Правители тьмы
Шрифт:
Пезаро фыркнул. "Если ты думаешь, что его Величество отправит тебя обратно в Трикарико, чтобы вывезти твой прах, то ты жевал гашиш Зувайзи. Ты знаешь, где в городе находятся бордели."
"В борделе все по-другому", - пожаловался Бембо.
"Нет, вы должны заплатить за это". Пезаро снова опустил взгляд на бланк. Его плечи затряслись от беззвучного смеха. "Кроме того, откуда ты знаешь, что у тебя был бы секс, если бы ты вернулся в Трикарико? Не похоже, что у тебя там даже была девушка или что-то в этом роде".
Это
Но сержант Пезаро потерял терпение - не то, чего у него когда-либо было в избытке. "Хватит!" - прорычал он. "Слишком много прелюбодеяния! Вытаскивай свою задницу на улицу. Я отправлю этот вонючий бланк вверх по очереди. Просто не задерживай дыхание в ожидании лей-линейного билета на караван обратно в Трикарико, вот и все." Чтобы добавить оскорбление к оскорблению, он начал есть одно из слоеных пирожных с медом и орехами, на которых специализировался Фортвег. Он ничего не предложил Бембо.
В животе булькало, голова была полна чувства несправедливости, которое было бы еще хуже, если бы он не остановился, чтобы обдумать идею отправиться в Ункерлант, Бембо вышел из казармы. Он даже не мог пожаловаться Орасте; его напарник лечил вывихнутую лодыжку и несколько дней не мог ходить по своему участку. Поразмыслив, Бембо решил, что это не так уж плохо. Он встречал много людей, более сочувствующих, чем Орасте. Встречал ли он кого-нибудь менее сочувствующего? Он не был так уверен в этом.
Даже ранним утром день был погожим и мягким. Он не возражал против погоды Громхеорта, которая не сильно отличалась от погоды Трикарико. Теперь, когда зима уступила место весне, дождь в значительной степени прекратился. Вскоре он вспотеет и будет рад, что его широкополая шляпа убережет лицо от жжения.
Жители Фортвежья, направлявшиеся на работу и на рыночную площадь Громхеорта, заполонили улицы. Мужчины были одеты в туники до колен, женщины - в одежду, доходившую почти до лодыжек. Бембо задавался вопросом, сколько из них были каунианцами в колдовском обличье. Он ничего не мог с этим поделать, по крайней мере сам, пока чьи-то черты не менялись прямо у него на глазах.
Как раз перед тем, как он завернул за угол, он услышал хриплые крики и насмешки. Когда он обогнул его, он заметил яркую белокурую голову, направлявшуюся в его сторону. Когда женщина подошла ближе, он понял, что фортвежцы подняли шум не только потому, что она была каунианкой. Увидев ее, ему самому захотелось поднять шум. Она была молода и хороша собой и носила тунику из прозрачного зеленого шелка, в то время как ее брюки, возможно, были нарисованы на бедрах и ляжках, что выглядело тем более поразительно в стране, где большинство - почти все - женщины не пытались демонстрировать свои формы.
Она остановилась перед Бембо, позволив ему оглядеть ее с головы до ног. То, как она смотрела на него, было наполовину уважительным, наполовину так, как будто он был чем-то отвратительным, что она нашла на подошве своей туфли. Он старался, чтобы его голос звучал бодро, но не смог удержаться от кашля пару раз, прежде чем сказать: "Я полагаю, у вас будет
"Да, констебль, конечно, знаю", - ответила она на хорошем альгарвейском - этого он тоже ожидал. Она открыла свою поясную сумку, достала сложенный лист бумаги и протянула ему.
"Долдасай, дочь Даукантиса", - прочитал он, и каунианка кивнула. Пропуск действительно позволял ей покидать каунианский квартал, когда и как она пожелает: по всем практическим соображениям он делал ее почетной фортвежанкой. Цена, которую она заплатила, чтобы получить его, была достаточно очевидна. "Да, я видел тебя раньше", - сказал Бембо, возвращая ей газету. Он улыбнулся. "Я тоже всегда был рад, когда видел".
Долдасаи удостоверилась в наличии драгоценного пропуска, прежде чем ответить ему: "Вы знаете, я женщина для офицеров". В ее голосе также звучала смесь уважения и презрения. Он был альгарвейцем, поэтому она не могла игнорировать его, как глумящихся фортвежцев, но перевал доказал, что у нее есть могущественные защитники. И, как он понял мгновением позже, он был мужчиной - как и многие куртизанки, она, вероятно, презирала весь его пол.
Он сказал: "Я держу свои руки при себе". Чтобы доказать это, он сцепил их за спиной. "Хотя, одетый так, как ты, ты не можешь ожидать, что я не посмотрю".
"Я каунианка из Фортвега", - сказала Долдасаи. "Как я могу чего-то ожидать?" В ее голосе даже не было горечи - просто она очень устала.
Бембо сказал: "Силы небесные, если вам не нравится жизнь, которой вы живете, почему бы вам не воспользоваться тем обаянием, которое делает вас похожими на жителей Фортвежья? Тогда вы могли бы просто исчезнуть".
Долдасаи уставился на него, возможно, впервые заметив человека в форме. "Вы это говорите?" спросила она. "Вы это говорите, констебль Алгарве? Ты говоришь мне нарушить закон, установленный твоим собственным народом?" Она засунула палец в ухо, как будто хотела убедиться, что правильно расслышала. Ее ногти были тщательно подстрижены и выкрашены в цвет крови.
"Я ведь сказал это, не так ли?" Бембо заговорил с некоторым удивлением. Может быть, сделав что-то подобное для нее, он смог бы сделать крошечный шаг навстречу всем каунианцам, которых он загнал в их крошечный район или просто отправил на запад. Может быть, он тоже просто пялился на розовые соски, так ясно видимые сквозь тонкий шелк ее туники. Он пожал плечами. Теперь, когда слова слетели с его губ, он использовал лучшее из них: "Ты мог бы это сделать, ты знаешь. Кто был бы мудрее?"
"Будь ты проклят", - пробормотала она на классическом каунианском, прежде чем вернуться к языку Бембо. "Каждый раз, когда я заставляю себя видеть в вас, альгарвейцах, всего лишь придурков с ногами, один из вас должен подойти и напомнить мне, что вы тоже люди". Она положила руку ему на плечо, не вызывающе, а дружелюбно. "Любезно с твоей стороны так говорить. Любезно с твоей стороны так думать. Но я не могу".
"Почему нет?" Спросил Бембо. "Похоже, что примерно каждый третий каунианин в округе уже сделал это. Больше, насколько я знаю".