Правда о Портъ-Артуре Часть I
Шрифт:
На следующій день отецъ ?едоръ Скальскій получилъ отъ благочиннаго военныхъ церквей Квантунской области следующее предписаніе.
Благочинный надъ духовенствомъ военныхъ церквей Квантунской области.
23 Мая 1904 г.
No 104.
Его Благословенію,
Отцу ?едору Скальскому,
Покорнейше прошу Ваше Благословеніе потрудиться причастить сегодня болящаго въ арестномъ доме (полицейская тюрьма), по приказанію
У меня нетъ запасныхъ даровъ въ данную минуту – то прошу Васъ обезпечить это дело.
Благочинный,
Священникъ Николай Глаголевъ.
Отецъ ?едоръ Скальскій уклонился отъ этой тяжелой обязанности и, заявивъ, что онъ очень занятъ, указалъ, что полковые священники, части которыхъ расположены на позиціяхъ и на веркахъ крепости, совершенно свободны.
Отецъ Скальскій былъ совершенно правъ, указывая на полковыхъ священниковъ.
Действительно, последніе, живя порознь отъ своихъ полковъ, ровно ничего не делали. На передовыхъ позиціяхъ я виделъ только двухъ священниковъ – 5 и 26 полковъ. Какъ первый, такъ и последній во время боя находились въ сфере огня. Отецъ же Скальскій, на рукахъ котораго было много тяжело раненыхъ, и который такъ любовно къ нимъ относился, действительно былъ очень занятъ.
Обязанность исповедать и причастить Саламатова была возложена на одного изъ полковыхъ священниковъ.
Продолжаю разсказъ Саламатова:
– "Наступилъ уже вечеръ 23 мая. Я ничего не понималъ. Я какъ-то остылъ. Все боялся, что дверь отворится и меня поведутъ – и тутъ начинала голова кружиться. Съ жадностью пилъ воду и все думалъ – никогда такъ много не думалъ – но не о смерти, а о чемъ-то совсемъ другомъ. Да, жену было жалко, до слезъ жалко. Потомъ радостно становилось, что все это только такъ, пройдетъ. Такъ во сне бываетъ – кошмаръ душитъ, и вдругъ сразу легко и светло станетъ.
Наконецъ отворилась дверь, и меня повели; кандалы мешали. Пришли въ церковь, что ли. Тамъ уже все арестанты. Я сталъ сзади и притаился. Ужасно было тихо, и никто на меня не смотрелъ. Наконецъ заговорилъ кто-то громко.
– Который нуждается въ причастіи, осужденъ? Пусть выйдетъ.
Меня взялъ кто-то за руку и потянулъ.
Я прошелъ впередъ, увиделъ человека чернаго и съ краснымъ, краснымъ лицомъ. Какъ теперь помню, испугался и попятился. Надзиратель надавилъ въ спину.
Я машинально продвинулся впередъ.
Я очутился прямо передъ священникомъ.
– На колени! строго приказалъ онъ и началъ быстро читать молитвы.
Я не слышалъ, какъ все ушли, совсемъ отупелъ, стою на коленяхъ и ничего не соображаю.
– Кайся, сынъ мой!
Я началъ кое-что соображать, что-то отвечалъ на задаваемые вопросы, потомъ и совсемъ опомнился. Мне страшно стало гадко этого человека. Впереди смерть, а отъ него такъ водкой пахло. Не вытерпелъ, сказалъ ему.
– Да за что же меня будутъ вешать?
– Покорись, сынъ мой – воля начальства. Если не виновенъ, тебе воздастся – и Христосъ невинно пострадалъ. Кайся. Тамъ, тамъ все разберутъ.
– Я понялъ, что все кончено. Проглотилъ причастіе. Скверно на душе стало. Лучше мне было тогда сразу умереть. Я ничего уже не понималъ. Мне хотелось только одного, чтобы кандаловъ не было. По всему телу отъ нихъ какой-то зудъ шелъ.
Священникъ кончилъ говорить молитвы. Вошли опять арестанты, онъ ихъ приказалъ позвать.
Когда все стихло, онъ опять заговорилъ. Я былъ словно въ тумане. Теперь уже хотелось, чтобы все это скорей кончилось. Все равно – какъ, лишь бы кончилось.
Теперь даже, когда я это все вспоминаю, дрожь беретъ: такъ тогда тяжело было".
Действительно, Саламатовъ дрожалъ, какъ въ лихорадке. Нервничалъ, все оборачиваясь назадъ, словно сзади стоялъ кто-то и нашептывалъ ему объ ужасныхъ минутахъ минувшаго. Въ глазахъ сверкали слезы, онъ сдерживалъ ихъ и наконецъ разрыдался. Очевидно, это были самыя жестокія минуты во всей пережитой имъ пытке.
Успокоившись, онъ вяло продолжалъ, только въ глазахъ засветился недобрый огонекъ.
– "Меня увели. Всю ночь я глазъ не сводилъ съ окна: утра боялся. Ведь утромъ должна была смерть притти. Чего только я не передумалъ сделать – а на деле рукой пошевельнуть было трудно. Я словно сто летъ прожилъ. Со светомъ ко мне бледный совсемъ околоточный заглянулъ.
– Васъ казнятъ. Плохо!
Сказалъ и ушелъ. Онъ ушелъ, а я вспомнилъ, что нужно завещаніе на имя жены сделать. Попросился выйти. Своего китайца увиделъ. Его беднягу высекли. Очень его просилъ жену поберечь и не говорить, что мне "кантами".
Пришелъ смотритель Парнекъ. Хорошее такое, доброе лицо у него. Успокаиваетъ – не надо завещанія.
День прошелъ. Другой. Зачемъ они меня такъ мучили? Двери сталъ бояться. Шаговъ боялся. Не знаю ужъ, какъ я съ ума не сошелъ.
На четвертый день въ канцелярію повели. Тамъ объявили, что полевому суду предаюсь. Все равно убьютъ – только оттяжка.
На пятый день подъ сильнымъ конвоемъ отправили въ жандармское управленіе. Князь Микеладзе допросъ снималъ. Вежливо просилъ всю правду разсказать. Я ему все начисто разсказалъ. Душевный онъ человекъ. Васъ еще, говоритъ, вызовутъ.
На седьмой день, 30 мая, опять къ нему. Объявили мне, что инженеровъ запрашивали. Самое большее – месяцъ тюрьмы, и въ войска.
Мне было уже тогда положительно все равно – только попросилъ кандалы снять.
Князь ответилъ:
– Не могу. Только Стессель можетъ. Я похлопочу.
Скоро жену допрашивали; измучилась она, плохо съ ней было. Бросили допрашивать.
Накануне ея отъезда допустили свиданіе съ женой.
– Катя, говорю, завтра надо ехать.
– Не хочу – крикнула – и залилась слезами; едва успокоилъ.