Предшественники Шекспира

Стороженко Николай Ильич

Кажется трудно подыскать сюжетъ боле обильный трагическими сценами, кровью и ужасами: братъ убиваетъ брата, мать омываетъ руки въ крови собственнаго сына, наконецъ разъяренный народъ умерщвляетъ правителей, возмутившихъ своими неслыханными злодйствами его нравственное чувство! А между тмъ это скопленіе ужасовъ, эти потоки крови оставляютъ насъ совершенно холодными и безучастными. Причина этого страннаго явленія, между тмъ, очень проста: дло въ томъ, что пьеса не производитъ иллюзіи, что она не даетъ намъ ни на минуту забыться и принять ея героевъ за живыхъ людей, въ радостяхъ и страданіяхъ которыхъ мы невольно приняли бы участіе. Правда, авторъ даетъ поочередно каждому изъ дйствующихъ лицъ право слова, но онъ не уметъ вовлечь ихъ въ разговоръ, въ которомъ могъ бы проявиться ихъ характеръ и наклонности; по мткому замчанію Hazlitt'а, ихъ разговоры напоминаютъ собой диспуты умныхъ школьниковъ на тему о роковыхъ послдствіяхъ честолюбія или о непрочности земнаго счастія ¹³⁰). Второй крупный недостатокъ трагедіи — это отсутствіе драматическаго движенія; дйствующія лица много говорятъ, но мало дйствуютъ; можно сказать даже, что мы ихъ не видимъ дйствующими, такъ какъ вс кровавыя происшествія происходятъ за сценой, и потомъ уже сообщаются зрителямъ. Этотъ послдній недостатокъ долженъ быть по всей справедливости отнесенъ на счетъ трагедій Сенеки, въ которыхъ авторъ видлъ прекрасные образцы для подражанія. Одного бглаго взгляда на Горбодука достаточно, чтобъ убдиться, что эта трагедія составлена по классическому рецепту: она раздлена на пять актовъ; каждый актъ замыкается хоромъ изъ четырехъ старыхъ и мудрыхъ мужей Британіи (foure auncient and sagemen of Brittayne), высказывающихъ свои соображенія на поводу совершившихся событій; убійства, которыми полна пьеса, совершаются, по античному обычаю, за сценой и т. д. Врные традиціямъ классическаго театра, авторы везд выдерживаютъ серьезный, возвышенный тонъ, свойственный трагедіи и не позволяютъ себ ни одной шутки, ни одной комической выходки. Нтъ никакого сомннія, что Саквилль и Нортонъ прекрасно понимали, что англійская публика не можетъ удовлетвориться этимъ безжизненнымъ сколкомъ съ античной трагедіи и, желая чмъ нибудь вознаградить отсутствіе сценичности, они сочли необходимымъ предпослать каждому акту пантомиму или нмую сцену, въ род тхъ Mummings и Dumb Shows, которыя издавна употреблялись при торжественныхъ въздахъ королей и лордъ-мэровъ въ Лондонъ. Впрочемъ, назначеніе пантомимъ было на этотъ разъ нсколько иное — въ нихъ символически изображалось то, что происходило потомъ въ каждомъ акт ¹³¹). Но не однимъ этимъ нововведеніемъ высказалась со стороны авторовъ Горбодука, можетъ быть, невольная уступка народному вкусу. Вопреки классической теоріи, предписывающей сосредоточивать дйствіе вокругъ катастрофы, они продолжили дйствіе далеко за предлы ея и при этомъ не убоялись нарушить пресловутыя единства мста и времени, въ чемъ ихъ не замедлили упрекнуть строгіе пуристы (Филиппъ Сидней). Такимъ образомъ, не смотря на несомннное стараніе быть во чтобы то ни стало античными, авторы Горбодука должны были длать уступки даже ученой аудиторіи Inner Templ'я — явный знакъ, что классическая теорія въ Англіи никогда не могла дойти до той исключительности, которую она проявила, напр. въ сосдней Франціи, гд малйшее отступленіе отъ ея правилъ могло погубить самую лучшую трагедію ¹³²).

Горбодукъ имлъ большой успхъ и до конца XVI в. выдержалъ нсколько изданій. Впрочемъ извстность

его, въ значительной степени обязанная звучному пятистопному ямбу, впервые введенному въ трагедію Саквиллемъ и Нортономъ ¹³³), ограничивалась дворомъ и высшимъ обществомъ столицы, въ сред котораго находилось не мало лицъ обоего пола, имвшихъ основательныя познанія въ классической литератур и миологіи. Латинскій и греческій языки были въ то время въ такой же мод въ высшемъ кругу, какъ въ наше время французскій или англійскій. Многія придворныя дамы знали латинскій языкъ, а сама Елисавета была очень начитана въ древнихъ авторахъ, говорила при посщеніи университетовъ латинскія и даже греческія рчи, переводила Плутарха и Сенеку ¹³⁴). Вотъ почему попытка Саквилля и Нортона создать англійскую трагедію въ дух Сенеки была встрчена при двор съ такимъ живымъ одобреніемъ. Вокругъ авторовъ Горбодука образовался цлый кружокъ поэтовъ и драматурговъ, считавшихъ ихъ своими вождями; къ этому кружку примкнули: Джесперъ Гейвудъ, Джонъ Стодлей и Александръ Невилль — переводчики трагедій Сенеки, Джоржъ Гасконь — переводчикъ Финикіанокъ Эврипида, Томасъ Гогсъ (Hughes), авторъ трагедіи The Misfortunes of Arthur, написанной въ античномъ дух, сэръ Филиппъ Сидней и др. Ихъ связывала вмст восторженная любовь къ возрожденной классической древности и глубокое убжденіе въ необходимости преобразовать англійскую трагедію въ дух античныхъ традицій или, лучше сказать, въ дух трагедіи Сенеки, котораго они считали недосягаемымъ образцомъ художественнаго совершенства. Достоинство любой англійской пьесы измрялось въ ихъ глазахъ степенью ея приближенія къ трагедіямъ Сенеки. Сэръ Филиппъ Сидней въ своей Защит Поэзіи (An Apologie for Poetrie, около 1582 г.), желая выразить свое глубокое уваженіе съ художественному таланту авторовъ Горбодука, сказалъ, что слогъ ихъ трагедій по временамъ достигаетъ высоты поэтическаго стиля Сенеки, и безъ сомннія — это была лучшая похвала, какую только можно било услышать изъ устъ классика. Время отъ восшествія на престолъ Елисаветы до появленія Лилли, можно считать временемъ высшаго процвтанія ложноклассической трагедіи въ Англіи. Въ короткій промежутокъ отъ 1568 до 1580 г. при двор Елисаветы было представлено около двадцати пьесъ классическаго содержанія, отъ которыхъ, впрочемъ, дошли до насъ только одни названія ¹³⁵). Но не смотря на вс усилія классиковъ, античная трагедія по прежнему оставалась чужда англійскому духу; это было экзотическое растеніе, тепличный цвтокъ, который никогда не могъ пустить глубоко своихъ корней въ почву и мало по малу начиналъ хирть и вянуть, очутившись въ сосдств съ буйно разросшимся деревомъ національной драмы.

Замчательно, что реакція въ пользу народныхъ началъ вышла изъ среды той же классически-образованной молодежи, которая въ лиц Саквилля и Нортона заявила свои притязанія преобразовать англійскую драму въ дух античной трагедіи. Въ шестидесятыхъ годахъ XVI столтія, на лондонскихъ передвижныхъ сценахъ имла большой успхъ трагедія Камбизъ, сочиненная Томасомъ Престономъ, бывшимъ воспитанникомъ Кэмбриджскаго университета ¹³⁶). Самое заглавіе ея весьма характеристично и способно привести въ отчаяніе поклонниковъ Сенеки. Какъ бы въ насмшку надъ классической теоріей, которая считала непремннымъ условіемъ всякой трагедіи единство патетическаго настроенія, авторъ назвалъ свою пьесу плачевной трагедіей, полной веселыхъ шутокъ (a lamentable tragedy, mixed full of pleasant mirth). Хотя содержаніе Камбиза заимствовано изъ классическихъ источниковъ (Геродота и Юстина), но обработка его обличаетъ въ автор сознательное желаніе примкнуть къ традиціямъ народнаго театра. Въ художественномъ отношеніи пьеса Престона ниже всякой критики; въ строгомъ смысл, она даже не составляетъ цлаго, законченнаго дйствія: это рядъ сценъ или, лучше сказать, анекдотовъ изъ жизни Камбиза, связанныхъ между собой чисто вншнимъ хронологическимъ способомъ ¹³⁷). Авторъ очень хорошо зналъ, какія пьесы могутъ имть успхъ въ его время, а потому ни мало не заботился о психологическомъ мотивированіи дйствія и развитіи драматическихъ характеровъ. Чувствуя себя безсильнымъ увлечь публику за собой, онъ счелъ боле практичнымъ поддлаться къ ея вкусу, примниться къ ея требованіямъ; вслдствіе этого успхъ трагедіи Престона можетъ служить барометромъ эстетическаго вкуса англійской публики въ первые годы царствованія Елисаветы. Несомннно, что уровень эстетическаго развитія англійскаго народа находился тогда на весьма низкой степени; вся гамма художественныхъ впечатлній исчерпывалась только двумя нотами — печальной и веселой; причемъ печальное часто смшивалось съ ужаснымъ, а веселое съ каррикатурнымъ; промежуточныя-же ноты, выражавшія боле утонченныя ощущенія, возбуждались весьма слабо. Отъ музыки, псни, театральной пьесы и т. п. народъ требовалъ, чтобъ она или глубоко взволновала его, или разсмшила до слезъ; если же эти результаты достигались вмст одной и той же псней или пьесой — тмъ лучше. Въ то время какъ развитое эстетическое чувство грека систематически удаляло со сцены вс ужасы агоніи, вс возмущающія душу подробности казни, словомъ все, что способно было нарушить гармоническое равновсіе духа, необходимое для полнаго наслажденія прекраснымъ, желзные нервы англичанина, окрпшіе въ суровой школ феодализма, требовали для своего возбужденія сценъ ужаса и крови, удовлетворялись только рзкими и потрясающими сценическими эффектами. Имя это въ виду, мы легко можемъ понять, почему трагедія Престона пользовалась такой популярностью, что даже много лтъ спустя о ней невольно вспомнилъ сэръ Джонъ Фольстафъ въ ту торжественную минуту, когда онъ, принявъ на себя роль короля Генриха IV, собирался прочесть взволнованнымъ голосомъ отеческое увщаніе принцу Гарри ¹³⁸). Дйствительно, въ ней было много такого, что должно было привести въ экстазъ народную аудиторію XVI в. Мистеріи и моралите давно уже пріучили народъ къ сценическимъ эффектамъ, къ богатому и разнообразному содержанію, къ рзкимъ переходамъ отъ высоко-патетическаго къ грубо-комическому — и вс эти драгоцнныя качества современная публика нашла совмщенными въ трагедіи Престона. Можно себ представить, съ какимъ замираніемъ сердца она слдила за той ужасной сценой, гд, по приказанію Камбиза, съ живаго Сизамна сдираютъ кожу (причемъ сострадательный авторъ убдительно совтуетъ замнить кожу Сизамна другой, фальшивой), какъ потомъ этой кожей обиваютъ стулъ, на которомъ долженъ ссть его сынъ! И такихъ сценъ не одна, а много, потому что пьеса замчательно длинна. Какъ пріятно было посл такихъ сценъ, отъ которыхъ волосы становились дыбомъ, чувствовать себя цлымъ и невредимымъ, сидя въ уютной комнат, подъ снью англійскихъ законовъ, равно охраняющихъ безопасность какъ самаго знатнаго, такъ и самаго ничтожнаго изъ подданныхъ королевы Елисаветы! Но этимъ не ограничиваются сюрпризы, приготовленные для зрителей предусмотрительнымъ авторомъ. Чтобъ дать имъ вздохнуть и приготовить свои нервы для будущихъ истязаній, онъ пересыпалъ всю пьесу забавными выходками шутовъ, вставилъ между кровавыхъ сценъ цлые комическіе эпизоды, въ которыхъ дйствуетъ популярнйшій характеръ моралите, Порокъ — прототипъ шекспировскаго клоуна — вселившійся на этотъ разъ въ личность Амбидекстера. Вообще вся пьеса, ничтожная въ художественномъ отношеніи, важна какъ реакція противъ гнета классической теоріи, какъ попытка создать трагедію въ дух традиціи стариннаго англійскаго театра. Представителями этихъ традицій являются аллегорическія фигуры — Народный Гласъ (Common's Cry), Народная Жалоба (Common's Complaint), Жестокость (Cruelty) и т. п. Справедливость требуетъ прибавить, что он, впрочемъ, играютъ здсь не главную роль, и авторъ вывелъ ихъ отчасти, какъ украшеніе, отчасти съ цлью замнить ими несвойственные англійской драм греческіе хоры.

Горбодукъ и. Камбизъ могутъ быть названы типическими представителями двухъ школъ, двухъ противоположныхъ теченій въ исторіи англійской драмы. Первая обязана своимъ происхожденіемъ школ и пристальному изученію трагедій Сенеки; вторая, хотя и заимствована изъ классическаго источника, но всецло проникнута традиціями стариннаго народнаго театра. Первая имла успхъ при двор, среди высшаго общества столицы и вызвала нсколько боле или мене удачныхъ подражаній; вторая же, очевидно, предназначалась самимъ авторомъ для народной аудиторіи, вкусамъ которой она послужила въ ущербъ своему внутреннему достоинству. Рзкая, сразу бросающаяся въ глаза противоположность въ стил, характер и композиціи этихъ двухъ пьесъ подала поводъ къ предположенію, что и въ Англіи между придворной и народной драматургіей существовалъ антагонизмъ, подобный тому, какой существовалъ въ то время въ сосдней Франціи. Извстно, что со времени представленія первой правильной французской трагедіи, Клеопатры Жоделя, между придворной и ученой сценой съ одной стороны и народной — съ другой образовалась непроходимая бездна, исключавшая возможность взаимнаго вліянія одной сцены на другую ¹³⁹). Поэты Плеяды относились съ нескрываемымъ презрніемъ къ народному театру и не разъ заявляли, что они пишутъ для королей и знатныхъ лицъ, а не для народа ¹⁴⁰). Они хотли облагородить театръ, сблизивъ его съ тономъ хорошаго общества, съ нравами гостинной и писали свои пьесы, выкроенныя по античной мрк, утонченнымъ и изящнымъ языкомъ салоновъ, тщательно устраняя изъ него все, что хоть сколько нибудь отзывалось простонародностью. Ничего подобнаго этому явленію мы не найдемъ въ Англіи, по крайней мр въ описываемый нами періодъ. Реформа англійской трагедіи, предпринятая Сакввллемъ и его друзьями, не удалась, потому что ея догматическая исключительность шла въ разрзъ съ требованіями народнаго вкуса и съ порывистымъ духомъ вка. Ряды великосвтскихъ поклонниковъ Горбодука съ каждымъ днемъ все боле и боле рдли или даже прямо переходили въ противоположный лагерь. Сохранилось подлинные отчеты лицъ, завдовавшихъ спектаклями, маскарадами и другими придворными увеселеніями (Masters of the Revels) при Елисавет и Іаков I ¹⁴¹). Изъ нихъ мы узнаемъ, что въ десятилтній промежутокъ времени (1571–1581), въ числ пьесъ, игранныхъ въ присутствіи королевы и двора, было нсколько моралите и народныхъ фарсовъ ¹⁴²). Выборъ пьесъ, предназначавшихся для придворныхъ спектаклей, производился такимъ образомъ: обыкновенно передъ Рождествомъ, Master of the Revels призывалъ къ себ актеровъ важнйшихъ городскихъ труппъ и спрашивалъ, какія пьесы они могутъ лучше сыграть во время предстоящихъ праздниковъ? Актеры, разумется, называли пьесы, бывшія въ слав въ то время и въ которыхъ они уже имли случай прежде отличиться. Пьесы эти предварительно игрались передъ Master'омъ of the Revels, и онъ уже ршалъ, какія изъ предложенныхъ на его выборъ пьесъ, годятся для придворныхъ спектаклей ¹⁴³). Вотъ почему отчеты о придворныхъ увеселеніяхъ важны не только для характеристики придворнаго, но также и народнаго театра.

При такихъ тсныхъ, само собою установившихся, связяхъ между придворной и народной сценой въ Англіи, нечего удивляться, если классически-образованные придворные драматурги, ежеминутно подвергаясь могучему вліянію народнаго театра, стали по немногу отступать отъ античныхъ традицій и писать въ народномъ дух; вслдствіе чего ихъ произведенія переходили на подмостки народной сцены, а стоустая молва разносила ихъ имена по всей Англіи. Ричардъ Эдвардсъ — директоръ королевской капеллы и придворный драматургъ Елисаветы — который, по выраженію современника, писалъ только для сіятельныхъ ушей (for princes ears), нжные стансы котораго знатныя придворныя дамы знали наизусть ¹⁴⁴), пользовался такой популярностью въ народ, что когда въ Оксфорд играли его комедію Палемонъ и Арцита, написанную имъ незадолго до своей смерти, по случаю посщенія Оксфорда Елисаветою въ 1566 г., то отъ большаго скопленія публики верхнія галлереи театральной залы обрушились, при чемъ три человка было убито на мст и нсколько тяжело ранено ¹⁴⁵). Извстностью же своей Эдвардсъ былъ обязанъ преимущественно трагедіи Дамонъ и Пиіасъ, куда онъ, вопреки классической теоріи, вставилъ, въ вид интермедіи, цлый народный фарсъ объ Угольщик (Grim, the Collier of Croydon). Равнымъ образомъ изъ тхъ же отчетовъ о придворныхъ спектакляхъ видно, что въ семидесятыхъ годахъ XVI ст., такъ называемая, романтическая драма взяла верхъ надъ классической трагедіей; по крайней мр число пьесъ, заимствованныхъ изъ средневковыхъ сказаній, хроникъ и произведеній новйшихъ итальянскихъ новеллистовъ далеко превышаетъ собой число пьесъ, носящихъ классическія названія.

Фантастическій характеръ народной драмы, неправильность ея постройки, смшеніе трагическаго съ комическимъ и наконецъ ршительное отвращеніе отъ всякихъ правилъ, стснявшихъ свободу фантазіи, возбуждали въ сердц классиковъ опасенія за судьбу родной сцены, особливо въ виду той изумительной популярности, которою пользовались нкоторыя, наиболе неправильныя въ ихъ глазахъ, пьесы. Джоржъ Уэтстонъ (George Whetstone), въ посвященіи своей пьесы Промосъ и Кассандра (1578 г.) извстному противнику театровъ, лондонскому судь, Флитвуду, такъ характеризуетъ художественные пріемы современныхъ ему драматурговъ: "Въ противоположность итальянцамъ и нмцамъ, соблюдающимъ извстныя правила при сочиненіи театральныхъ пьесъ, англичанинъ поступаетъ въ этомъ случа самымъ нелпымъ и безпорядочнымъ образомъ: прежде всего онъ строитъ свое произведеніе на цломъ ряд невозможностей — въ три часа пробгаетъ весь міръ, женится, рождаетъ дтей, которыя въ свою очередь выростаютъ и длаются героями, способными покорять царства и побивать чудовищъ, и въ довершеніе всего вызываетъ самихъ боговъ съ неба и чертей изъ преисподней. Хуже всего то, что фундаментъ этихъ пьесъ не такъ плохъ, какъ плоха и несовершенна ихъ обработка. Нердко, для возбужденія смха зрителей, наши драматурги длаютъ клоуна собесдникомъ короля и перемшиваютъ важныя рчи его шутовскими прибаутками. Они употребляютъ одинъ родъ рчи для всхъ дйствующихъ лицъ, что крайне неприлично, ибо подобно тому, какъ сладкая пснь соловья звучитъ дико въ устахъ желающей ему подражать вороны, такъ и изящная рчь короля неприлична въ устахъ шута. Для хорошей комедіи необходимо, чтобъ старики поучали, чтобъ молодежь носила на себ печать юношескаго легкомыслія, а куртизанки — печать разврата; нужно вс эти роли перемшать такъ, чтобы серьезное поучало и забавное смшило; въ противномъ же случа и вниманіе зрителей будетъ ослаблено и удовольствія будетъ меньше" ¹⁴⁶). Въ томъ же дух и почти въ тхъ же выраженіяхъ писалъ объ англійскомъ театр семидесятыхъ годовъ другой современникъ, классически-образованный сэръ Филиппъ Сидней въ своей Защит Поэзіи, составляющей косвенный отвтъ на выходки пуританъ противъ поэзіи и театра ¹⁴⁷). Онъ находитъ въ современной ему драм три существенныхъ недостатка: нарушеніе единствъ мста и времени; эпическую растянутость дйствія, несвойственную драм и наконецъ смшеніе трагическаго съ комическимъ. "Наши трагедіи и комедіи, (не безъ причины вызывающія противъ себя столько жалобъ), постоянно нарушаютъ не только правила простаго приличія, но и самые законы поэтическаго творчества. (Повторяю, я говорю только о тхъ, которыя мн самому приходилось видть). Исключеніе составляетъ одинъ Горбодукъ, который, впрочемъ, не смотря на величественные монологи и благозвучныя сентенціи, достигающія высоты стиля Сенеки, не смотря на обиліе нравственныхъ правилъ, которыми онъ прекрасно поучаетъ, удовлетворяя такимъ образомъ истинному назначенію поэзіи, самъ весьма погршаетъ во вншнемъ воплощеніи своего содержанія, что для меня очень прискорбно, ибо эти недостатки мшаютъ ему служить образцомъ для всхъ трагедій. Онъ погршаетъ, какъ относительно времени, такъ и относительно мста — двухъ необходимыхъ условій всякаго вешественнаго дйствія, ибо сцена должна представлять собою только одно мсто; равнымъ образомъ и самый большой періодъ времени, назначаемый для совершенія дйствія Аристотелемъ и здравымъ смысломъ, не долженъ переходить за предлы одного дня, между тмъ какъ въ Горбодук дйствіе продолжается много дней и происходитъ въ различныхъ мстахъ. Если подобныя ошибки встрчаются въ Горбодук, то чего же можно ожидать отъ другихъ пьесъ? Въ нихъ вы увидите съ одной стороны Азію, а съ другой — Африку и кром того много другихъ маленькихъ государствъ, такъ что когда актеръ выходитъ на сцену, онъ прежде всего долженъ предупредить публику, гд онъ находится, иначе никто не пойметъ сюжета пьесы. Дале, вы видите трехъ дамъ, рвущихъ цвты, и вы должны вообразить, что сцена представляетъ садъ. Потомъ вдругъ вы слышите разсказъ о кораблекрушеніи, и ваша вина, если

вы не можете принять садъ за скалу. Но вотъ изъ за скалы выходитъ, извергая изъ себя дымъ и пламя, отвратительное чудовище, и бдные зрители принуждены превращать эту скалу въ пещеру. Минуту спустя появляются дв враждебныя арміи, представляемыя четырьмя мечами и шлемами, и чье сердце будетъ такъ жестоко, что не вообразитъ себ настоящаго сраженія? Что до времени, то въ этомъ отношеніи наши драматурги еще великодушне. Положимъ, что молодые принцъ и принцесса влюблены другъ въ друга. Посл многихъ препятствій они соединяются, принцесса длается беременной и производитъ на свтъ прелестнаго мальчика; тотъ въ свою очередь выростаетъ и готовится быть отцомъ — и все это въ продолженіе двухъ часовъ!" Предупреждая возраженіе тхъ, которые могли бы замтить ему, что примры подобныхъ нарушеній единства мста и времени встрчаются у классическихъ писателей, между прочимъ у Плавта и Теренція, авторъ отвчаетъ, что это не доказательство, потому что мы должны подражать достоинствамъ Плавта, а не его недостаткамъ. "Но можетъ быть — продолжаетъ онъ дале — меня спросятъ: какъ же драматизировать такой сюжетъ, такое событіе, которое тянулось много лтъ и происходило въ различныхъ мстахъ? На это я отвчу, что трагедія должна сообразоваться не съ законами исторіи, а съ законами поэзіи. Она не обязана слдовать по пятамъ исторіи, но иметъ полную свободу или изобрсть новый сюжетъ или приноровить историческій сюжетъ къ своимъ цлямъ. Во вторыхъ, людямъ, знающимъ разницу между разсказомъ и сценическимъ представленіемъ, должно быть извстно, что есть много вещей, о которыхъ легко разсказать, но которыхъ нельзя представить. Напр. я могу, не сходя съ мста, говорить о Перу, потомъ перейти къ описанію Калькуты и т. д., на самомъ же дл перенестись въ эти мста я не могу иначе, какъ разв на волшебномъ кон ¹⁴⁸); вотъ почему древніе, для того чтобъ сообщить жителямъ случившееся въ прежнее время и въ другихъ мстахъ, употребляли встниковъ." Подобно Уэтстону, Сидней сильно порицаетъ вошедшее у англійскихъ драматурговъ въ привычку смшеніе трагическаго съ комическимъ, вслдствіе чего ихъ пьесы не могутъ быть названы ни правильными трагедіями, ни правильными комедіями. "Королей — говоритъ онъ — длаютъ товарищами шутовъ не потому, чтобы этого требовало содержаніе пьесы; напротивъ того — шута въ три шеи выталкиваютъ на сцену, чтобъ онъ ни къ селу, ни къ городу приплелъ къ торжественному дйствію нсколько своихъ неприличныхъ выходокъ; оттого происходитъ, что ихъ пестрыя трагикомедіи не возбуждаютъ вы состраданія, ни удивленія, ни настоящей веселости". Въ заключеніе Сидней объясняетъ, почему онъ такъ распространился о театральныхъ представленіяхъ. По его словамъ, онъ это сдлалъ потому, что считаетъ драму однимъ изъ важнйшихъ родовъ поэзіи и еще потому, что ни одинъ родъ поэтическихъ произведеній не пользуется такою популярностью въ Англіи и ни однимъ больше не злоупотребляютъ, такъ что въ послднее время драма стала походить на дочь, которой дурныя манеры, свидтельствующія о дурномъ воспитаніи, едва ли могутъ приносить много чести ея матери — поэзіи ¹⁴⁹).

Приведенные нами отзывы Уэтстона и Сиднея, заключающіе въ себ мткую, хотя и одностороннюю, характеристику современнаго имъ театра, важны еще въ другомъ отношеніи — какъ выраженіе ходячихъ воззрній классической школы на задачи драматическаго искусства. Классики ясно сознавали недостатки англійской драмы, — неуклюжесть ея постройки, отсутствіе вкуса, сказочность содержанія, грубость сценическихъ эффектовъ и т. д., но выходъ изъ этого хаотическаго состоянія они видли единственно въ рабскомъ подражаніи древнимъ образцамъ и притомъ такимъ, которые сами отзывались упадкомъ вкуса. Они сравнивали современную имъ драму не съ величавыми произведеніями Эсхила, не съ стройной, какъ дорическій храмъ, трагедіей Софокла, но съ бездушно-правильными, холодно-риторическими трагедіями Сенеки. За исключеніемъ Сиднея, ни у одного изъ современныхъ критиковъ не замтно слдовъ непосредственнаго знакомства съ греческой драмой или хоть по крайней мр съ Піитикой Аристотеля ¹⁵⁰). Свои теоретическія воззрнія они заимствовали изъ Ars Poetica Горація, но всего боле изъ модной въ то время Піитики Скалигера (1561 г.) — сухаго систематика, который не понималъ духа драматической поэзіи и ставилъ Сенеку выше Эврипида ¹⁵¹). Отъ вліянія Скалигера не могъ уберечься даже такой солидный умъ, какимъ, безспорно, былъ сэръ Филиппъ Сидней. Извстно, что Скалигеръ называлъ сентенціи основными столбами всего трагическаго зданія и утверждалъ, что трагедія должна не только трогать, но и поучать. Мы видли, что тотъ же взглядъ проводилъ Сидней въ своемъ разбор Горбодука. Нечего посл того удивляться, что англійская критика, вооруженная такимъ несовершеннымъ критическимъ аппаратомъ, какъ Піитика Скалигера, не могла подняться выше мелочей, вншнихъ особенностей стиля и оставалась слпа передъ многими существенными красотами англійской драмы, заключавшими въ себ зерно богатаго развитія. Но то, что упустили изъ виду лучшіе умы эпохи, горячо принимавшіе къ сердцу успхи роднаго драматическаго искусства, не ускользнуло отъ зоркаго взгляда врага. Ненависть оказалась на этотъ разъ гораздо проницательне любви. Извстный пуританинъ Госсонъ, бывшій самъ драматическимъ писателемъ и впослдствіи преслдовавшій театръ со всею яростью и іезуитизмомъ ренегата, мимоходомъ, въ нсколькихъ словахъ превосходно очертилъ достоинства современной ему драмы и то обаятельное впечатлніе, которое она производила на зрителя. "Когда, говоритъ онъ, на нашей сцен изображается какая-нибудь любовная исторія, то (помимо того, что самый предметъ способенъ ввести человка въ соблазнъ) она является передъ зрителемъ, облеченная въ одежду сладкихъ словъ, удачно-подобранныхъ эпитетовъ, сравненій, гиперболъ, аллегорій, двусмысленностей, украшенная такими прекрасными и свойственными предмету выраженіями, такимъ живымъ и увлекательнымъ дйствіемъ, что ядъ разврата нечувствительно проникаетъ въ сердце и погружаетъ насъ въ могильный сонъ" ¹⁵²). А Колльеръ заподозриваетъ правдивость свидтельства Госсона единственно на томъ основаніи, что въ его интересахъ было изобразить театральныя представленія въ самомъ привлекательномъ и обольстительномъ свт и тмъ самымъ преувеличить опасность, которая, по его мннію, грозила обществу отъ ихъ распространенія ¹⁵³). При всемъ нашемъ уваженіи къ ученому авторитету Колльера, мы позволяемъ себ взглянуть на показанія Госсона съ другой точки зрнія. Колльеръ упустилъ изъ виду, во-первыхъ, что Госсонъ признаетъ не вс пьесы одинаково опасными для общественной нравственности, а только т изъ нихъ, гд трактуется о любви, и во-вторыхъ, что, по его мннію, опасность эта зависитъ не столько отъ самаго предмета, сколько отъ обольстительнаго способа его изображенія. Если бы, составляя свой обвинительный актъ противъ современной драмы, Госсонъ постоянно руководствовался соображеніями, приписываемыми ему Колльеромъ, то безъ всякаго сомннія слды подобныхъ умышленныхъ восхваленій и преувеличеній не замедлили бы оказаться и въ другихъ частяхъ его трактата; онъ могъ бы, напр., выставить на видъ властямъ, что убійства и другія преступленія, которыми кишатъ, такъ называемыя, Исторіи (Histories), ожесточаютъ сердце зрителя, что посредствомъ созерцанія искусно изображенныхъ злодйствъ логика преступленія нечувствительно закрадывается въ душу и мало по малу влечетъ его самого въ преступленію и т. п. Однако ничего подобнаго онъ не сказалъ объ историческихъ пьесахъ по всей вроятности потому, что, вслдствіе ихъ полнйшей ничтожности, онъ считалъ ихъ совершенно безвредными. Какъ видно, Госсонъ очень хорошо понималъ, что только та пьеса можетъ произвести глубокое впечатлніе, гд авторъ силою своего таланта съуметъ заставить зрителя увровать хоть на минуту въ дйствительность происходящаго предъ нимъ дйствія, гд онъ съуметъ затронуть въ зрител общечеловческія струны, всегда готовыя сочувственно отозваться на первый вздохъ любви, томленіе разлуки и радость свиданія. Этимъ драгоцннымъ качествомъ производить въ душ зрителя иллюзію, затрогивая въ немъ общечеловческія струны, не обладали ни историческія, ни фантастическія пьесы, и мы знаемъ, какъ презрительно отозвался о нихъ заклятый врагъ театра, видя въ нихъ противниковъ, которые не стоятъ удара (см. примч. 149). Но вотъ ему попалось на глаза нсколько пьесъ, трактующихъ о предметахъ любовнаго содержанія. Онъ былъ пораженъ правдивостью ихъ изображеній, естественнымъ ходомъ дйствія, страстными, дышащими нгой и увлеченіемъ, монологами и не замедлилъ прокричать ихъ опасными для общественной нравственности. Мы будемъ не далеки отъ истины, если скажемъ, что, по мннію Госсона, опасность, могущая произойти отъ нихъ, находилась въ прямой зависимости отъ ихъ эстетическаго достоинства. Такимъ образомъ изъ показанія злйшаго врага театральныхъ представленій слдуетъ, что англійскіе драматурги семидесятыхъ годовъ съ особеннымъ успхомъ разработывали одинъ родъ трагедій, а именно — любовныя драмы и что своимъ успхомъ, возбудившимъ страшную бурю въ пуританскомъ лагер, эти пьесы обязаны почти исключительно своимъ драматическимъ достоинствамъ. Мы тмъ боле считаемъ себя въ прав сдлать подобное заключеніе, что свидтельство Госсона вполн подтверждается всмъ тмъ, что мы знаемъ о художественномъ характер современной ему драмы. Дйствительно, если тогдашняя нестройная, только что начинавшая выходить изъ хаотическаго состоянія, драма и могла чмъ нибудь произвести глубокое впечатлніе на зрителя, то разв своей поэтической, страстной, горячо-прочувствованной дикціей и живымъ, увлекательнымъ дйствіемъ — качествами, которыя въ ней такъ поразили Госсона. Драматурги той эпохи мало заботились о стройности общаго плана, о художественной отдлк мелочей, о правильномъ мотивированіи дйствія, но за то они обратили все свое вниманіе на жизненный нервъ всякаго сценическаго представленія — драматическое дйствіе. Во имя этой цли они пренебрегали всми правилами, жертвовали всми тонкостями технической отдлки. Оттого, отъ ихъ произведеній, несмотря на первобытную неуклюжесть постройки, ветъ непочатой силой; изъ нихъ бьютъ горячимъ ключемъ поэзія и мысль. Впослдствіи мы намрены еще не разъ возвратиться къ этому предмету, а теперь скажемъ нсколько словъ о судьбахъ англійской комедіи.

Процессъ преобразованія интерлюдій и сатирическихъ моралите въ правильную комедію совершался очень быстро и безъ всякой борьбы, можетъ быть потому, что преобразованіе касалось только вншней технической стороны и оставляло въ поко духъ, содержаніе и любимые характеры народной комедіи, которые по прежнему продолжали оставаться глубоко-національными. Комедія Misogonus, не смотря на свое классическое названіе и греко-латинскія имена дйствующихъ лицъ, въ сущности такое же народное произведеніе какъ и Иголка бабушки Гортонъ (Gammer Gurton's Needle) — пятиактный фарсъ изъ жизни фермеровъ, сочиненный Джономъ Стилемъ, впослдствіи епископомъ батскимъ, и игранный студентами кембриджскаго университета въ 1566 г. Въ обихъ пьесахъ, поразительно напоминающихъ собой интерлюдіи Гейвуда, главную роль играютъ шуты Какургъ и Дикконъ, все время потшающіе публику своими шутовскими пснями и прибаутками. Въ интерлюдіи Непослушное дитя (The Disobedient Child) вмсто шута выведенъ на сцену самъ дьяволъ, весьма наивно предостерегающій дйствующихъ лицъ отъ своихъ собственныхъ козней ¹⁵⁴). Такими незатйливыми созданіями народнаго юмора былъ наполненъ весь репертуаръ англійской комедіи. Между тмъ знакомство съ классической и въ особенности съ итальянской комедіей, гд уже блистали имена Маккіавели, Аріосто и др., все боле и боле распространялось въ англійскомъ обществ; слдствіемъ этого знакомства были попытки придать народной комедіи боле утонченный характеръ, замнить ея грубые эффекты, состоявшіе въ дракахъ и шутовскихъ проказахъ, остроумно придуманными комическими положеніями и обогатить ея содержаніе картинами нравовъ высшаго общества, заимствованными изъ иностранныхъ источниковъ. Это новое направленіе нашло себ поддержку при двор, гд вліяніе Италіи было особенно сильно и блестящаго представителя въ лиц Лилли, произведенія котораго, написанныя прянымъ, аффектированнымъ языкомъ, напоминающимъ стиль итальянскихъ петраркистовъ, наложили неизгладимую печать на всхъ послдующихъ драматурговъ, не исключая и самого Шекспира.

Съ конца XV в. культура Италіи начинаетъ оказывать весьма замтное вліяніе на европейскую жизнь. Возрожденіе наукъ естественнымъ образомъ должно было возбудить удивленіе къ стран, которой выпала на долю завидная роль служить посредницей между античной цивилизаціей и остальнымъ человчествомъ. Въ Англіи, Германіи и Франціи вошло въ обычай отправлять молодыхъ людей въ Италію для изученія греческаго языка, преподаваемаго бжавшими изъ Константинополя греками, а также для усовершенствованія въ философскихъ и юридическихъ наукахъ. Толпы иностранцевъ всхъ національностей посщали юридическіе курсы Гварини въ Феррар и тснились вокругъ кафедры Помпонадди въ Паду, проводившаго подъ носомъ у инквизиціи свои смлые раціоналистическія воззрнія. Не мене науки привлекала "варваровъ свера" къ униженной чужеземнымъ завоеваніемъ и порабощенной своими домашними тиранами красавиц юга роскошная жизнь итальянскихъ городовъ, проникнутая изящнымъ эпикуреизмомъ и самими тонкими умственными наслажденіями. Они падали въ прахъ передъ чудесами искусства и внутренно стыдились, сравнивая свои поросшіе мхомъ угрюмые замки съ граціозными мраморными дворцами Венеціи и Флоренціи. Въ XVI в. Италія играла ту же роль, которая впослдствіи была предоставлена Франціи — она была безапелляціоннымъ судьей въ дл моды и вкуса и идеаломъ всхъ европейскихъ госусарствъ. Государи Франціи и Англіи считали за особенную честь оказывать гостепріимство итальянскимъ художникамъ и ученымъ, которымъ по чему бы то ни было приходилось покинуть родину. При двор Франциска I жили архитекторъ Виньоле, скульпторъ Бенвенуто Челлини и живописецъ Приматиче, украсившій Фонтенебло произведеніями своей игривой и фантастической кисти. Но можетъ быть нигд, не исключая и самой Франціи, итальянская культура не находила такихъ восторженныхъ поклонниковъ, какъ въ далекой и туманной Англіи. Для огромнаго большинства людей сколько нибудь образованныхъ слово итальянскій было синонимомъ изящнаго, утонченнаго, классическаго. Итальянскій врачъ Джироламо Кардано, постившій Англію въ 1552, свидтельствуетъ, что пристрастіе англичанъ ко всему итальянскому доходило до смшнаго. "Англичане, говоритъ онъ, подражаютъ намъ даже въ одежд; они гордятся тмъ, что хоть въ этомъ отношеніи могутъ приблизиться къ намъ, и потому стараются изо всхъ силъ усвоить себ наши манеры и покрой платья. Справедливо, что вс европейскіе варвары любятъ итальянцевъ боле нежели какой нибудь другой народъ въ Европ" ¹⁵⁵). Называя европейцевъ варварами, Кардано впрочемъ настолько скроменъ, что не считаетъ любовь ихъ къ своимъ соотечественникамъ законной данью дикаря представителю высшей культуры и, недоумвая, чмъ объяснить ее, приписываетъ ее тому, что иностранцы вообще плохо знаютъ итальянцевъ и не подозрваютъ всей ихъ нравственной гнусности. Впрочемъ, на этотъ счетъ Кардано жестоко ошибался, по крайней мр относительно англичанъ. Мы знаемъ не мало примровъ, что англичане, отправлявшіеся въ Италію съ самыми радужными мечтами, съ самыми идеальными представленіями о классической стран науки и искусства, возвращались оттуда глубоко разочарованные и жизнью и людьми. Отъ ихъ проницательнаго взора не ускользнуло, что подъ блестящей вншностью итальянской культуры таился. червь разложенія. Темныя стороны итальянской жизни — отсутствіе твердыхъ нравственныхъ убжденій и религіознаго чувства, платонизмъ на язык и развратъ въ сердц — не искупались въ ихъ глазахъ никакими утонченностями цивилизаціи, никакими чудесами искусства. Роджеръ Ашэмъ, сколько извстно, первый сталъ предостерегать своихъ соотечественниковъ противъ путешествій въ Италію, увряя, что при настоящихъ обстоятельствахъ, это путешествіе не принесетъ ничего кром вреда. "Италія, писалъ онъ около 1570 г. не та теперь, что была прежде; пороки заступили мсто ея прежнихъ доблестей; пороки причиной того, что она теперь рабствуетъ тмъ народамъ, которые прежде служили ей, а потому молодымъ людямъ нечего хать туда учиться мудрости и добрымъ нравамъ" ¹⁵⁶). Другой, столь же наблюдательный путешественникъ, сэръ Филиппъ Сидней, хотя и не раздляетъ вполн воззрній Ашэма на нравственный характеръ итальянцевъ, но за то относится весьма критически къ итальянской наук и находитъ, что между итальянскими учеными рдко можно встртить людей, которые, обладая солидными познаніями, не прибгали бы къ фраз и софизмамъ, такъ что иностранецъ, вращаясь между ними, можетъ пріобрсть боле ложныхъ понятій о вещахъ, чмъ гд бы то ни было въ другомъ мст ¹⁵⁷).

Едва ли нужно говорить, что совты Ашэма, Сиднея и другихъ ригористовъ были гласомъ вопіющаго въ пустын. Потокъ общественныхъ симпатій, направленный въ одну сторону силой историческихъ обстоятельствъ, не могъ измнить своего теченія. Англійское юношество по прежнему стремилось въ Италію и, усвоивъ себ эпикурейскій взглядъ на жизнь и утонченныя манеры тамошнихъ денди, съ легкой примсью скептицизма и модной разочарованности, чувствовало себя не дома, среди родной обстановки, смотрло съ пренебреженіемъ на наивную грубость саксонскихъ нравовъ — черта, подмченная Шекспиромъ и осмянная имъ устами остроумной Розалинды ¹⁵⁸). При двор по прежнему продолжалъ господствовать модный жаргонъ, испещренный итальянскими concetti, антитезами и миологическими намеками, предназначенными свидтельствовать объ учености собесдниковъ. Придворные Елисаветы изъ всхъ силъ старались совмстить въ своихъ особахъ вс т качества, которыя знаменитый авторъ Il libro del Cortegiano считалъ необходимой принадлежностью придворнаго кавалера ¹⁵⁹). Знакомство съ итальянскимъ языкомъ и литературой было сильно распространено при двор и въ высшихъ сферахъ общества, и Джордано Бруно пріятно изумился, услышавши свой родной языкъ въ устахъ королевы и ея приближенныхъ ¹⁶⁰). Рядомъ съ этимъ непосредственнымъ, такъ сказать, соціальнымъ вліяніемъ Италіи шло другое — литературное, проникавшее гораздо глубже во вс слои общества. Итальянскія воззрнія распространялись въ англійскомъ обществ, благодаря обширной литератур переводовъ итальянскихъ поэтовъ и новеллистовъ, которая, по свидтельству современника, ежегодно увеличивалась новыми вкладами ¹⁶¹).