Предшественники Шекспира

Стороженко Николай Ильич

Такимъ образомъ, благодаря вліянію литературы съ одной стороны и соціальному вліянію, проникавшему путемъ двора и салоновъ, съ другой; къ англійскому языку былъ мало по малу привитъ искусственный складъ рчи, преобладаніе формы надъ содержаніемъ, погоня за стиллистическими эффектами, словомъ, вс недостатки, господствовавшіе тогда въ итальянской жизни и литератур ¹⁶²); а изъ этого слдуетъ, что нтъ ничего ошибочне мннія, будто Лилли былъ изобртателемъ того цвтистаго, манернаго, уснащеннаго аллегоріями, сравненіями, антитезами и другими риторическими побрякушками стиля, который отъ имени главнаго героя его романа получилъ названіе эвфуизма ¹⁶³).

Джонъ Лилли родился въ 1554 г., за десять лтъ до Шекспира, воспитывался въ Оксфорд, гд въ 1575 г. получилъ степень магистра искусствъ (Master of Arts). Подобно Гейвуду, онъ еще на школьной скамь выказалъ любовь къ поэзіи, веселый и остроумный складъ ума и ршительное нерасположеніе къ господствовавшей тогда схоластической метод преподаванія. Впослдствіи при всякомъ удобномъ случа онъ издвался надъ схоластической логикой и ея обветшалымъ орудіемъ — силлогизмомъ. Покровительство Борлея открыло ему доступъ въ высшее общество столицы и даже ко двору. Передъ талантливымъ и честолюбивымъ юношей открылась широкая дорога, ведущая къ почестямъ и богатству. Нужно было только обратить на себя вниманіе Елисаветы, — и тогда карьера его наврное обезпечена. И вотъ, едва достигши двадцатипятилтняго возраста, Лилли дебютируетъ романомъ Эвфуэсъ или Анатомія Остроумія (1579 г.), сразу доставившимъ ему громкую извстность въ литератур ¹⁶⁴).

Впрочемъ, успхомъ своимъ Лилли былъ обязанъ не столько художественнымъ достоинствамъ своего произведенія, сколько тому, что Лилли въ немъ возвелъ въ перлъ созданія изысканный, приторно-манерный складъ рчи, бывшій въ мод въ тогдашнихъ салонахъ. Еще не успли утихнуть толки, возбужденные первой частью романа, какъ появилась вторая (1580 г.), гд между прочимъ находится описаніе Англіи и двора Елисаветы. Высшее общество пришло въ восторгъ отъ льстиваго зеркала, преподнесеннаго ему здсь рукою Лилли и осыпало молодаго автора похвалами и поощреніями. Лилли былъ оставленъ при двор въ качеств драматурга; обязанностью его было ежегодно сочинять пьесы для придворныхъ спектаклей и завдывать ихъ постановкой. Хотя эта должность не давала ему обезпеченнаго положенія, но Лилли все таки ршился принять ее, въ надежд, что рано или поздно труды его будутъ оцнены королевой и что въ далекомъ будущемъ онъ получитъ косвеннымъ образомъ общанное ему мсто Master'а of the Revels, которое обезпечитъ его на всю жизнь. Но Лилли жестоко обманулся въ своихъ разсчетахъ. Десять лтъ трудился онъ, ежедневно жертвуя своей нравственной и художественной самостоятельностью и получая самое скудное вознагражденіе, а желанное мсто было также далеко отъ него, какъ и въ первый день службы. Положеніе его было тмъ боле непріятно, что, разставшись съ Борлеемъ, при особ котораго онъ нкоторое время занималъ должность домашняго секретаря, онъ окончательно лишился всякихъ средствъ къ жизни. Тогда, утомившись безплодными ожиданіями, онъ ршился, наконецъ, самъ напомнить о себ королев. До насъ дошли два собственноручныхъ письма Лилли въ Елисавет. Въ первомъ изъ нихъ онъ жалуется на несправедливость судьбы по отношенію къ себ и проситъ королеву отпустить его въ деревню, гд бы онъ могъ въ своемъ, крытомъ соломой, коттэдж писать уже не комедіи, а разв молитвы за ея счастливую и долгую жизнь и раскаяваться, что такъ долго разыгрывалъ роль дурака. Зная характеръ Елисаветы, мы имемъ полное право предположить, что тонкая иронія, которой проникнуто заключеніе письма, не могла ей понравиться; по крайней мр просьба Лилли не была уважена, и положеніе его ни на волосъ не измнилось къ лучшему. Прождавъ еще три года, Лилли написалъ новое письмо, полное еще боле горькихъ жалобъ на судьбу. "Тринадцать лтъ я состою на служб у В. В., но не выслужилъ ничего. Двадцать друзей, которые хотя и увряютъ меня въ своей врности, но весьма медленны на услугу. Тысяча надеждъ — и ничего; сотня общаній — и въ конц концовъ тоже ничего. Такимъ образомъ если сложить вмст друзей, надежды, общанія и потраченное время, — въ результат окажется нуль. За то покрайней мр моя послдняя воля будетъ не долга: я завщаю моимъ кредиторамъ — терпніе; безконечную скорбь — друзьямъ и моему семейству — безпорочную нищету" ¹⁶⁵). Должно полагать, что и это письмо не произвело никакихъ счастливыхъ перемнъ въ судьб Лилли, потому что онъ въ скоромъ времени оставилъ дворъ навсегда и жилъ въ неизвстности до самой смерти своей, послдовавшей въ 1606 г.

При обсужденіи драматическихъ произведеній Лилли, мы постоянно должны имть въ виду то несамостоятельное положеніе, которое занималъ при двор ихъ авторъ. Хотя, при отношеніяхъ существовавшихъ между придворной и народной сценой въ Англіи, переходъ пьесы съ одной сцены на другую былъ дломъ весьма обыкновеннымъ, все-таки однакожъ не нужно забывать, что драмы Лилли въ большей части случаевъ были ничто иное какъ pieces d'occasion, первоначально назначенныя для придворныхъ спектаклей. Уже изъ одного этого обстоятельства намъ объясняются не только сюжеты нкоторыхъ комедій Лилли, но и самый способъ ихъ обработки. Лилли не принадлежалъ къ числу тхъ могучихъ и властительныхъ талантовъ, которые невольно увлекаютъ зрителей въ идеальный міръ, созданный ихъ фантазіей; ему оставалось почтительно слдовать за своей аудиторіей, приноравливаясь къ ея вкусамъ и льстя ея симпатіямъ. Притомъ же и тлетворное вліяніе придворной атмосферы, гд все дышало лестью и раболпствомъ, могло еще боле способствовать тому, чтобы убить въ немъ всякую смлость мысли и самостоятельность взгляда. Лилли находился въ незавидномъ и унизительномъ положеніи наемнаго поэта, которому благосклонная улыбка мецената замняетъ внутреннее довольство художника своимъ произведеніемъ. Въ эпилог къ одной изъ своихъ лучшихъ пьесъ ¹⁶⁶), представленной въ присутствіи Елисаветы и всего двора, Лилли не усомнился сказать, что одобреніе королевы есть въ его глазахъ единственное мрило достоинства его произведеній. "Мы сами не можемъ судить, (сказалъ онъ, обращаясь къ Елисавет), что такое нашъ трудъ — кусокъ желза или слитокъ золота? Вашему величеству предстоитъ ршить, куда онъ годится — на кузницу или на монетный дворъ? Ибо такъ какъ ничто не можетъ быть названо блымъ до тхъ поръ, пока существо, его сотворившее, не признаетъ его такимъ, такъ точно и наше произведеніе не можетъ почесться хорошимъ во мнніи другихъ, пока его достоинства не будутъ признаны нами самими. Что же до насъ, то мы похожи на воскъ, изъ котораго ваше величество можете лпить голубей или коршуновъ, розу или крапиву, лавръ для побднаго внка или бузину для немилости" ¹⁶⁷).

Раболпный тонъ этихъ словъ непривычно звучитъ въ ушахъ современнаго читателя и бросаетъ тнь на характеръ произносившаго ихъ, но мы погршили бы противъ истины, еслибы стали прилагать къ прошедшему современную нравственную мрку. Въ т времена такой способъ обращенія къ царственнымъ особамъ былъ не только вполн обыкновеннымъ, но даже обязательнымъ. Чувство собственнаго достоинства — какъ и всякое другое чувство — иметъ свою исторію и свои эпохи развитія. То, что насъ справедливымъ образомъ возмутило бы въ писател нашего времени, призваннаго служить общественнымъ интересамъ, является вполн понятнымъ и даже извинительнымъ въ драматург XVI в., когда литература только что начинала становиться на свои собственныя ноги и нердко принуждена была питаться крупицами, падавшими ей съ трапезы знатныхъ. Конечно, и тогда были люди, сознававшіе высокое значеніе писателя, цнившіе свою нравственную независимость выше всхъ земныхъ благъ ¹⁶⁸), но число такихъ личностей было весьма незначительно и ихъ нельзя принимать въ разсчетъ при оцнк общаго положенія литературы въ данный періодъ. Лессингъ въ одномъ мст высказалъ глубокую мысль, что нравственный характеръ человка портится не только въ обществ людей, стоящихъ ниже его по умственному и нравственному развитію, но даже въ сред личностей совершенно ему ровныхъ. Для того, чтобы идти впередъ и не изнемочь въ жизненной борьб, человку нужно опираться на сочувствіе людей, жизнь которыхъ могла бы ему въ тоже время служить нравственнымъ примромъ, общество которыхъ невольно заставляло бы его пристально слдить за собой и, такъ сказать, нравственно охорашиваться. Лилли же пришлось жить въ растлнной атмосфер придворныхъ интригъ, гд успхъ освящалъ всякое темное дло, гд раболпство было возведено въ систему, а нравственная независимость считалась чуть ли не преступленіемъ. Если такіе гордые, вполн обезпеченные и независимые люди, какъ Сидней, Эссексъ, Рэлей, на каждомъ шагу самымъ безсовстнымъ образомъ льстили Елисавет, то могъ ли иначе поступать бдный поставщикъ пьесъ для придворныхъ спектаклей, сынъ плебея (plebei filius — такъ онъ названъ въ спискахъ студентовъ оксфордскаго университета) Джонъ Лилли? Гд онъ могъ найдти образцы для подражанія, когда вокругъ него все лгало, льстило и угодничало?

Первымъ дебютомъ Лилли на поприщ придворной драматургіи была комедія Женщина на лун (The Woman in the Moon), родъ драматической пасторали, многочисленные образцы которой могла представить автору современная итальянская литература ¹⁶⁹). Сюжетомъ своей пьесы Лилли избралъ исторію первой женщины, Евы классическаго міра — Пандоры, а мстомъ дйствія — Утопію, идеальную страну всеобщаго равенства и благополучія, восптую Томасомъ Моромъ. Жители этой счастливой страны, пастухи, пользовались всми благами міра, но имъ не доставало того, что длаетъ жизнь всего миле и краше, словомъ, имъ не доставало — женщины. И вотъ, по усиленной просьб пастуховъ, Природа одушевляетъ

статую Пандоры и надляетъ ее всми физическими и нравственными совершенствами. Къ несчастію, именно эти самыя совершенства возбуждаютъ зависть другихъ планетъ, которыя ршаются испортить дло Природы, вселивъ въ душу Пандоры разныя дурныя страсти. Подъ вліяніемъ Сатурна она длается злой и своенравной и гонитъ прочь пастуховъ, пришедшихъ выразить ей свои восторги. Затмъ Юпитеръ наполняетъ сердце Пандоры ненасытной жаждой власти и могущества, которая не можетъ найдти себ удовлетворенія въ скромномъ быту пастуховъ и требуетъ лести и безусловнаго послушанія. Добрые пастухи, не зная, какая изъ планетъ владетъ въ данную минуту сердцемъ Пандоры, постоянно попадаютъ въ просакъ. Одинъ разъ, находясь въ воинственномъ настроеніи, навянномъ ей Марсомъ, Пандора не только гонитъ пастуховъ прочь отъ себя, но даже одного изъ нихъ, Стезіаса, жестоко ранитъ копьемъ. Впослдствіи, конечно, находясь вид вліяніемъ кроткихъ и живительныхъ лучей Солнца, она горько раскаявается въ своей жестокости, проситъ прощенія у оскорбленныхъ ею пастуховъ, а наиболе пострадавшаго за свою преданность къ ней, Стезіаса, даже избираетъ себ въ мужья. Стезіасъ уходитъ въ восторг, чтобы сдлать необходимыя приготовленія съ свадьб, но въ это время наступаетъ очередь Венеры, и Пандора вдругъ мняетъ свой характеръ и длается влюбчивой, втренной и сладострастной. Не довольствуясь четырьмя пастухами, которымъ она поочередно объясняется въ любви, она обращаетъ вниманіе на своего слугу Гунофила, находя его на этотъ разъ необыкновенно красивымъ юношей.

Гунофилъ. Госпожа, вотъ травы, могущія исцлить рану Стезіаса.

Пандора. Милый Гунофилъ, подай мн эти травы. Скажи мн, гд ты ихъ нарвалъ, милый мальчикъ?

Гунофилъ. На лугахъ, принадлежащихъ пастуху Леарху.

Пандора. Я боюсь, что Купидонъ бродитъ по этимъ лугамъ. Мн кажется, что я видла его страшную голову между листьевъ.

Гунофилъ. А я видлъ его лукъ и золотой колчанъ.

Пандора. Хотя ты меня морочишь, но я вижу въ этомъ доброе предвщаніе. Твои травы произвели удивительное дйствіе. Не происходить-ли, чего добраго, ихъ цлебная сила отъ твоихъ рукъ? Покажи мн твои руки, мой прекрасный мальчикъ.

Гунофилъ. Очень можетъ быть, что и такъ, ибо я уже давно не мылъ ихъ.

Пандора. О такіе нжные пальцы могутъ быть разв только у юпитерова Ганимеда. Гунофилъ, я умираю отъ любви къ теб.

Гунофилъ. Достоинъ-ли я того, госпожа, чтобы вы умирали отъ любви ко мн?

Пандора. Я томлюсь, я изнываю по теб, милый юноша. Полюби меня.

Гунофилъ. Нтъ ужъ лучше вы изнывайте, нежели мн быть битымъ. Простите меня; я не смю васъ любить, потому что вы принадлежите моему господину.

Пандора. Я тебя скрою въ лсу и никто не будетъ знать о твоемъ существованіи.

Гунофилъ. Но если онъ, охотясь, случайно наткнется на меня.

Пандора. Тогда я скажу, что ты лсной сатиръ.

Гунофилъ. Но вдь сатиръ долженъ быть съ рогами.

Пандора. О на этотъ счетъ не безпокояся. Я теб подарю рога Стезіаса.

Гунофилъ. Сколько мн извстно, у Стезіаса нтъ роговъ.

Пандора. Теперь нтъ, но онъ охъ будетъ имть и очень скоро.

Гунофилъ. Вы правы, и въ такомъ случа я вашъ ¹⁷⁰).

Любовныя шашни не прошли бы Пандор даромъ, еслибъ она во время не подпала вліянію Меркурія, который надлилъ ее свойственными ему хитростью и коварствомъ. Съ помощью этихъ драгоцнныхъ качествъ она легко дурачитъ влюбленнаго Стезіаса, надъ слпотой котораго уже стали подсмиваться прочіе пастухи. Она клянется въ своей невинности и увряетъ Стезіаса, что именно за свою врность къ нему, она терпитъ такія несправедливыя нареканія. Чтобъ окончательно убдить мужа въ своей правот и въ коварств его друзей, Пандора, съ согласія Стезіаса, одновременно назначаетъ всмъ имъ свиданіе, на которое вмсто нея приходитъ, переодтый въ женское платье, Стезіасъ и угощаетъ пастуховъ палкой. Но этимъ еще не кончаются вс метаморфозы, претерпваемыя Пандорою подъ вліяніемъ враждебныхъ ей планетъ. Въ пятомъ акт она подпадаетъ подъ вліяніе Луны и изъ хитрой и коварной длается лнивой, безпечной и причудливой. Она бжитъ съ Гунофиломъ изъ дома Стезіаса, но Гунофилъ ей скоро надодаетъ, и она не знаетъ, какъ отъ него избавиться. Ей приходятъ въ голову самыя дикія фантазіи, самыя неисполнимыя и капризныя желанія; напр. ей вдругъ хочется имть платье изъ дубовыхъ листьевъ, а веръ изъ утренней росы и т. п. и въ довершеніе всего на нее нападаетъ такая безпечность, что въ виду угрожающей погони, не обращая вниманія на просьбы Гунофила, она преспокойно заваливается спать. Дйствительно, вскор настигаетъ бглецовъ Стезіасъ. Въ припадк гнва и отчаянія онъ хочетъ сперва убить Пандору и Гунофила, а потомъ и самого себя; но въ это время входятъ вс семь планетъ. При ихъ появленіи Пандора просыпается какъ бы отъ глубокаго сна и тотчасъ приходитъ въ себя. Планеты хотятъ возвратить Пандору Стезіасу, но тотъ отъ нея отказывается. Тогда Природа предлагаетъ Пандор выбрать своимъ мстопребываніемъ одну изъ планетъ. Вс планеты поочередно просятъ ее поселиться у нихъ, но Пандора останавливаетъ свой выборъ на Цинтіи или Лун. Стезіасу же, въ наказаніе за его жестокосердіе, природа велитъ быть на вчныя времена послушнымъ вассаломъ Пандоры. Пьеса оканчивается заключительной рчью Природы, выдающею тайную мысль автора — написать злую сатиру на женщинъ вообще, потому что Пандора, въ качеств первой женщины, совмщающей въ своемъ характер вс женскія слабости и недостатки, можетъ быть названа типической представительницей своего пола. Обращаясь къ своей любимиц, природа даетъ ей на прощаніе такой совтъ: "Теперь, Пандора, царствуй въ лон прекрасной Цинтіи и сдлай луну также непостоянной, какъ ты сана. Распоряжайся замужествомъ женщины и ихъ родами; да будутъ вс женщины капризны какъ дти, непостоянны въ своихъ привязанностяхъ, причудливы въ своихъ желаніяхъ; пусть он вчно требуютъ новыхъ бездлушекъ и совершенно сходятъ съ ума, если имъ не удается поставить на своемъ".

Нельзя не сознаться, что мысль Лилли дебютировать при двор Елисаветы сатирой на женщинъ была самой несчастной мыслью, которая когда либо приходила въ голову придворнаго драматурга. Но безтактность Лилли этимъ не ограничилась. Какъ бы желая еще боле усугубить ее, онъ заставилъ Пандору избрать своимъ мстопребываніемъ Луну или Цинтію — имя, подъ которымъ въ поэтическихь произведеніяхъ того времени прославлялась сама Елисавета ¹⁷¹). Эта колоссальная безтактность едва-ли могла быть совершенно искуплена потоками лести и врноподданническихъ изліяній, которыми полны послдующія пьесы Лилли, и кто знаетъ, не въ ней-ли нужно искать причину всхъ неудачъ и разочарованій, преслдовавшихъ Лилли во все время его служенія при двор? ¹⁷²) Что при двор нашлись люди, которые не задумались истолковать новую пьесу, даже рискуя погубить ея автора, въ смысл дерзкой насмшки, брошенной публично въ лицо королевы — въ этомъ, кажется, не можетъ быть сомннія. Лилли былъ рекомендованъ Борлеемъ, стало быть насолить ему значило косвеннымъ образомъ насолить его покровителю, а Борлей, какъ человкъ, пользовавшійся большимъ довріемъ Елисаветы, имлъ много враговъ при двор. Если мы не ошибаемся, на возможность подобной инсинуаціи намекаетъ весьма прозрачно самъ Лилли въ пролог къ одной изъ своихъ пьесъ, написанныхъ вскор, а можетъ быть даже непосредственно вслдъ за Женщиной на Лун ¹⁷³). "Въ древнія времена, сказалъ онъ обращаясь къ Елисавет, присутствовавшей при представленіи, было запрещено спорить о Химер, такъ какъ ее считали вымысломъ; мы надемся, что и въ наше время никому не придетъ въ голову примнять содержаніе нашей пьесы къ какимъ нибудь личностямъ или событіямъ (apply pastimes), потому что оно есть плодъ нашей фантазіи", а въ эпилог къ той же пьес, Лилли даже прямо прибгаетъ подъ покровительство королевы и проситъ защитить его отъ злонамренныхъ лицъ, хотвшихъ застращать его своими угрозами. Приводя эти факты въ связь съ послдующими неудачами Лилли на поприщ придворнаго драматурга, мы считаемъ себя въ прав сдлать заключеніе, что Женщина на Лун породила при двор самые разнообразные толки и примненія, и что эти толки, возбудивъ въ сердц Елисаветы неудовольствіе противъ автора, были одной изъ главныхъ помхъ къ возвышенію его при двор.