: бесформенную куклу с пустыми глазами. Казалось, эти сволочи вытянули из меня всё, даже ненависть, а теперь попросту бросили.
Однако внезапно в глубине сознания всплыло чёткое ощущение: я всё ещё жив. И раз жив, значит, можно попытаться бороться. Со слёзами на глазах, с головокружением и болью в каждом сантиметре тела, я постепенно понял, что мои мысли снова способны хоть как-то складываться в цепочку, казаться более целостными. Чуть приподняв голову и заставив себя взглянуть на окружающую тьму, я ощутил укол — будто вспышку решимости. Пусть слабую, на грани истощения, но всё же решимость.
«Я — Леон, — напомнил я себе, — тот самый боец, не пустая оболочка. Я не позволю им окончательно сломать меня». И пускай боль не ушла, её обжигающее присутствие теперь, кажется, придавало мне нечеловеческую ярость вырваться.
Оглядевшись как мог, разглядел «камеру»: простенки из грубо сложенных камней, единственный тускло тлеющий факел на стене, никаких окон, лишь тяжёлая металлическая дверь, а рядом в полу — зловонная яма вместо отхожего места. Вот и все «удобства» моих тюремщиков.
Где-то в коридоре я услышал шаги — размеренные, тяжёлые, явно не бегущие, а идущие с уверенностью. Наверняка направлялись ко мне. Захлопав пылающими от бессонницы глазами, я клял свою дряблость, но одновременно собирал всё, что осталось от моей воли. «Ничего, — сказал я себе мысленно, — возможно, сейчас будет больно, но я не сдамся. Воспользуюсь каждым мгновением сознания, чтобы найти хоть малейшую трещинку в их обороне, любой шанс».
Я втянул воздух сквозь покалеченные губы, стараясь хоть немного восстановить дыхание. «Я не стану рыдать, — решил я. — Я всё ещё боец». Вот только скованные конечности и поломанные надежды били по нервам беспощадно. Но шаги приближались, и я повторял себе как заклинание: «Не сдаваться, Леон. Не смей сдаваться».
Шаги глухо остановились сразу за дверью, и я услышал скрежет ключа, тяжелый лязг — типичные звуки открываемого замка. Приготовился к привычному сценарию: сейчас снова потащат в пыточную. Я закрыл глаза, смиряясь с неизбежной очередной дозой боли. Но вместо этого меня грубо отстегнули от пола, надавили на рычаг каталки, и она встала вертикально, так что я оказался как бы «стоя» на этой металлической конструкции.