Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
– Ордена, наверное, прикупает на барахолке у Обводного, проверить бы наградные удостоверения, – не прекращал мечтать Шанский; на последовавшем за политинформацией приглашённого учёного-марксиста уроке Лев Яковлевич излагал теорию соцреалистического геройства, слегка смягчая желанные образы стальных борцов за светлое будущее робкими чеховскими надеждами на прекрасное в одеждах и лицах, Шанский с ехидцею вопрошал. – Сгодится наш завуч, хотя громко в платок плюётся, на роль положительного героя?
Лев Яковлевич смущённо пыхтел, хватался за сердце.
– Завуч тоже простёр совиные крыла, да? – не унимался жестокий Шанский. И ведь никто не тянул за язык.
Нда-а, Льву Яковлевичу учебных часов хронически не хватало, чтобы
Как передать трепет, восторг, который внушали гордые, самим видом своим бросавшие вызов советской рутине щёголи? Как сберечь в обновляющих впечатления вихрях времени заторможенные, едва ль не ленивые жесты тех безупречных красавцев, лепку их мужественных и элегантно-небрежных поз?
Пустые мечтания.
Всё минуло, истаяло, как сигаретный дым… да и славно написано уже об артистичных свободных героях, лучше – не написать!
Но одну фигуру не обойти.
Его не оставляли без внимания фельетонные подвалы газет: «Ресторанный аристократ», «Мусор».
Летними вечерами он был на виду, стоял на посту.
Стоял в лучах вечернего солнца, заливавшего Невский, вечерний свет казался ярче дневного; наверное, оттого, что лучи были прощальными – скоро померкнут, в перспективе Невского, за шпилем, зарозовеет небо.
Валя Тихоненко стоял, облокотившись на трубчатый поручень запылённой витрины, у облицованных солнечными зеркалами простенков, рядышком с кассами «Октября»; бронзоволицый, с римским профилем, стоик другой империи, командированный мировым духом в наши убогие годы, чтобы разбудить и вдохновить, подать наглядный пример, суть которого, правда, сформулировать не легко.
Каким он запомнился Соснину?
Русые влажные волосы, собранные в выразительный, но вполне аккуратный, умеренных габаритов, не больше, чем гребень на каске легионера, кок – посланец римлян обзавёлся новомодной причёской; и приоделся по последней английской моде. Серые брюки, тёмно-синий клубный пиджак с металлическими пуговицами, светлая, в полоску, рубашка, шёлковый галстук, довольно строгий… да, никакой стиляжьей утрировки, в облике торжествовал вкус. Всё на Вале было добротное, неподдельное, если бы деду-товароведу довелось тронуть штанину из тонкой фланельной шерсти или рукав кашемирового пиджака, оценил бы натуральные материи по достоинству. Увы, из-под правого Валиного рукава отпугивающе торчали чёрные пальцы протеза: после снятия блокады необученных старшеклассников погнали в Лигово на разминирование, не повезло – мина взорвалась, оторвала кисть. Поговаривали – Бухтин сам однажды увидел – что в острых ситуациях, тем паче при прямых нападениях, Валя, которого не легко было спровоцировать, отстаивал справедливость и запускал протез в ход, так умел отдубасить!
Пикантную загадочность Валиному стоянию добавляло ещё и то, что рядышком с кассами «Октября», как раз между простенками, облицованными тусклыми, хотя и загоравшимися вечерним солнцем зеркалами, располагалась дверь в пункт круглосуточного предупреждения венерических заболеваний, куда в случае подозрительного полового контакта или, напротив, предвидя такой контакт, проскальзывали за спасительным уколом, почти что задевая неподвижного Валю, сомнительные особы.
Чем приглянулось ему именно это место?
И что, собственно, он отстаивал?
И можно ли было подражать ему? Сфарцевать такой клубный пиджак, фланелевые штаны? Смешно.
Но почему столь заразительным был его наглядный пример?
Да, стоял Валя Ихоненко на бойком месте, отрешённо взирал с высоты невидимого пьедестала на бушевавшие окрест страсти, порой, казалось, Валин взор привлекал лишь далёкий блеск Адмиралтейской иглы. Но вот из засады в узком и длинном-предлинном, как коридор, дворе-проезде с одиноким наклонным клёном выскочил на Невский, волоча ногу, Свидерский во главе усиленных милиционером дружинников, зондеркоманда скрутила прыщавого малого в зелёных суконных дудочках, жёлтых ботинках; подвыпив, весело распевал – только в море, только в море счастлив может быть моряк! На него накинулись, потащили, он упирался, зацепил ботинком киноафишу – белый холстяной щит у касс.
«Судьба солдата в Америке», прикнопленная наискосок полоска бумаги: билеты на последний сеанс проданы.
Свидерский, пока укрощали разгулявшегося врага, хромая, потешно покачивая тяжёлым задом, с торжеством победителя прохаживался туда-сюда, однако в бессильной злобе пронзал Валю красным колючим взглядом; к Вале Тихоненко, истинному объекту своей классовой ненависти, никак не мог прицепиться.
Валя равнодушием встретил сатанинские уколы Свидерского.
Ни один мускул не дрогнул.
Ясно, Валя был Свидерскому не по зубам. И завуч по-прежнему следил за Валеркой, раньше ли, позже, мечтал расправиться с задирающим не по чину нос наследничком формалиста. Ну, а расправа над словесником и так стремительно приближалась.
В школе Свидерский себя бессильным не чувствовал. Сумел запугать директора.
А поскольку накал идеологической борьбы не позволял директору Кузьмичёву ослаблять бдительность, поскольку преподавательский фанатизм Льва Яковлевича – как отмечалось – не мог многоопытного Кузьмичёва не настораживать, тот после трезвых размышлений о собственной участи и судьбах показательной, вверенной ему школы создал-таки парткомиссию под председательством Свидерского, в комиссию включил пионервожатую Клаву и физрука Венякова.
Безусловно, Клава как нельзя лучше могла сыграть отведённую ей Свидерским роль, а вот физрук…
Физрук, физорг? – поди теперь разберись.
На урок в спортзал неизменно нахмуренный Николай Вениаминович Веняков заявлялся без журнала, в цивильном строгом костюме, на жёстком лацкане – значок «Ворошиловского стрелка». Не желал волынить с перекличкой, назначал «старшого» – как правило, Бызова – кидал на пол мяч, повелительным взглядом в окошко радиорубки запускал марш из «Первой перчатки» и – с глаз долой. Если позволяла погода, выводил класс во двор, опять-таки кидал мяч и, озабоченно морща лоб, исчезал до звонка: гоняйте, мотайтесь – вот вам и спорт-наука! Затем в журнале обнаруживалась стройная колонка четвёрок; даже Бызова-молотобойца не выделял – всем гарантировал хорошую успеваемость по физкультуре.