Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Теккерей Уильям Мейкпис

Но въ Англіи мы не таковы. Въ Англіи Гренвилль Улькомъ человкъ и братъ. Говорятъ, что половина Арроурутскаго острова принадлежитъ ему, кром Мэнгровскаго замка въ Гертфордшир, и такихъ же имній въ другихъ графствахъ, и прекрасный домъ въ Лондон. Его называютъ Чернымъ Принцемъ за кулисами многихъ театровъ; дамы киваютъ ему головой изъ тхъ колясокъ, о которыхъ, вы понимаете, не слдуетъ говорить. Слухи о его огромномъ богатств подтверждаются тмъ извстнымъ фактомъ, что Чорный Принцъ скупъ и любитъ разставаться съ своими деньгами не иначе, какъ для собственныхъ своихъ удовольствій. Когда онъ принимаетъ въ своемъ деревенскомъ дом, угощеніе его, однако, очень великолпно. Ему льстили, его ласкали всю жизнь; нжная мать позволяла ему длать вс, что онъ хотлъ; а такъ-какъ учиться онъ не хотлъ, то надо признаться, что его литературное образованіе не весьма обширно и что даже пишетъ онъ съ ошибками. Но въ управленіи своими денежными длами онъ очень проницателенъ и искусенъ. Лошади его стоятъ ему гораздо мене, чмъ какому бы то ни было молодому человку въ Англіи, имющему такихъ хорошихъ лошадей. Ни одному торгашу не удалось обмануть его; и хотя омъ нсколько скупъ на деньги, однако, если какое-нибудь желаніе сильно овладвало имъ, никакая сумма не останавливала

его. Напримръ, когда онъ купилъ… но оставимъ въ поко скандалёзныя исторіи. Какое дло намъ до прошлаго? Докторскій сынъ, имющій тысячу фунтовъ въ годъ годового дохода, можетъ считаться прекрасной партіей въ нкоторыхъ кружкахъ, но, vons concevez, не въ высшемъ обществ. А милая, образованная, уважаемая женщина — разв не знаетъ какъ прощать многіе недостатки нашего пола? А лта? фи! Она увнчаетъ мою плшивую голову розами своей юности. А цвтъ лица? Какой контрастъ пріятне и трогательне золотистыхъ локоновъ Дездемоны на смугломъ плеч Отелло? А прошлая жизнь, преисполненная эгоизма и проведенная въ дурномъ обществ? Приди хоть отъ свиней, мой блудный сынъ, и я очищу тебя! Это называется цинизмомъ, знаете? Стало быть и жена мой циникъ, когда прижимаетъ своихъ дтей въ своему чистому сердцу и молится милосердому Небу, чтобы оно уберегло ихъ отъ эгоизма, отъ суетности, отъ безумія, отъ злой жадности.

Глава IX

СОДЕРЖАЩАЯ ОДНУ ЗАГАДКУ, КОТОРАЯ РАЗРШАЕТСЯ, А МОЖЕТЪ БЫТЬ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО

Моя лира скромна, и когда исторія достигаетъ до того періода, что слдуетъ описывать любовь, моя Мнемозина отворачивается отъ молодой четы, опускаетъ занавсъ надъ амбразурой, гд шепчутся влюбленные, испускаетъ вздохъ изъ своей пожилой груди и прикладываетъ палецъ къ своимъ губамъ. Ахъ, милая Мнемозина! мы не будемъ шпіонами надъ молодыми людьми; мы не будемъ ихъ бранить; мы не будемъ много говорить о ихъ поступкахъ. Когда мы были молоды, можетъ быть и насъ принимали подъ палаткою купидона; мы ли его горькую, но восхитительную хлбъ-соли. Теперь мы странствуемъ одиноко въ пустын и не будемъ бранить вашего хозяина. Мы ляжемъ подъ открытымъ небомъ, будемъ съ любовью думать о быломъ, а завтра возьмёмъ опять посохъ и пустился въ путь.

Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это былъ только непродолжительный обманъ чувствъ, отъ котораго я предупреждаю васъ, что нашъ герой выздороветъ черезъ нсколько главъ. Какъ! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадимъ твоё сердце до гробовой доски? Какъ! мой Коридонъ и поющій лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадимъ тебя твоей Филлид, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирли и ухаживаешь за нею, держитъ Мелибея въ шкапу, и готова выпустить его, если только онъ окажется боле выгоднымъ пастушкомъ, чмъ ты? Я не такъ жестокъ къ моимъ читателямъ или моему герою, чтобы подвергнуть ихъ несчастью такого брака.

Филиппъ не былъ ни клубнымъ, ни свтскимъ человкомъ. Изърдко бывалъ въ клуб; а когда входилъ туда, то свирпо хмурился и странно смялся надъ обычаями постителей. Онъ представлялъ довольно неуклюжую фигуру въ свт, хотя наружность имлъ красивую, живую и довольно приличную; но онъ вчно наступалъ своей огромною ногою на воланы свта, и свтъ кричалъ и ненавидлъ его. Онъ одинъ не примчалъ волокитства Уилькома, хотя сотни человкъ давно подсмивались надъ этимъ.

— Кто этотъ человкъ, низенькаго роста, который бываетъ у васъ и котораго я иногда вижу въ парк, тётушка, этотъ низенькій человкъ въ такихъ блыхъ перчаткахъ и очень смуглый лицомъ? спрашиваетъ Филиппъ.

— Это мистеръ Уилькомъ, лейб-гвардеецъ, припоминаетъ тётка.

— Офицеръ? не-уже-ли? говоритъ Филиппъ, обращаясь къ двушкамъ. — А мн кажется, что къ нему боле шолъ бы тюрбанъ и бубенъ.

И онъ смётся и думаетъ будто сказалъ очень умную вещь. О эти остроты о людяхъ и противъ людей! Никогда, мой милый, юный другъ, не говорите ихъ никому, не говорите ихъ постороннему, потому что онъ пойдетъ и разскажетъ; не говорите владычиц вашего сердца, потому что вы можете поссориться съ ней и тогда она разскажетъ; не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнокъ воротится къ своимъ школьнымъ товарищамъ и скажетъ: «папа, говоритъ, что мистеръ Бленкинсонъ колпакъ». Дитя моё, хвалите всхъ, улыбайтесь всмъ и вс будутъ улыбаться вамъ притворною улыбкою и протягивать вамъ притворно дружескую руку — словомъ, будутъ уважать васъ какъ вы заслуживаете. Нтъ. Я думаю, что мы съ вами будемъ хвалить тхъ, кого любимъ, хотя никто не повторитъ нашихъ добрыхъ словъ, и будемъ прямо говорить что думаемъ о тхъ, кого не любимъ, хотя мы уврены, что наши слова сплётники перескажутъ съ прибавленіями и они будутъ вспоминаться долго спустя посл того, какъ мы забудемъ ихъ. Мы кидаемъ въ воду камешекъ — маленькій камешекъ, который ныряетъ и исчезаетъ, но весь прудъ приходитъ въ сотрясеніе и струится безпрестанно расходящимися кругами долго спустя посл того, какъ камешекъ пошолъ ко дну и исчезъ изъ глазъ. Разв ваши слова, сказанныя десять лтъ назадъ, не возвращались къ вамъ обезображенныя, испорченныя можетъ быть такъ, что ихъ узнать нельзя?

Филь черезъ пяти минутъ посл своей шуточки совсмъ забылъ, что сказалъ о Чорномъ Принц и о бубн, и когда капитанъ Уилькомъ нахмурился на него свирпо, молодой Фирминъ подумалъ, что это было природное выраженіе смуглой физіономій капитана, и даже пересталъ на него глядеть.

— Ей-богу, сэръ! сказалъ посл Филь, говоря со мною объ этомъ офицер:- я замтилъ, что онъ ухмылялся, болталъ, скалилъ зубы; и когда я вспомнилъ, что болтать и скалить зубы въ натур подобныхъ обезьянъ, у меня не было и въ ум, что этотъ орангъ-утангъ сердятся на меня боле чмъ на другихъ. Видите, Пенъ, я блокожій по природ, а злые называютъ меня рыжимъ. Это не очень хорошій цвтъ. Но я никакъ не думалъ, чтобы моимъ соперникомъ былъ мулатъ. Конечно, я не такъ богатъ, но состояніе у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бгло. Могъ ли я опасаться соперничества, могъ ли думать, что вороная лошадь побдитъ гндую? Разсказать ли мн вамъ что она всегда постоянно говорила мн? Я этимъ не измню тайнамъ любви. Нтъ, ей-богу! Добродтель и благоразуміе всегда были у ней на язык. Она напвала мн нравоученія, кротко намекала, что я долженъ помстить мои деньги съ самымъ врнымъ обезпеченіемъ и что ни одинъ человкъ на свт, даже отецъ, не долженъ самовластно распоряжаться ими. Она длала мн, сэръ, множество маленькихъ, кроткихъ, робкихъ невинныхъ вопросовъ о состояніи моего отца, и сколько

онъ иметъ, по моему мннію, и какъ онъ откладывалъ? какіе добродтельные родители у этого ангела! Какъ они воспитали ее, какъ направили ея милые голубые глазки исключительно на практическіе предметы. Она знаетъ чего стоитъ вести домашнее хозяйство, знаетъ цну акцій желзныхъ дорогъ; она копитъ капиталъ для себя и въ этомъ свт и въ будущемъ. Можетъ быть она не всегда поступаетъ какъ слдуетъ, но не ошибётся она никогда! Я говорю вамъ, Пенъ, это ангелъ съ крылышками, сложенными подъ ея платьицемъ, можетъ быть не тми могучими блоснжными блестящими крыльями, которыя парятъ ка самымъ высокимъ звздамъ, но съ крылышками хорошими, полезными, сизыми, которыя будутъ тихо и ровно поддерживать её какъ разъ надъ нашими головами и помогутъ ей тихо опуститься, когда она удостоитъ слетть къ намъ. Когда я подумаю, сэръ, что я могъ бы быть женатъ на такомъ миломъ ангел и что я всё еще холостъ — о! я въ отчаяніи! въ отчаяніи!

Но исторія обманутыхъ надеждъ и неудавшейся страсти Филиппа должна быть разсказана не въ такихъ язвительныхъ и несправедливыхъ выраженіяхъ, какія употреблялъ этотъ джентльмэнъ, обыкновенно пылкій и хвастливый въ разговор, любившій преувеличивать свои разочарованія и кричать, ревть, даже ругаться, если ему наступятъ на мозоль, такъ громко, какъ кричатъ т, у кого отрзываютъ ногу.

Я могу поручиться за миссъ Туисденъ, мистриссъ Туисденъ и за всю ихъ семью, что если они, какъ вы это называете, надули Филиппа, то они сдлали это вовсе не подозрвая, что это былъ поступокъ грязный. Ихъ поступки никогда не бывали грязны или низки; они всегда бывали вынуждены необходимостію, говорю я вамъ, и спокойно приличны. Они ли остатки вчерашняго обда съ граціознымъ молчаніемъ; они скупо кормили своихъ людей; они выгоняли изъ дома голодныхъ слугъ; они извлекали выгоды изъ всего; они спали граціозно подъ узкими одялами; они зябли у скупозатопленнаго камина; они запирали чайницу самымъ крпкимъ замкомъ, длали самый жидкій чай; не-уже-ли вы предполагаете, что они думали, будто они поступаютъ низко или дурно? Ахъ! удивительно, какъ подумаешь, сколько самихъ почтенныхъ семействъ изъ вашихъ знакомыхъ и моихъ, любезный другъ, обманываютъ другъ друга!

— Дружокъ, я выгадала полдюйма плюша изъ панталончиковъ Джэмса.

— Душечка, я сберегла полпенни отъ пива. Пора одваться и хать къ герцогин. Какъ ты думаешь, можетъ Джонъ надть ливрею Томаса; онъ носилъ её только годъ и умеръ отъ оспы? Джону она немножко узка, но…

Это что такое? Я выдаю себя за безпристрастнаго лтописца счастья, злополучія, дружескихъ связей Филиппа и сержусь на этихъ Туисденовъ почти сколько же, какъ и самъ Филиппъ.

Я не сержусь на тхъ несчастныхъ женщинъ, которыя таскаются по мостовой и приторную улыбку которыхъ освщаетъ газовой рожокъ, а то моя щекотливая добродтель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться въ Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная, — Фримея, вовсе нерастрёпанная, но съ волосами, приглаженными фиксатоаромъ, въ лучшей шнуровк, стянутой мама, — Аспазія, послдовательница Верхней Церкви, образецъ приличія, обладавшая всми двственными прелестями, готова продать ихъ самому старому изъ старыхъ старикашекъ, у котораго есть деньги и титулъ — вотъ этихъ несчастныхъ хотлось бы мн видть раскаивающимися, но прежде приколотить ихъ хорошенько. Ну, нкоторыя изъ нихъ отданы въ исправительныя заведенія на Гросвенорскомъ сквэр. Он носятъ тюремную одежду изъ брильянтовъ и кружевъ. Родители плачутъ и благодарятъ Бога, когда продаютъ ихъ; а всякіе разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются въ книг и утверждаютъ своею подписью обрядъ. Созовемъ на полуночный митингъ всхъ, кто былъ проданъ въ замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собраніе будемъ мы имть! Найдётся ли такая большая комната, въ которой он могли бы помститься вс?

Загляните въ эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную въ Бонашской улиц, и въ эту маленькую зрительную трубку вы можете видть нсколько премилыхъ группъ, разговаривающихъ въ разное время дня. Посл завтрака, пока еще рано хать кататься въ паркъ, въ гостиную входитъ блокурый молодой человкъ съ большими ногами и широкой грудью, безъ перчатокъ, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкій воротничокъ и — долженъ ли я признаться, что отъ него сильно несетъ сигарою? Онъ начинаетъ громко высказывать своё мнніе о вчерашнемъ памфлет, или о вчерашней поэм, или о скандал, случившемся на прошлой недл, или объ италіянц съ обезьяной, кривлявшейся на улиц — словомъ, о чомъ бы то ни было, что занимаетъ его мысли въ эту минуту. Если у Филиппа былъ дурной обдъ вчера (и онъ неравно вспомнитъ объ этомъ), онъ ворчитъ, сердится и бранитъ самымъ гнуснымъ образомъ повара, слугъ, эконома, весь комитетъ, всё общество того клуба, гд онъ обдалъ. Если Филиппъ встртитъ двочку, играющую на орган, съ хорошенькими глазками и обезьяной на улиц, онъ смялся, удивлялся обезьян, качалъ головою, напвалъ подъ мотивъ органа, нашолъ, что у двочки самые чудные глаза, какіе когда-либо случалось ему видть, и что отецъ у нея, вроятно какой-нибудь альпійскій мошенникъ, продавшій свою дочь аферисту, который, съ своей стороны, продалъ её въ Англію. Если ему приходится разсуждать о поэм, памфлет, журнальной стать, то она непремнно написана или величайшимъ геніемъ или самымъ величайшимъ дураномъ, когда-либо существовавшемъ на свт. Можетъ ли онъ писать? Въ этой юдоли слёзъ, въ которой мы обитаемъ, не найдётся другого подобнаго идіота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово въ Доббинс есть геніальность, которая покажетъ современемъ то, что я всегда предполагалъ, то, что я всегда воображалъ возможнымъ, и всякій, кто не согласится съ этимъ, лгунъ, злой негодяй; а свтъ полонъ людьми, которые никогда не отдаютъ справедливости другому; а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство въ поэзіи, живописи, музык, въ пляск на канат, въ чемъ бы то ни было, есть величайшій восторгъ и радость моей жизни. Я говорю… О чемъ бишь я говорилъ?

— Вы говорили, Филиппъ, что вы любите признавать достоинство во всхъ, сказала кроткая Агнеса:- а я то же думаю.

— Да! кричитъ Филь, тряхнувъ своими блокурыми кудрями, — я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могутъ длать многое, даже всё лучше меня.

— О Филиппъ! говоритъ со вздохомъ Агнеса.

— Но я ненавижу ихъ за это.

— Вы никого невавидите, сэръ. Вы слишкомъ великодушны.

— Можете вы вообразить, чтобы Филиппъ ненавидлъ кого-нибудь, мама?