Позывной Верити
Шрифт:
Именно в этот момент он набросился на меня — мы обычно не связываем подобных мужчин — и железной хваткой вцепился в мою голову.
— Зови на помощь, — приказал он. Я могла выбраться. Меня учили защищаться от подобных нападений, что я доказала во время уличной стычки, когда меня арестовали.
— Зачем? — Я по-прежнему издевалась над ним.
— Зови на помощь. Пусть твои английские хозяева спасут тебя, иначе я сломаю тебе шею.
— Коллаборационизм — это позвать англичан на помощь. — Я холодно вздохнула. — Я ни в чем не полагаюсь на англичан. Давай, задуши меня.
Они
И я выиграла. Спустя немного времени, когда он в слезах валялся на полу, цепляясь за мою ногу и моля о прощении.
— Расскажи мне о твоем задании, — приказала я. — Выдай контакты, и я выборочно переведу их для англичан. Расскажи мне, своей соотечественнице, тем самым ничего не выдав врагу. — (Да, я бессовестна.) — Расскажи, и, возможно, я прощу тебя за угрозы убить меня.
Его поведение в тот момент было действительно обескураживающим, поэтому я даже поцеловала его в макушку в качестве благословения после того, как он закончил. Жалкий, мерзкий мужчина.
И тогда я позвала на помощь. Но с презрением и скукой, а не от страха.
Отличное шоу, моя дорогая. Стальные нервы! Чертовски хороший спектакль, просто первоклассный.
Я не показывала, насколько сильную боль он мне причинил, а они и не подумали проверить. Именно эти стальные нервы и помогли мне приземлиться во Франции шесть недель назад.
Я забыла уложить волосы, когда переодевалась, — я не надеваю форму ЖВВС на допросы — и именно это стало ошибкой. Они заметили стальные нервы, но не маленькую ошибку. Они не заметили, как больно он мне сделал, как и не замечали, что я время от времени допускаю маленькие, но фатальные ошибки.
Но Мэдди замечала все.
— Иди согрейся, — сказала она.
Квини затушила сигарету и выключила свет. Она не пошла к своей кровати, а залезла к Мэдди. Мэдди осторожно приобняла израненные плечи, потому что ее подругу до сих пор трясло. Как никогда раньше.
— Это нельзя назвать хорошей работой, — прошептала Квини. — Совсем не такая, как твоя, не безупречна.
— Моя тоже не безупречна, — сказала Мэдди. — Каждый бомбардировщик, который я переправляю, в результате ремонтируется и продолжает убивать людей. Гражданских. Людей вроде моих бабушки с дедушкой. Детей. Только тот факт, что я не делаю это собственноручно, не делает меня непричастной. Я привезла тебя.
— Блондинистую бомбу, — сказала Квини и взорвалась смехом от собственной шутки. А затем начала рыдать.
Мэдди лишь крепче обняла ее, думая, что отпустит, когда ее подруга перестанет плакать. Но она рыдала так долго, что Мэдди уснула первой. Поэтому так и не отпустила.
—
в моей душе покоя нет: весь день я жду кого-то, без сна встречаю я рассвет, и все из-за кого-то. О вы, хранящие любовь неведомые силы, пусть невредим вернется вновь ко мне мой кто-то милый52
переплывали мы не раз с тобой через ручей, но море разделило нас, товарищ юных дней... За дружбу старую — до дна, за счастье юных дней
Господи, я так устала. Они держали меня здесь всю ночь. Это уже третья ночь, когда я не сплю. Во всяком случае, хоть чуть-чуть. Я не узнаю ни единого человека из своих надзирателей; Тибо и Энгель застряли в своих пансионатах, а фон Линден занят пытками той кричащей француженки.
Мне нравится писать о Мэдди. Нравится вспоминать. Нравится складывать все один к одному, фокусироваться, создавая историю, соединяя воспоминания. Но я так устала. Сегодня я уже ничего не могу создать. Всякий раз, когда я, кажется, останавливаюсь, чтобы потянуться, чтобы взять еще один лист бумаги, чтобы потереть глаза, этот мерзкий кусок дерьма, что надзирает за мной, тушит сигарету о мою шею. Я пишу это только потому, что он прекращает жечь меня. Он не читает по-английски (как и по-шотландски), и до тех пор, пока я продолжаю покрывать лист строчками стихотворений, он не причиняет мне вред. Я не могу продолжать так вечно, но количество выученных наизусть стихов Роберта Бёрнса ужасает.
Бёрнс, ха-ха-ха, Бёрнс, чтобы остановить жжение53. Обезглавьте меня, или повесьте — я никогда не буду бояться — Я СОЖГУ АУКИНДОН прежде чем жизнь покинет меня54 Сожгу сожгу сожгу сожгу
Ох, Боже, те фото. горящая Мэдди. Мэдди
Ормэ, 23 ноября 1943
Вчера вечером фон Линден собственноручно положил конец моим трудам — ворвался в духе «Атаки легкой бригады» и одним движением смел все страницы, пока я дрыхла на столе в луже чернил.
— Господь Бог Всемогущий, Вейзер, ты идиот? Она же не выдаст ничего стоящего чтения в таком состоянии. Посмотри, это же поэзия. Английские стишки. Листы и листы этого бреда! — Этот немецкий мещанин продолжать тыкать в то, что мне удалось вспомнить из «Тэма о'Шентера»55. Думаю, он прочел больше английской литературы, чем признается, раз смог узнать Бёрнса. — Сожги этот хлам. У меня более чем достаточно этого неуместного бреда и без твоей помощи! Дай ей воды и отведи в камеру. И избавься от этой чертовой сигареты. Мы поговорим об этом завтра.
Это был сильнейший эмоциональный всплеск, который я когда-либо у него видела, но, думаю, он тоже слишком устал.
Ах да, еще рыдающая ЭНГЕЛЬ. Ее глаза были до ужаса красными, и она продолжала утирать такой же красный нос. Все думаю о том, что же могло довести эту машину для пыток до такого состояния.
Тренировки для специальных операций
После того катастрофического допроса в апреле (думаю, не столь катастрофического для разведки в целом, но Ева Зайлер определенно пострадала) берлинской связной дали недельный отпуск, чтоб та могла как следует Подумать о Работе и хочет ли она продолжать этим заниматься. Она провела эту неделю в Замке Крейг со своей матерью, многострадальной Леди Дарлинг (допустим, ее звали именно так) — бедной миссис Дарлинг, которая даже не догадывалась ни о том, чем занимаются шестеро ее детей, ни о том, когда они уйдут или вернутся, и уж явно не была довольна темными отметинами на белоснежной кельтской коже ее дочери.