Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Теккерей Уильям Мейкпис

Глава X

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПОСЩАЕМЪ «АДМИРАЛА БИНГА»

Отъ продолжительнаго пребыванія въ холостой компаніи, отъ гибельной любви къ холостымъ привычкамъ, чистые вкусы мистера Филиппа до того извратились, а манеры его такъ испортились что, поврите ли вы, онъ сдлался равнодушенъ въ удовольствіямъ утонченнаго семейства, которое мы описывали сейчасъ; а когда Агнесы не было дома, а иногда даже при ней, онъ съ радостью уходилъ изъ Бонашской улицы. Едва отойдетъ онъ за двадцать шаговъ отъ двери дома, какъ изъ кармана его вынимается сигарочница, а изъ сигарочницы ароматическая сигара, разливающая благоуханіе, между тмъ какъ онъ спшитъ даже боле быстрыми шагами, чмъ когда летлъ на крыльяхъ любви въ Бонашскую улицу. Въ томъ дом куда онъ теперь идётъ, и онъ и сигары его всегда принимаются съ удовольствіемъ. Ему не нужно жевать апельсинъ, глотать душистыя пилюли или бросать сигару за полмили отъ Торнгофской

улицы. Я увряю васъ, что Филь можетъ куритъ у Брандоновъ и видть, что и другіе длаютъ тоже. Онъ можетъ, пожалуй, сдлать въ дом пожаръ, если захочетъ — такой онъ тамъ фаворитъ; и Сестрица съ своей доброй, сіяющей улыбкой всегда гостепріимно принимаетъ его. Какъ эта женщина любила Филя и какъ онъ любилъ ее — это право странно; надъ этой привязанностью подсмивались ихъ общіе друзья, а они краснли, сознаваясь въ ней. Съ тхъ самыхъ поръ, какъ сидлка спасла его жизнь къ школ, между ними было `a la vie et `a la mort. Карета отца Филя иногда — очень рдко — зазжала въ Торнгофскую улицу и докторъ выходилъ и разговаривалъ съ Сестрицей. Она ухаживала за нкоторыми его больными. Въ эти послдніе годы, когда она узнала доктора Фирмина, ея денежныя дла находились въ лучшемъ положеніи. Вы думаете она брала отъ него деньги? Какъ романистъ, которому извстно всё о его дйствующихъ лицахъ, я принуждёнъ сказалъ: да. Она брала довольно, чтобы уплачивать по маленькимъ счотамъ ея слабоумнаго старика-отца, но не боле.

— Я думаю, вы обязаны длать для него это, сказала она доктору.

Но за то вотъ какіе комплименты говорила она ему:

— Докторъ Фирминъ, я скоре умру, чмъ буду обязана вамъ чмъ-нибудь, сказала она однажды, вся трепеща отъ ужаса и съ глазами сверкающими отъ гнва. — Какъ вы смете, сэръ, посл всего, что было, говорить комплименты мн. Я разскажу о васъ вашему сыну, сэръ, и маленькая женщина приняла такой видъ, какъ-будто собиралась заколоть на мст стараго развратника.

А онъ пожалъ своими красивыми плечами, немножко покраснлъ, бросилъ на неё одинъ изъ своихъ мрачныхъ взглядовъ и ушолъ. Она поврила ему когда-то. Она вышла за него замужъ, какъ она воображала. Она ему надола: онъ бросилъ её и не оставилъ ей даже имени. Она не знала его настоящаго имени много лтъ посл своего доврія я его обмана.

— Нтъ, сэръ, я не хочу вашего имени теперь, хоть бы даже вы были лордъ, я не хочу, хоть бы даже на дверцахъ вашей кареты красовалась графская корона. Вы стоите ниже меня теперь, мистеръ Брандъ Фирминъ! сказала она.

Какъ она полюбила мальчика такимъ образомъ? Много лтъ тому назадъ во время ея страшнаго горя, она помнила недли дв краткаго, чуднаго счастья, которое явилось съ ней среди ея униженія и одиночества, помнила ребенка на своихъ рукахъ съ глазами, похожими на Филипповы. Онъ былъ отнятъ отъ нея черезъ шестнадцать дней посл его рожденія. Помшательство овладло ею, когда ея умершаго ребёнка унесла. Помшательство, горячка и борьба-ахъ! кто знаетъ, какая ужасная? Она сама не знала этого никогда. Въ жизни ея есть пропускъ, котораго она никогда не могла припомнить. Но Джорджъ Брандъ Фирминъ, эсквайръ, докторъ медицины, знаетъ, какъ часты подобные припадки помшательства, знаетъ, что женщины, которыя не говорятъ о нихъ, часто страдаютъ ими по нсколько лтъ незамтно для другихъ. Сестрица говоритъ иногда совершенно серьёзно:

— Они возвращаются, а то зачмъ бы родиться маленькимъ, улыбающимся, счастливымъ и прелестнымъ херувимамъ только на шестнадцать дней, а потомъ исчезнутъ навсегда? Я говорила объ этомъ многимъ дамамъ, испытавшимъ такую жe потерю, какъ и я; это утшаетъ ихъ. Когда я увидала этого ребёнка больного на постели и онъ поднялъ глаза, я узнала его, говорю я вамъ, мистриссъ Ридли. Я не разсказываю объ этомъ, но я узнала его, мой ангелъ, воротился опять; я узнала его по глазамъ. Поглядите-на на нихъ. Видали вы, когда подобные глаза? Они какъ-будто видли небо. Глаза у его отца не таковы.

Мистриссъ Ридли торжественно вритъ этой теоріи, и мн кажется я знаю одну даму, очень близкую ко мн, которая не совсмъ отвергаетъ её. И это тайное мнніе мистриссъ Брандонъ упорно сообщаетъ женщинамъ, оплакивающимъ своихъ перворожденныхъ умершихъ дтей.

— Я знаю одинъ случай, шепчетъ сидлка: — одна бдная мать лишилась своего ребёнка, которому было шестнадцать дней; и шестнадцать лтъ спустя, въ этой самый день, она увидала его опять.

Филиппъ знаетъ изъ исторіи Сестрицы только, что онъ предметъ этой обманчивой мечты и это очень странно и нжно трогаетъ его. Онъ припоминаетъ нсколько болзнь, во время которой Сестрица ухаживала за нимъ, припоминаетъ безумный пароксизмъ горячки, какъ его голова металась на ея плеч,- прохладительное питье, которое она подносила къ его губамъ, — огромныя ночныя тни, мелькавшія въ пустомъ школьномъ дортуар,- маленькую фигуру сидлки, скользящей взадъ и вперёдъ въ темнот. Онъ долженъ знать и случилось возл его постели, хотя онъ никогда не упоминалъ объ этомъ ни отцу, ни Каролин. Но онъ

сближается съ женщиной и удаляется отъ мущины. Инстинктивныя ли кто любовь и антипатія? Особенную причину его ссоры съ отцомъ младшій Фирминъ никогда ясно не объяснялъ мн ни тогда, ни посл. Я зналъ сыновей гораздо боле откровенныхъ, которые, когда отцы ихъ поскользаются и спотыкаются, приводятъ своихъ знакомыхъ подсмиваться надъ паденіемъ старика.

Въ одинъ дань, когда Филиппъ вошолъ въ маленькую гостиную Сестрицы, представьте себ его удивленіе при вид грязнаго друга его отца, пастора Тёфтона Гёнта, спокойно сидвшаго у камина.

— Вы удивляетесь, чти видите меня здсь? говоритъ грязный джентльмэнъ, съ насмшкой глядя на надменное лицо Филиппа, на которомъ выражались удивленіе и отвращеніе. — Оказалось, что мистрисъ Брандонъ и я очень старые друзья.

— Да, сэръ, старые друзья, очень серьезно говоритъ Сестрица.

— Капитанъ привёзъ меня домой изъ клуба «Головы Адмирала Бинга». Весёлые собесдники эти Бинги. Честь имю вамъ кланяться, мистеръ Ганнъ и мистриссъ Брандонъ.

И об особы, къ которымъ обратился джентльмэнъ съ рюмкою въ рукахъ, кланяюся въ отвтъ на его привтствіе.

— Жаль, что вы не были на ужин мистера Филиппа, капитанъ Ганнъ, продолжаетъ пасторъ: — вотъ была ночка! Всё знать — дворяне — бордоское перваго сорта. А вино вашего отца, Филиппъ, почти всё выпито. И псня ваша была отличная. Вы слышали, какъ онъ поётъ, мистриссъ Брандонъ?

— Про кого это вы говорите онъ? спрашиваетъ Филиппъ, всегда кипвшій бшенствомъ передъ этимъ человкомъ.

Каролина угадала антипатію Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человка.

— Мистеръ Гёнтъ, кажется, выпилъ лишнее, говоритъ они, — Я знаю его уже давно, Филиппъ.

— Кто такой онъ? опять говоритъ Филиппъ, съ сердцемъ глядя на Тёфтона Гёнта.

— Ну, онъ, тотъ гимнъ, который вы пли! кричитъ пасторъ, напвая мотивъ. — Я самъ выучилъ его въ Германіи; я долго жилъ въ Германіи, капитанъ Ганнъ — полгода въ одномъ особенно тёмномъ мстечк: — на Quodstrasse во Франкфурт-на-Майн. Меня преслдовали злые жиды. Тамъ жилъ также другой бдный англичанинъ, который чирикалъ эту псенку за ршоткой, и умеръ тамъ, а жиды остались не при чомъ. Я много видалъ въ жизни, много претерпвалъ разныхъ злополучій и храбро ихъ переносилъ посл того, какъ мы съ вашимъ отцомъ учились вмст въ университет, Филиппъ. Вы ничего подобнаго не длаете? Еще рано. Ромъ прекрасный, Ганнъ, право такъ,

И опять пасторъ пьётъ за здоровье капитана, который протягиваетъ грязную руку гостепріимства своему пріятному гостю.

Нсколько мсяцевъ Гёнть жилъ въ Лондон и постоянно бывалъ въ дом доктора Фирмина. Онъ приходилъ и уходилъ когда хотлъ; онъ сдлалъ домъ Фирмина своей главною квартирой и въ щегольскомъ, безмолвномъ, приличномъ дом былъ совершенно свободенъ, разговорчивъ, грязенъ и фіамильяренъ. Отвращеніе Филиппа къ этому человку увеличивалось до того, что, наконецъ, дошло до неистовой ненависти. Мистеръ Филь, теоретически радикалъ (изъ оппозиціи, можетъ-быть, отцу, который, разумется, принадлежалъ къ партіи консервативной), санкюлотъ Филь въ сущности былъ самый аристократическій и надменный изъ юныхъ джентльмэновъ; онъ чувствовалъ презрніе и ненависть къ низкимъ и раболпнымъ, а особенно къ слишкомъ фамильярнымъ людямъ что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что онъ никогда не принималъ ни малйшаго труда скрывать. Съ дядей своимъ и кузеномъ Туисденомъ, напримръ, онъ обращался и вполовину не такъ вжливо, какъ съ ихъ лакеемъ. Маленькій Тальботъ унижался передъ Филемъ и ему было не совсмъ ловко въ его обществ. Молодой Туисденъ ненавидлъ Филиппа и не скрывалъ своихъ чувствъ въ клуб, или передъ общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, съ своей стороны, принималъ съ своимъ кузеномъ такой надменный видъ, который, и признаюсь, долженъ былъ раздражать этого джентльмэна, бывшаго старе Филя тремя годами, занимавшаго казённую должность, члена нсколькихъ хорошихъ клубовъ и вообще порядочнаго члена общества. Филь часто забывалъ присутствіе Рингуда Туисдена и продолжалъ свой разговоръ, вовсе не обращая вниманія на замчанія Рингуда, признаюсь, онъ бывалъ очень грубъ. Que voulez vous? Мы вс имемъ наши маленькіе недостатки, и въ числ недостатокъ Филиппа было неумнье терпливо переносить общество надодалъ, паразитовъ и притворщиковъ.

Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэнъ не очень долюбливалъ друга своего отца, грязнаго тюремнаго капеллана. Я самый терпимый человкъ на свт, какъ это извстно всмъ моимъ друзьямъ, любилъ Гёнта не боле Филиппа. Мн было какъ-то неловко въ присутствіи этого человка. Его одежда, цвтъ его лица, его зубы, его косые взгляды на женщинъ — que sais-je? всё было непріятно въ этомъ мистер Гёнт, а весёлость его и фамильярность еще противне даже это непріязненности. Удивительно, какъ между Филиппомъ и тюремнымъ капелланомъ не случилось драки: тотъ, кажется, привыкъ, что его вс терпть не могли и хохоталъ съ цинической весёлостью надъ отвращеніемъ къ нему другихъ.