Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)

Хлумов Владимир

Как компьютерная музыка или музыка восточных гуру, или те же мантры.

И рифма в стихах, или всякие литературные красоты... вот те уж точно пугают отточенными фразами. А есть совсем другая красота, вернее единственная и настоящая. Она берет не числом, а добротой, она человеческая, она, быть может, совсем неказистая, ее мало кто видит, но для тебя это самое прекрасное, потому что красиво не то, что вечно, а то что делает тебя вечным, хотя бы и в душе. У нас дома самым роскошным был светлый лакированный буфет из обычной сосны. А еще был старый треснувший табурет,

на который я становился, чтобы достать из буфета фотографию отца. Мне кажется, прекраснее того табурета ничего в мире нет.

– Но прекрасные голубые горы, они ведь для какого-нибудь Тибетского пастуха что твой табурет.

– Для пастуха - да, он их очеловечил своей жизнью, своими детством, своими предками, он видит вовсе не то, что видим мы, равнинные жители.

И так же с буддизмом, для европейца это туристический восторг, уход от мира, а для японца это как мой старый табурет.

– Но если бы табурет был из красного дерева, неужели он был хуже?

– Не был, -ответил Андрей, - потому что порода тут не причем.

Катерина как-то слишком понимающе улыбнулась, а потом сказала:

– Но ты-то полюбил меня за породу.

Андрей остановился.

– Ты зачем меня позвала?

– На твою любовь хотела еще разок посмотреть. Ведь любить умеют очень немногие, да и то любят от ума или из жадности. А твоя любовь совсем редкая, она у тебя одна на всю жизнь, и второй раз уж так никогда не полюбишь и получается - истратилось твое сердце на мерзкую тварь.

– Перестань, - попросил Андрей.

– Ладно, ты и не веришь, ты и тогда не верил, и сейчас не веришь, Катерина горько усмехнулась.
– Погляди, что творится в округе?

Андрюша? Эх, не знаешь ты ничего... Ну да погоди жалеть меня, может я тоже свое слово еще не сказала.

– Я знаю, что не сказала, - просто подтвердил Андрей.

– Умка, Умка, дай прижмусь, погреюсь, у сердца доброго...
– Она обняла его, а тот так и стоял с опущенными руками.

– Отвези меня обратно, - попросил Андрей.

28

В этот же час по Москве шел в задумчивости человек с собакой. Так, бывает, впадают в задумчивость люди, вынужденные большую часть жизни отдаваться умственном труду, а поразмышлять над более глубокими или, наоборот, более простыми вещами попросту не хватает времени. Иногда видишь, идет гражданин, при этом особенно если вокруг тихая редкая погода, размахивает портфельчиком, или дипломатом, или даже портативным компьютером, а на лице его застыло какое-то отрешенное выражение. Почти наверняка он думает над вечным вопросом и ищет какой-то высший смысл своей жизни. Но сейчас никакой тихой минутки не было и следа, а наоборот, хлестал по лицу колючий сухой ветер.

Правда, на улицах было пустынно, но уж очень неуютно. Тем не менее, этот человек был точно с тем самым лицом.

– Чего ж они ждут от меня? Помешательства, припадков или, по крайней мере, горячки?
– Он прислушался к себе. Нет и следа. Наоборот, он здоров как никогда. Даже насморк и грипп, которые всегда настигали его осенью, теперь и не предвиделись. Нет, немного кружилась голова,

особенно вначале, когда рычаги были приведены в действие, но это уж скорее головокружение от успехов. Да и верил ли он в успех, т.е. в полный и стопроцентный? Нет, конечно!

Ведь и там, в электричке, было всего шесть к восьми. И вот получилось же! Следовательно, это мой мир, и моя Пустота. Слышь, Умка? Это наша с тобой Пустота. Он прислушался к себе, будто пытаясь проверить - нет ли чего постороннего, нет ли какой зацепочки, или бороздки? Нет, все чисто и никаких причин, только злой холодный ветер шумит в ушах. Они думают, - Он обвел рукой вокруг, - Это есть главный результат, ха, главный результат, Умка, состоит в том, чтобы не было причин. Я один, абсолютно один, и ничего страшного не происходит! Не в этом ли величие замысла Вселенной?

За спиной из подворотни выскочила группа подростков. Весело матерясь, компания "для сугреву" гнала впереди себя пустую пластмассовую бутылку. Завидев ночного пешехода, братва приумолкла и перешла на другую сторону улицы. Передний, высокий парнишка, напоминавший перевернутый испанский восклицательный знак, поправил черные очки и его братки сделали тоже самое.

– Неужто сам?
– удивился прыщавый парнишка, пряча, как монах, в нейлоновый капюшон шишковатую голову.
– Бубнит чего-то.

– Умри, - тихо буркнул высокий, - За... тебя в таракана, будешь потом мантры петь, как тот пес.

– Да ну, он же нас из такой ж... в люди вывел, зачем ему...

– Да умри, я сказал, пусть пройдет.
– еще раз шепнул высокий, и, вдруг переменился и стал говорить громко, - Впрочем, как ты, говоришь, Гурджиев называл эти танцы?

– Поиском собственного Я или, проще говоря, сущности человека. ответил прыщавый.

– Зачем искать эту самую сущность, если вот он я?

– Ты это не ты, это, примерно как у Юнга, с бессознательной памятью прошлого, только, наоборот.

– Выражайся яснее, - попросил высокий, потрясая точечной головкой.

– Ну б... , помнишь, в ночном клабе я рубашку на себе порвал, а ты подошел и спросил о Платоновской космологии?

– Да, под мальчика, который хочет в Тамбов.

– Я сказал, что космос идей невозможен без ощущения реальности.

– Ага.

– Ну так я с...
– прыщавый стал необыкновенно серьезен.
– Все это было наносное, в ту минуту, из-за песни. Понимаешь, этот Тамбов, это идея или реальность? Подумал я. Меня певец сбил. Вот я и брякнул, прости.

– Так и что же на самом деле?
– строго спросил высокий.

– На самом деле тетка у меня в Тамбове третий месяц не получает зарплату. Так вот это неполучение зарплаты, результат неправляции трансляции...

– Не мельчи.

– Да в испанском варианте, Тамбов означает Травахо, то есть работу, а так как мальчик хочет Травахо, значит пока ее не имеет, вот и в Тамбове нет работы, ну и, конечно, зарплаты тоже нет.

– Толково, ну, а если без Тамбова?

– В сущности, по-суффийски, ни работы, ни идеи работы тоже нет, следовательно, и реальности нет.