Предшественники Шекспира
Шрифт:
Въ драматическомъ отношеніи Женщина на Лун стоитъ далеко ниже другихъ произведеній Лилли. За исключеніемъ нсколькихъ, мастерски веденныхъ сценъ (одна изъ нихъ была приведена нами въ перевод), вся пьеса есть сплошная драматическая ошибка; дйствіе ея тянется вяло и монотонно, характеры лишены всякой индивидуальной окраски. Причина этого, кром неопытности начинающаго автора, заключается въ самихъ свойствахъ сюжета, который не иметъ въ себ ничего драматическаго и скоре годенъ для анекдота или сказки, чмъ для драмы. Во всей пьес нтъ ни одного хорошо обрисованнаго характера; пастухи, какъ дв капли воды, похожи другъ на друга, а героиня напоминаетъ маріонетку, не имющую ни своей воли, ни своей опредленной нравственной физіономіи и приводимую въ движеніе посторонней силой. При такой поразительной недраматичности содержанія искусство автора могло только проявиться въ характеристик непроизвольныхъ душевныхъ состояній, переживаемыхъ Пандорой подъ неотразимымъ вліяніемъ враждебныхъ ей свтилъ. И въ этомъ отношеніи нельзя не отдать
Оставляя въ сторон разборъ другихъ пасторалей Лилли, написанныхъ въ томъ же стил 174) и потому неимющихъ большаго значенія въ исторіи англійской драмы, мы перейдемъ къ разсмотрнію произведенія, которое, какъ по законченности дйствія, такъ и по мастерскому изображенію нкоторыхъ характеровъ, представляетъ собой значительный шагъ впередъ въ области драматическаго искусства; мы разумемъ комедію Александръ и Кампаспа, игранную въ начал восьмидесятыхъ годовъ сначала на придворной, а потомъ на народной сцен и вышедшую въ свтъ въ 1584 г. Изъ фантастическаго міра своихъ пасторалей, гд дйствуютъ злыя волшебницы и благодтельныя богини, гд феи пляшутъ на зеленыхъ лугахъ при серебристомъ свт луни, а хоры рзвыхъ эльфовъ поютъ свои псни въ розовомъ сумрак утренней зари, Лилли спускается въ сферу исторической дйствительности, заимствуя существеннйшій мотивъ своей пьесы изъ разсказа о великодушіи Александра Македонскаго, сообщаемаго Плиніемъ (Natur. Hist. Liber XXXV, cap, 12). Сцена дйствія находится въ Аинахъ, куда только что возвратился посл взятія ивъ побдоносный Александръ съ богатой добычей и плнными. При раздл плнныхъ, на долю Александра выпали дв двушки — Тимоклея и Кампаспа. Красота послдней, соединенная съ чувствомъ собственнаго достоинства и скромностью, производитъ глубокое впечатлніе на юнаго героя. Онъ сознается въ своей любви Гефестіону, который въ длинной рчи, составленной изъ самихъ чистыхъ эвфуизмовъ, тщетно, силится доказать несоотвтственность любви къ простой двушк и при томъ плнниц съ царственнымъ происхожденіемъ Александра. "Положимъ, говоритъ онъ, что Кампаспа обладаетъ всми небесными дарами, но разв она не изъ тла и крови? Ты, Александръ, который хочешь быть земнымъ богомъ, показалъ себя хуже простаго смертнаго, потому что позволилъ обвести себя женщин, существу, которое уметъ заплакать во время, которой мягкія слова (words) ранятъ сильне, чмъ острые мечи (swords)". Но эти доводы мало дйствуютъ на влюбленнаго юношу. Онъ прекрасно возражаетъ Гефестіону, что любовь не была бы любовью, если бы ее можно было излечить разсужденіями и сентенціями. Разговоръ ихъ оканчивается со стороны Александра ршительнымъ заявленіемъ, что во всхъ другихъ длахъ онъ будетъ сообразоваться съ совтами Гефестіона, въ этомъ же одномъ онъ будетъ слдовать внушеніямъ собственнаго чувства. — Желая постоянно видть предъ собою прекрасную плнницу, Александръ заказываетъ своему придворному живописцу Апеллесу портретъ Кампаспы во весь ростъ. Во время сеансовъ, которые художникъ нарочно длаетъ какъ можно боле продолжительными, Апеллесъ и Кампаспа имютъ случай близко узнать и полюбить другъ друга. Между тмъ Гефестіонъ придумываетъ новое средство, чтобъ отвлечь мысли Александра отъ страсти, которую онъ считаетъ недостойной его великаго призванія. Онъ развертываетъ предъ своимъ царственнымъ другомъ упоительную картину новыхъ завоеваній, способную воспламенить честолюбивую душу Александра. Персія, Скиія, Египетъ, говоритъ онъ, были бы у твоихъ ногъ, если бы ты не изгналъ изъ своего сердца благородной страсти къ подвигамъ и слав.
Александръ. Я сознаю, что вс эти подвиги по плечу Александру, но посл перенесенныхъ мною трудовъ и опасностей, нужно же хоть маленькое развлеченіе. Позволь мн, если не отдохнуть, то по-крайней-мр перевести духъ и не сомнвайся въ томъ, что Александръ, когда захочетъ, также легко можетъ сбросить съ себя оковы чувства, какъ и оковы страха.
Вслдъ за этимъ разговоромъ, Александръ съ Гефестіономъ заходятъ въ мастерскую Апеллеса, чтобы взглянуть на портретъ Кампаспы. Блдность Апеллеса, его растерянный видъ и смущеніе Кампаспы сразу открываютъ Александру драму, происшедшую между ними. Онъ велитъ призвать къ себ Апеллеса и Кампаспу и прямо спрашиваетъ ихъ, любятъ-ли они другъ друга? Т сначала отнкиваются, но, ободряемые его кроткимъ взглядомъ, съ энтузіазмомъ говорятъ о своихъ чувствахъ.
Александръ. Поврь мн, Гефестіонъ, что эта парочка захочетъ имть меня своимъ священникомъ и свидтелемъ. Апеллесъ, возьми себ Кампаспу. Что же ты стоишь? Кампаспа, возьми себ Апеллеса. Разв онъ теб не любъ? Если вы такъ стыдитесь другъ друга, то я постараюсь, чтобъ вы больше никогда не встрчались. Брось притворство, Кампаспа, скажи мн прямо — ты любишь Апеллеса?
Кампаспа. Простите меня, государь, я его люблю.
Александръ. А теб, Апеллесъ, будетъ стыдно, если ты, будучи любимъ такой прекрасной двушкой, скажешь нтъ. Ну скажи, любишь-ли ты Кампаспу?
Апеллесъ. Люблю ее и только ее.
Александрь. И такъ, наслаждайтесь
Хотя Лилли, по своему обыкновенію, не останавливается на характеристик драматическихъ коллизій и только намекаетъ о нихъ, однако изъ немногихъ словъ, произнесенныхъ Александромъ, мы имемъ полное право заключить, что великодушное ршеніе, принятое относительно Кампаспы, стоило ему не малой внутренней борьбы. Услышавъ изъ устъ самой Кампаспы, что она любитъ другаго, онъ съ грустью сказалъ Гефестіону: "Теперь я вижу, что Александръ можетъ покорять народы, но не сердца, что любовь, подобно рос, одинаково покрываетъ собой какъ низкую траву, такъ и высокій кедръ". Потерявъ Кампаспу, онъ не желаетъ боле оставаться въ Аинахъ, даетъ приказаніе готовиться къ персидскому походу и звуками трубъ и барабановъ хочетъ заглушить голосъ неудовлетвореннаго чувства. Онъ уходитъ съ разбитымъ сердцемъ, но гордый сознаніемъ побди надъ собою, сознаніемъ, доставляющимъ ему высокое нравственное удовлетвореніе.
Александръ. Пажъ, скажи Клиту, Парменіону и прочимъ полководцамъ, чтобы они были готовы. Пусть звучатъ трубы и гремятъ барабаны. Я сейчасъ иду на Персію. Ну, что скажешь теперь, Гефестіонъ, способенъ-ли Александръ устоять противъ любви, если онъ этого захочетъ?
Гефестіонъ. По моему покореніе ивъ не приноситъ теб столько чести, сколько подавленіе этой страсти 175).
Александръ. Стыдно было бы Александру желать покорить весь міръ, еслибъ онъ не умлъ прежде покорить самого себя. Да, мой добрый Гефестіонъ, когда мы завоюемъ весь міръ и раздлимъ между собою покоренныя страны, тогда ты мн долженъ отыскать другой такой же міръ, или клянусь честью — я принужденъ буду снова влюбиться.
Подобно всмъ современнымъ драматургамъ, не особенно заботившимся о строгомъ единств дйствія и внутренней связи между его частями, Лилли приплелъ къ основному мотиву своей пьесы нсколько комическихъ интермедій, связанныхъ чисто вншнимъ образомъ съ главнымъ дйствіемъ. Дйствующія лица этихъ интермедій могутъ быть раздлены на дв группы. Къ первой относятся философы самыхъ разнообразныхъ философскихъ оттнковъ, приглашенные Александромъ ко двору; тутъ есть и эмпирикъ Аристотель, и идеалистъ Платонъ и циникъ Діогенъ. Ко второй групп — слуги и ученики, люди веселаго нрава, природные шути и остряки, которые хлопочутъ только о томъ, чтобъ хорошенько пость, попить, повеселиться и своимъ утилитарнымъ направленіемъ составляютъ рзкую противоположность съ людьми мысли и созерцанія, тупо и равнодушно относящимися къ дйствительной жизни и ея удобствамъ. Въ изображеніи этихъ разнообразныхъ и по большей части оригинальныхъ личностей, Лилли обнаружилъ присущую ему силу характеристики и умнья вести комическіе діалоги. Вотъ напр. разсказъ Мелиппа о Хризипп и Діоген.
Мелиппъ. "Я никогда не находился въ такомъ затрудненіи, какъ сегодня, когда, по приказанію Александра, мн пришлось приглашать философовъ во дворецъ. Прежде всего я пришелъ къ Хризиппу, высокому, сухому старику и передалъ ему приглашеніе Александра. Онъ неподвижно установилъ на меня свои глаза, пристально и долго смотрлъ мн въ лицо, потомъ взялъ книгу и, не удостоивъ меня отвтомъ, принялся прилежно ее читать. Мелисса, его служанка, сказала мн, что онъ постоянно такой, что ей зачастую приходится насильно пихать ему въ ротъ кусокъ мяса, потому что онъ скоре умретъ съ голоду, чмъ оторвется отъ книги. Отъ него я зашелъ къ Платону, Аристотелю и нкоторымъ другимъ и вс общали прійти, исключая одного угрюмаго старика, который сидлъ въ бочк, обращенной къ солнцу и читалъ что-то по гречески стоявшему возл него мальчику. — Когда я ему передалъ, что Александръ желаетъ его видть, онъ отвчалъ рзко: если Александръ желаетъ меня видть, то самъ можетъ прійти ко мн, если онъ хочетъ учиться у меня, то опять таки пусть самъ придетъ ко мн. Какъ, сказалъ я, да, вдь, онъ царь. А я философъ. — Да, вдь, онъ — Александръ. — А я Діогенъ. — Впрочемъ на прощанье я таки не вытерплъ, и сказалъ, что онъ раскается, что не пошелъ къ Александру. — Нтъ, отвчалъ онъ, улыбаясь, скоре Александръ раскается, что не пришелъ къ Діогену. Добродтель не дается сама въ руки; за ней нужно походить, и повернувшись ко мн спиной, онъ хрюкнулъ, какъ свинья, и скрылся въ своей бочк".
Прочіе философы были недовольны поведеніемъ Діогена и ршились усовстить его. — Діогенъ, сказалъ ему Платонъ, не явившись вмст съ нами къ Александру, ты забылъ свой долгъ.
Діогенъ. А я думаю, что ты забылъ свое призваніе, согласившись идти къ царю.
Платонъ. Ты также гордишься своей невжливостью, какъ другіе своей добродтелью.
Діогенъ. А ты, будучи философомъ, столько же тщеславишься тмъ, что походишь на придворнаго, сколько настоящій придворный стыдится походить на философа.
Аристотель. Отложи въ сторону свой ригоризмъ, Діогенъ; вдь всмъ извстно, что ты прежде занимался поддлкой фальшивой монеты.
Діогенъ. А ты хотя и не длалъ фальшивыхъ денегъ, за то поддлывалъ свой собственный характеръ.
Аристотель. Ты потому такъ презираешь дворъ, что, будучи искривленъ нравственно и физически, совершенно не годишься для роли придворнаго.
Діогенъ. Лучше быть кривымъ и держать себя прямо, чмъ быть прямымъ и гнуть спину при двор.