Праведные клятвы
Шрифт:
Будет ли каждый наш секс ощущаться так же?
Потому что с ним у меня ни разу не было плохого опыта. Даже когда я потеряла девственность, поначалу это было потрясающе, но под конец мне стало больно, что было ожидаемо.
Не могу удержаться, и продолжаю двигаться, сажусь и сжимаю свою грудь.
— Блядь, ты прекрасна, — говорит он, и когда я смотрю вниз, я обнаруживаю, что он наблюдает за мной. Я кладу руку ему на рот, а он хватает мой палец губами и сосет его.
Я скачу на нем до беспамятства,
Мы представляем собой горячий, потный беспорядок. Наше дыхание — это лишь резкие движения воздуха в легких. Поворачиваю к нему лицо, наши головы лежат на одной подушке, и смеюсь.
Он откидывает назад мои волосы.
— Над чем ты смеешься?
— Честно говоря, не думаю, что смогу когда-нибудь этим насытиться.
Рука Доусона замирает, обводя линию моей челюсти. Я чувствую, как в нем что-то меняется, прежде чем он продолжает движение. И это приятно, почти как если бы меня погладили.
— Точно. Ты должен рассказать мне историю об этом. — Я указываю на татуировку. Вряд ли кто-то подозревает, что она скрывается под его одеждой.
— Ты хочешь спросить об этой, а не о той, что возле моего члена в виде твоих губ?
Я пожимаю плечами.
— Там я присутствовала.
Он шутливо выдыхает.
— Это не очень приятная история, Хани, — говорит он, задумчиво откидывая назад мои волосы.
Я хватаю его за руку.
— Перестань пытаться показать мне только хорошие стороны. Я хочу знать о бородавках и обо всем остальном.
Его губа поднимается в забавной улыбке.
— У меня нет бородавок.
— Ты уклоняешься.
Он вздыхает.
— Однажды я подумывал удалить ее лазером. Я был молод, когда набил ее. Злой на весь мир и на то, что со мной сделали. Думал, что татуировка сделает меня… не знаю… страшнее… может быть, менее желанным.
Я хмурюсь.
— Почему тебе хотелось быть более страшным или менее желанным?
Он отводит взгляд, и это первый раз, когда он от меня отворачивается. Я глажу его по щеке, и нежное прикосновение возвращает его ко мне. Он, кажется, не решается продолжить, но я ничего не говорю, медленно и терпеливо вытягивая из него все, что можно.
— Когда мне было пятнадцать лет, меня насильно привели в индустрию. Меня и мою мать.
Я хмурю брови.
— Когда ты говоришь «индустрия»…
— Мы занимались проституцией. Мне было пятнадцать, когда меня впервые заставили взять клиента. У нас не было денег, и моя мать связалась не с теми людьми. А в качестве оплаты они взяли не только ее, но и сказали, что у меня красивое лицо и телосложение, поэтому было решено, что я помогу ей погасить карточный долг.
Моя кровь застывает в венах.
— Поэтому я покорно занимался этим в течение трех лет и сделал эту дурацкую татуировку,
— Доусон, это ужасно.
Чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.
— Все не так плохо, как у некоторых. Некоторые даже не выживают. Был еще один парень моего возраста. Мы много тусовались вместе, пытаясь пережить это. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы с матерью смогли выкупить наш долг, но он не смог. И я ненавидел это. Я ненавидел то, что у нас отобрали все.
— Это никогда не бывает просто сексом. Это компромисс. Но там столько денег. После того, как ее долг был погашен, моя мать ушла. Я ненавидел ее за то, что она поставила нас в такое положение. Я до сих пор обеспечиваю ей роскошный образ жизни. Но все еще ненавижу ее.
Я провела большим пальцем по его сжатой челюсти. Может ли кто-нибудь винить его? Теперь я чувствую себя виноватой за все то время, когда я думала о нем плохо.
— Так почему ты о-остался? — Мой голос срывается, и он переводит взгляд на меня. Доусон улыбается, рассеянно вытирая мои слезы.
— В восемнадцать лет у меня не было других навыков, поэтому я занялся эскортом и понял, что хорош в этом деле. И я подумал, что если смогу создать безопасное место для договоренностей, то, возможно, все было бы не так уж и плохо. И, возможно, я смог бы вернуть все те деньги, а может и больше, которые были выручены за мои услуги, которые я оказывал принудительно на протяжении тех трех лет.
Тогда меня осеняет: он не хотел лишать меня девственности. Я подозревала, что есть какая-то более глубокая причина, но это ужасно.
— Девственность? — Мне нужно знать. Нужно подтвердить.
Он вздыхает.
— Я согласен, что на правильных клиентах можно зарабатывать ебаную кучу денег. Моя девственность была куплена за сто долларов, и это была пятидесятилетняя женщина.
Я в шоке подношу руку ко рту.
Он заправляет мои волосы за ухо.
— Я не хочу, чтобы ты жалела меня, Хани. Это сделало меня тем человеком, которым я являюсь сегодня. Это причина, по которой я защищаю своих сотрудников и построил прибыльный бизнес. Контракты и все такое. Но да, из-за этого я не хотел когда-либо прикасаться к девственнице. Для меня это было… непривлекательно.
Я нахмуриваю брови и чувствую, как по щекам текут слезы.
— Так почему же ты взял мою? — Чувствую себя ужасно.
Было ли ему больно?
Сожалел ли он об этом?
Было ли ему от этого некомфортно?
— Чертова правда в том, что я не мог позволить ни одному другому мужчине прикасаться к тебе. Оказывается, я эгоистичный ублюдок. Но я хотел, чтобы твой опыт был…
— Так и было, — быстро говорю я, перебивая его. И между нами возникает понимание. — Я рада, что потеряла ее с тобой, Доусон. Честное слово, я так рада, что встретила тебя. Спасибо тебе. Ты сделал мне прекрасный подарок.