Правители тьмы

Тертлдав Гарри

"У него хорошие шансы", - сказал Кун, его голова была не на дюйм дальше от земли, чем у Иштвана. "Он бы упал ничком, когда полетело первое яйцо, и начал бы рыть себе яму до того, как лопнуло второе. Ты бы так и сделал. Я бы так и сделал. Капитан тоже. Он не дурак". От Куна это была высшая похвала.

"Мы должны отправиться за ним", - сказал Сони. "Если бы один из нас попал в такую бурю, как эта, он бы вышел и вернул нас обратно".

"Мы даже не знаем, в какую сторону он пошел", - сказал Иштван. Но это прозвучало

неубедительно даже для него. Сони не ответил. Его молчание звучало более укоризненно, чем выкрикиваемые проклятия.

Проклиная себя, Иштван поднялся на ноги и покинул редут. Как только он оказался в лесу, он снова упал на живот; яйца все еще лопались вокруг. "Капитан Тивадар!" - крикнул он, хотя его голос казался слабым и затерянным в этом сокрушительном реве внезапно высвободившейся магической энергии. "Капитан Тивадар, сэр!"

Даже если бы Тивадар ответил, как Иштван должен был услышать его? Его уши были в синяках, перегружены, разбиты. Яйцо взорвалось рядом, очень близко. Сосна, которая могла бы простоять сотню лет, покачнулась, опрокинулась и рухнула вниз. Если бы она упала под немного другим, совсем немного другим углом, это выбило бы из него жизнь.

Это были чьи-то рыжеватые волосы или кусочек мертвого, пожелтевшего папоротника? Иштван подполз к нему, а затем пожалел об этом. Там лежал Тивадар, сломанный, как суставчатая кукла, на которую наступил какой-то легкомысленный ребенок. Но куклы не истекали кровью. Должно быть, лопнувшее яйцо со всей силы отшвырнуло его к стволу дерева.

По крайней мере, он не мог знать, что на него обрушилось, подумал Иштван. "Звезды над головой хранят и направляют его дух", - пробормотал он и поспешил обратно к редуту. Он надеялся, что его собственный конец, если он наступит, когда он наступит, будет таким же быстрым.

***

Когда зима уступила место весне, Талсу смирился с жизнью в тюрьме. Он не собирался делать ничего подобного. Но, как он убедился в елгаванской армии, рутина обладала собственной силой. Даже когда рутина была ужасной, как это было здесь, он привык к ней. Его желудок почти с точностью до минуты предвкушал, как охранники будут кормить его мерзкой, печально неадекватной миской каши. После этого в течение получаса, иногда даже часа, он чувствовал себя настолько довольным, насколько это было возможно в маленькой, вонючей, кишащей паразитами камере.

Почти. Его лучшим временем в тюрьме был период физических упражнений, когда вместе с другими заключенными из его зала он ходил взад-вперед по двору. Даже перешептывания между ними могли навлечь гнев охранников на их головы. Серый камень тюрьмы был таким же неприглядным во дворе, как и в любом другом месте. Но Талсу видел это при солнечном свете, свете, который становился ярче почти с каждым днем. Он видел голубое небо. Он дышал свежим воздухом. Он начал слышать пение птиц. Он не был свободен. Он знал это слишком хорошо. Но период упражнений позволил ему вспомнить о свободе.

И тогда, подобно утопающему, погружающемуся под поверхность моря, ему пришлось бы

вернуться во мрак и вонь. Даже это стало частью рутины. Он отбросил бы большую часть себя, умертвил бы себя до следующего раза, когда ему удалось бы выйти и еще раз увидеть солнце.

Всякий раз, когда рутина нарушалась, он боялся этого. У него были причины бояться этого: рутина никогда не нарушалась ни к чему хорошему. Капитан полиции Елгаваны не вызывал его уже несколько недель. Талсу надеялся, что это означало, что парень сдался. Однако он в это не верил. Если власти решат, что он невиновен - или, по крайней мере, безвреден, - разве они не отпустят его?

Однажды утром, вскоре после того, что было для него завтраком, дверь в его камеру открылась в непривычное время. "Что это?" - Спросил Талсу с тревогой в голосе. Любое изменение в распорядке означало что-то, что могло - и вот-вот должно было - пойти не так.

"Заткнись", - сказал старший охранник. "Встань". Талсу вскочил со своей койки на ноги. Он не сказал больше ни слова. Стражники безжалостно карали все, что имело хоть малейший привкус неповиновения. "Пошли", - скомандовал человек во главе их, и Талсу подошел.

К своему облегчению, он обнаружил, что идет не по коридорам, которые вели к логову капитана полиции. Вместо этого его поместили в другую камеру, еще меньше и темнее, чем та, из которой его забрали. Свет из коридора просачивался внутрь только через пару крошечных глазков.

Охранники остались там с ним, что убедило его в том, что это изменение не было постоянным. Их лидер сказал: "Хорошо, ребята, заткните ему рот". С грубой эффективностью другие охранники так и сделали. Талсу хотел сопротивляться, но палки, которые они нацелили на него, убедили его не делать этого. Он тоже хотел протестовать, но кляп удержал его от этого.

"Сюда", - сказал один из мужчин, которые закрывали ему рот хитроумным приспособлением из кожи и ткани. "Теперь ты можешь выглянуть". Охранники подтолкнули его к одному из смотровых отверстий.

Изо всех сил стараясь противоречить, Талсу крепко зажмурился. Что бы они ни хотели, чтобы он увидел, он сделает все возможное, чтобы этого не видеть. Затем он почувствовал, как к его затылку прижали кончик палки. "Если ты сейчас издашь хоть малейший звук, я испепелю тебя", - прошептал старший охранник. "И это будет не самое худшее, что случится - даже близко не самое худшее. Я почти надеюсь, что ты действительно запоешь".

Они играли с ним в игры. Талсу знал, что они играли с ним в игры. Но это не означало, что он мог не открывать глаза. Что было настолько важным, что он должен был видеть это, но также должен был молчать об этом?

Там был коридор, такой же неинтересный, как участок коридора перед его собственной камерой. В какую дурацкую игру тюремщики заставили его вступить? Охранник ходил по коридору, входя в ограниченное поле зрения Талсу и выходя из него. Даже если бы он пристально посмотрел на Талсу, все, что он мог бы увидеть в глазок, - это пару вытаращенных глаз. Но он прошел мимо закрытой двери, как будто ее не существовало.