Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)

Хлумов Владимир

– Он сам себя крутит. Тут у него собачка стопорная, ежели ее свернуть, то начнет дрыгаться как пятидесятник. Странный трактор называется.

– Аттрактор, - поправил сварщика Андрей.
– Точно, - мужик обрадовался взаимопониманию,

– И главное, заметь, ничего не потребляет.

– Да как же?
– удивился Андрей вспомнив второе начало термодинамики,

– Есть же трение, - он взглянул на проржавевшие несмазанные оси шестерен и блоков.
– Что же это, вечный двигатель из железа?

– Нет, браток,

вечный двигатель невозможен, вот это железно.

– Тогда как же?

– А сила ветра зачем? Слышь, как гудет.

Андрей снова запрыгнул на лошадь и прошептал:

– Сквозь волнистые туманы...

– Зачем все время читаешь стихи?
– спросила Катерина.

– Это не стихи, это русские мантры, что бы не болела...
– он хотел сказать душа, но запнулся.

– А меня просто в дрожь от этих строк...
– Призналась Катерина. Так себя жалко становиться...

– Да, Катерина, ты их тоже повторяй, это не душа, это ветер Пустоты гонит тучи от меня к тебе, а от тебя к тем мужчинам, им тоже надо знать, что такое родина, ведь она такая маленькая по сравнению с Пустотой, пусть просто повторяют и не представляют смуглого бесенка в цилиндре, опасливо озирающегося из-за спины возницы.

Он прикоснулся щекой к теплой мягкой шкурке.

– У тебя шубка замечательная.

– Обыкновенная заячья, еще от прабабки осталось, дореволюционная.

Потом они спешились. Конь понуро плелся сзади, фыркая горячим паром.

Так они прошли до начала "оздоровительного маршрута", и здесь Катерина привязала коня к спящему дереву. Андрей, будто со стороны, смотрел, как они растворяются в темноте Нескучного Сада, и казалось, нет ни Москвы, ни мира, ни ветра.

– Как твой ремонт?

– Подходит к концу. В гостиной поставила гарнитур из красного дерева. Красиво - глаз не оторвать.

– Вся эта красота от страха.
– выдал Андрей.

Катерина удивленно остановилась. Они как раз оказались на пригорке, и здесь было место, которое хотелось назвать обрывом. Во всяком случае, отсюда сквозь голые деревья была видна Москва-река, то есть она была бы видна - а сейчас, в кромешной темноте только угадывалась.

– Да, от страха, но страха подсознательного. Поэтому нами он воспринимается, как нечто иное - манящее, загадочно красивое. Здесь чистая математика, я бы даже сказал арифметика.

– Ну, право, Андрюша, уж не собираешься ли ты гармонию алгеброй поверить.
– Катерина усмехнулась той самой своей понимающей и непонятной улыбкой.

– Именно собираюсь, именно гармонию даже не алгеброй, а чистой арифметикой. И именно потому это красота не та, не настоящая, которой следовало бы восторгаться.
– Андрей разволновался, - Вот, смотри, с этого пригорка хорошо видно закат.

– Закат, закат, - ничего не видно.

– Ну не важно ты представь... нежно розовая полоса, потом чуть зеленоватая, переходящая в ультрамарин...

–

Да, я люблю закаты, ты знаешь, я даже соскучилась по ним. И еще я люблю море, смотреть как волны набегают из бесконечности пощекотать лодыжки.

– Как ты верно сказала. Именно из бесконечности, здесь корень, когда ты смотришь на волны, или на закат, или на покачивающееся пламя в камине...

– Точно, камин я уже поставила. Андрей увлекся:

– ...или когда идешь по аллее, и мимо тебя как волны проплывают стволы деревьев, и укачивают. Причем можно и не идти, а просто скользить взглядом. Везде скрыта периодичность синусоиды, две-три волны, и ты уже знаешь, что и дальше, через день, год, тысячелетие, будет тоже! Ты бессознательно сравниваешь свою короткую жизнь с огромным океаном времени, ведь все эти закаты и восхода были миллион лет назад и будут через миллион, а ты появился на мгновение и застыл, пораженный бесконечностью, пред которой ты - пылинка. Твое существо содрогается и ты восклицаешь - великолепно и прекрасно! Потом выхватываешь фотоаппаратик - щелк, щелк, или заметь, многие художники начинают именно с розовых закатов, лазурных волн, и прочей дурной бесконечности. И получается сплошной туристический восторг, а никакая ни красота, во всяком случае, та, которой будет спасено человечество.

– А это Достоевский сказал, - вставила Катерина.

– Я думаю, он погорячился, или имел в виду совсем другую красоту.

– Погоди, ну, а золото?

– Золото не ржавеет, то есть опять-таки живет почти вечно.

– Ну хорошо, а в архитектуре? Где там волны?

Андрей улыбнулся.

– Ты мне специально удобные вопросы задаешь?

– Совсем нет, - оторопела Катерина.

– Так ведь архитектура - это же застывшая музыка...

– И музыка тоже, а я так люблю Моцарта...

– Музыка бывает разная. Есть и такая, которой заслушиваются даже змеи. Но, на самом деле, здесь просто так арифметикой не обойдешься, но в сущности все арифметически просто, как Египетская пирамида. Все дело в симметрии. Волны и пирамиды с этой точки зрения совершенно одинаковы. Просто волны - это нечто неизменно повторяющееся во времени, а пирамида, или другая симметричная фигура, в пространстве.

Андрей взглянул на Катерину и заметил, что она стала понемногу умирать от его теории. Но остановится никак не мог:

– Вот, посмотри, - достал из кармана старую октябрятскую звездочку.

– Ой, дай посмотрю, - обрадовалась Катерина.
– У меня была такая же.

– Если повернуть пятиконечную звезду на одну пятую полного поворота то ничего не изменится, получается таже волна.

– Ну да, не изменится, смотри, Ленин тут упал на бок. Андрей перевернул звездочку тыльной стороной.

– Вот смотри, - он крутанул золотистую пентаграмму, все таже туристическая красота, она почти животная, и поэтому легко доступна.