Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)
Шрифт:
Люди, Умка, это называют смертью, но, на самом деле, это и есть освобождение от бесконечной путаницы возвращение к первоначальному свободному полету в Пустоте. Ибо вначале было слово, и слово будет в конце. Вадим поставил чайник и уселся на табуретку. Пес доверчиво положил морду на колени. Так они и сидели, молча глядя каждый на свой огонь - человек и собака.
24
– Спишь ли?
– спросила мать, проскрипев студенческим диванчиком.
– Нет, - ответил Андрей и тоже скрипнул.
– Плохо, наверное, тут одному спать.
– Почему?
– Потолки чудные, лежишь, как в гробу.
–
– Слушай, Умка, я весь день рассматривала ту картину у тебя над кроватью, и никак не пойму...
– Это аллегория, из Апокалипсиса, конечно, Иоанн не ел библию, а только в переносном смысле, читал как бы.
– Нет, про Откровение я знаю, как же не ел, ел, конечно, ему даже внутри горько стало. Я про падение Икаруса. Я все искала, где там автобус, да так и не нашла.
Андрей глухо булькнул в одеяло.
– Ну ты что, Икарус по-русски Икар, это человек был такой, а у него был отец Дедал, - Андрей замолчал.
– И что, откуда он упал?
– С неба. Ему отец птичьи перья склеил воском, а когда солнце пригрело, крылья расплавились, он и упал. И оказалось, что в целом огромном мире от его подвига ничего не изменилось, и никто его не оценил.
– А это понятно, дерзнул, значит, при свете дня, как ты. А что ж отец-то не уберег?
– Отец улетел ночью.
Андрей смотрел как расплывается в окне спина Михаила Васильевича.
– Плачешь, что ли?
– спросила мать, - Ну, прости меня, бестолковую женщину. Отца вспомнил. Не суди его, ему, наверное, тоже не сладко одному там.
– Да, почему одному? У него семья, дети, наверное.
– Неизвестно, ты же у него один, и без тебя у него в душе пустое место, а жить с такой бедой в душе очень не сладко. Ты бы ему написал, что ли, ему уж сколько лет, наверное, вспоминает тебя, да считает недостойным. Он ведь тоже здесь на Ленинский горах учился, значит, есть о чем и поговорить, не то что со мной. Ведь он здесь тоже пострадал, только от власти, - мать остановилась будто припоминая и добавила не своим голосом:
– За свободу человеческого духа. Ну, да я тебе рассказывала...
Слушай, а вдруг он тоже здесь жил?
– Может быть, - поежился Андрей
– А ты поищи его, он же здесь в Москве живет, хочешь вместе поищем, ведь не иголка, а человек?
– Нет, - коротко ответил Андрей и взглянул на дверь.
Там кто-то стоял. То есть он точно видел неясные контуры человека, на полупрозрачном стекле. В прихожей было темно, и человек, подобно луне, светился отраженным светом. Силуэт, разбитый на три квадрата, медленно покачивался. Андрей встал.
– Ты чего, - спросила мать.
– В туалет, - успокоил Андрей. Он подошел к двери и замер точно напротив головы силуэта. Потом резко открыл дверь.
– Серега!
– сбитым дыханием шепнул Андрей.
– Кто там у тебя?
– высохшим голосом спросил полуночник.
– Мама, - пояснил Андрей и вытолкнул товарища в коридор.
Они пошли к окну, выходящему на смотровую площадку.
– Как рука?
– спросил Андрей.
– Хреново, оторвал бы, так зудит.
– Чешется?
– Если бы, жжет и тянет как-то изнутри. И в голове зудит, как будто файл застрял и не пропихивается, спать не могу.
– Надо было в поликлинику, завтра обязательно сходи.
–
– Скажешь, татуировку делал. Сейчас модно.
Со стороны лифтового холла послышался частый цокот. Появилась Ленка Гаврина:
– Вы чего, мужики, в одних трусах? Релаксируете?
– Ага, релаксируем, - они оба скривились.
– Ну, привет, - Ленка хмыкнула и скрылась в своем блоке.
– Слушай, - предложил Андрей, - Давай еще посмотрим.
– Я боюсь.
– Ладно, ты отвернись, а я сам посмотрю, а потом замотаю обратно.
Повязка против ожидания снялась легко, как будто совсем не присохла.
Андрей поглядел, потом наскоро замотал обратно и побежал в лифтовый холл. Серега стал зеленый, и так и стоял, боясь шелохнуться, пока тот не вернулся.
25
Сначала из кабинета выскочил Воропаев, а потом уж появилось его неповоротливое тело. Да уж, такой впросак, да еще прямо при нем, черт побери. Душа его уже минут как десять летела по Владимирке, с привинченным над крышей багажником, в котором тряслись два рулона рубероида, связанные общей мечтой - развалится бы поскорее под открытым чистым небом и смотреть, как птицы обгоняют облака. А может махнула в Суздаль, в край нетронутых двадцатым веком колокольных перезвонов, или просто на диван, достать книгу, включить телевизор и глядеть, как по дому ходит его милая женушка с хитрым планом насчет воропаевского ужина.
– Кого ж ты привел, товарищ майор Воропаев? Ты хоть газеты читаешь?
Ты вообще в какой стране живешь? И даже не мечтай, в отпуск, в глушь, на сеновалы.... нельзя же так перенапрягаться, нам только с прессой скандала не хватало, ты погляди чего в Белоруссии делается, твою мать. Они ж там государственную границу нарушили, а весь цивилизованный мир на ушах, а тут у человека алиби, его вся страна видела на прессконференции у президента, пока твоему битюгу голову долбили, и, кстати, Кусакин убийцу-то нашел, то есть пока до суда, подозреваемого, свой же браток, бабу они не поделили, ну, а с этой электричкой, сказали же тебе, отдыхал человек, совпадение, понимаешь, если мы будем всех задерживать, знаешь, что будет? Знаешь, вот именно, давай, забирай свою аргументацию и катись отдыхать, ты когда на даче был последний раз? Ну! Заодно и мой участок посмотришь, давай, давай, видишь, человеку некогда. И Зарукова не тормоши почем зря, он теперь под началом Кусакина...
Так и летел, не разбирая московских пробок, пока не нагнал свою душу на Тверском бульваре. С одной стороны на него, скрестив руки, внимательно смотрел Александр Сергеевич, а с другой из-под насупленных бровей строго следил Лев Николаевич. Не случайно в этом месте стоял инженерный институт по человеческим душам. То есть сначала, когда он, блуждая по коридору, попал в курилку Литературного Института, ему показалось, что он ошибся дверью, как ошибся однажды в Париже на Монмартре.
В углу у плевательницы стояли три аккуратных девчушки и громко матерились. Воропаев даже остановился, и пару раз кашлянул, мол, девушки, разрешите интеллигентному человеку приблизиться. Одна, правда, обернулась, поглядела на него будущим писательским взглядом, и со словами е... вашу мать, затушила окурок и смачно сплюнула на пол дирол без сахара. Ее подружка, с хорошим простым лицом, все допытывалась: