Прикосновения Зла
Шрифт:
– А где он сейчас?
– Возносит молитву в храме Тревоса. Надеется, что сын Веда явится мне и наставит на верный путь.
– Вы примирились?
– Не совсем. Отец по-прежнему требует глубокого раскаянья, в то время как я желаю всего лишь уберечь уши от нудных поучений и семейных историй о великих пращурах, чьи подвиги должны послужить мне уроком, словно именно ради этого они и совершались.
– Храмовники уже принесли очистительную жертву, обмазали мачту кровью и отдали морю баранью тушу, – геллиец облизнул пересохшие от волнения губы. – Скоро
– Что с твоим голосом? – насторожился поморец.
– Господин, дозволь еще немного постоять тут… Внизу будет жуткая духота, наверно, поэтому воздух кажется мне теперь особенно чистым и свежим.
– Тебе страшно! – догадался Мэйо, резко шагнув вперед.
Островитянин сгорбился, втягивая голову в плечи:
– Прости эту слабость, господин. Я поборю ее. Клянусь колесницей Веда.
– Отец не разрешит оставить тебя на палубе, – печально сказал нобиль. – Дурацкие правила ему дороже всего прочего.
– Если ветер окажется благоприятным, мы достигнем Рон-Руана за четыре дня. Не такой уж долгий срок… Небожители сберегли меня тогда, на корабле работорговцев, сохранят и сейчас.
Рука хозяина крепко сжала предплечье невольника.
– Я что-нибудь придумаю, и ты будешь ночевать в нормальных условиях, а не в цепях.
– Господин, – с мольбой простонал Нереус. – Зачем снова идти против законов? Смирись с неизбежным и освободи помыслы от лишних тревог.
Мэйо загадочно улыбнулся. Выражение его лица – самодовольное и коварное – не предвещало ничего хорошего:
– Наши законы одних обеспечивают благами, а других – обязанностями, и в этом есть главный источник несправедливости, перед которой бессильны даже Боги!
– Надеюсь, ты не собираешься теперь нарядиться Тревосом? – тихо спросил островитянин.
Поморец беззаботно отмахнулся:
– О, нет! Моряки – крайне суеверный народ и, если обман раскроется, точно выкинут меня за борт. К тому же дважды рассказанная шутка не так веселит, правда?
– Ради всего святого, господин, оставь эту опасную затею! Здесь же не Таркс…
– Поэтому следует крепко подумать об осторожности, – нобиль нравоучительно поднял указательный палец. – Чем я и займусь.
Надсмотрщик проводил геллийца к спуску в трюм. Запястья раба сковали тяжелыми кандалами и швырнули его во тьму, к таким же несчастным, вынужденным кое-как размещаться в ужасной тесноте.
Здесь никто не разговаривал, и оттого казалось будто вокруг вместо людей – растворенные среди мрака тени. Время ползло медлительной улиткой. Бездействие выматывало хуже самой тяжелой работы. Нереус не пытался размять затекшие мышцы, только изредка шевелил руками, чтобы хоть на мгновение избавиться от мучительного давления оков. Заснуть не получалось. Островитянин мысленно повторял молитвы и гимны, надеясь с их помощью обрести душевный покой. Геллиец знал, что главное унижение еще впереди…
Вечером рабов подняли на палубу и заставили танцевать. Это развлекало моряков, а невольникам, как считалось, позволяло сохранить в пути физическую крепость.
На
Через пару минут геллиец почувствовал на себе ободряющий пронзительный взгляд и тайком улыбнулся. Мэйо стоял рядом с отцом на корме, приосанившись и излучая довольство.
Ощутив так необходимую сейчас поддержку, Нереус расправил плечи, горделиво вскинул подбородок и пустился в пляс широко, не жалея сандалий. Он знал, что именно такое веселое буйство всегда нравилось молодому поморцу.
Хозяин оценил старания раба. Мэйо вытянул губы, будто вознамерился поцеловать геллийца, хотя расстояние между ними составляло больше тридцати шагов. Островитянин не мог слышать, что сказал отпрыску Макрин, и ошибочно полагал, будто отец с сыном наконец обрели утраченное согласие.
– Публичное выражение телесной симпатии к невольнику и демонстрация чувственного влечения к нему умаляет твое достоинство, Мэйо, – сухо заметил сар.
– Я выразил одобрение, а не симпатию, – смело ответствовал родителю черноглазый юноша. – Если бы хотел намекнуть на нечто большее, то поступил бы так…
С темной ухмылкой он недвусмысленно качнул бедрами взад-вперед.
– Ты можешь не раздражать меня хотя бы один вечер? – Макрин положил руки на пояс. – В твои годы я уже помогал вести дела на вилле и заботился о приумножении семейного богатства. Имея склонность лишь к выпивке и распутству, кем видишь себя в будущем?
– Философом.
– Бродягой-пустомелей? Желаешь за медяки кривляться перед толпой невежд?
– К чему эти вопросы? Все решено и без меня – с кем вступлю в брак, кто особняк подарит, куда пошлют служить…
– Неблагодарный, – пожилой нобиль смерил отпрыска осуждающим взглядом. – У единиц есть то, что ты имеешь. И этого, оказывается, мало! Вокруг чего парят твои желанья?
– Ищу любовь, но не могу сыскать.
– Я так и думал, – с досадой произнес Макрин. – В твоей голове – одна похоть!
– Нет, – оставшись в очередной раз неуслышанным, Мэйо дал волю злобе. – Там еще ветер и морская пена.
Нереус уловил опасное настроение хозяина, но был бессилен повлиять на ситуацию. Невольника снова отправили в трюм.
Закат догорал и триера встала на якорь у берега. Большинство моряков покинули корабль. Промаявшись с час, островитянин задремал. Его разбудил зычный окрик гортатора[16]:
– Геллиец Нереус! Вылезай! Живо!
В лилово-фиолетовых просветах туч мерцали звезды. Оголенная мачта издалека напоминала устремленное к небу гигантское копье, наконечник которого терялся среди укрывшей залив матовой темноты. Ежась спросонок, раб молча следовал за командиром гребцов. Тот приказал сидящему возле наковальни моряку сбить с островитянина кандалы и грубо велел ему: