Принцесса Конде
Шрифт:
Некоторое время в карете царило молчание. Потом герцогиня сказала:
– Я полагаю, что если в деле фигурирует кукла, изображающая Мазарини, то и сам Мазарини как-то в нем задействован!
Герцогиня отняла у де Фобера игрушку и принялась совершенно по-детски поправлять на «кардинале» красную сутану.
– Более того, я догадываюсь, что раз лейтенант гвардейцев его высокопреосвященства разыгрывает из себя площадного шута – простите, шевалье, но это именно так! – то все куда серьезней, чем…
Она запнулась.
– Чем что? – услужливо подсказал Эме, не давая девушке ни секунды на раздумья.
– Чем обычный розыгрыш, направленный против
– Вы со мной откровенны, ваше высочество? Извините, но семья, к которой вы имеете честь принадлежать, не может отнести это качество к своим несомненным добродетелям!
Герцогиня усмехнулась.
– Вы правы, шевалье. Но я вполне откровенна. Можете считать, что этим вы обязаны своему представлению. У вас талант.
– Благодарю, мадам, но вы не сказали, кто над кем хотел посмеяться.
– Нынче утром… – тонкие пальчики Анны-Женевьевы продолжали старательно расправлять складки на кукольной одежде. – Нынче утром мой муж велел мне отправиться на прогулку, но не ради удовольствия, а для дела. Он, видите ли, вчера увидел на одной из площадей бродячего актеришку, который показывал кукольное представление. У актера была кукла, поразительно похожая на кардинала. Он хотел купить эту куклу, но ему помешали… Он уверил меня, что хочет отомстить Мазарини за насмешки, которыми тот осыпал его в присутствии королевы…
– Это все, мадам? – Серые глаза шевалье де Фобера чуть сузились.
– К сожалению, да! – девушка вздохнула. – Что, немного я добавила к тем сведениям, которыми вы наверняка располагаете?
– Я удивлен, что вы сказали мне хотя бы это! – признался Эме, умолчав, конечно, о том, что появление кареты герцогини на площади стало для него откровением.
Немного погодя он добавил:
– Вы понимаете, что у вашего супруга могут быть неприятности?
– Прекрасно понимаю! – Бирюзовые глаза гневно сверкнули. – И даже желаю, чтобы у него были неприятности!
Де Фобер ожидал всего, но не такого откровенного проявления неприязни по отношению к спутнику жизни. Впрочем, дочь Шарлотты Монморанси могла позволить себе какие угодно выходки. Эме привык, что госпожа Шарлотта ни в чем не знала меры. Логично было предположить, что Анна-Женевьева кое-что унаследовала из характера матери.
– Извините, шевалье! – видя, что Фобер глубоко задумался, герцогиня решила напомнить о своем присутствии. – Но я рассказала вам все, что знаю. Могу я надеяться на ответную откровенность или уже можно пригласить моего спутника вернуться в карету?
– Не стоит. Раз уж речь идет о вашем супруге и его возможных неприятностях. Хотя не мне давать вам советы относительно семейной жизни, сударыня, – Эме едва заметно покачал головой. – Поговорим лучше еще немного о кукольном театре. К сожалению, сегодня ночью скончался некий мсье Жером, настоящий кукольник, тот самый, который вчера давал на площади представление, столь понравившееся герцогу де Лонгвилю. Эта смерть чрезвычайно меня опечалила: вот уж кто мог рассказать о куклах и их кукловодах массу интересного. Но что сделано, то сделано. Я знаю только то, что мсье Жером выступал своего рода посредником. Между кем? С одной стороны, как мы только что выяснили, находится ваш супруг. Возможно, не он один. С другой стороны – кто-то еще. Этот неведомый мне «кто-то», судя по всему, из тех, с кем герцог де Лонгвиль не имеет возможности встретиться и переговорить. Господам приходится писать друг
Де Фобер замолчал, словно ожидая, что скажет на это герцогиня. Анна-Женевьева говорить не спешила.
– Значит, в кукле должна находиться записка? – наконец, задумчиво уточнила она. – Записка для моего мужа?
– Ох уж эти записки, – вздохнул лейтенант, извлекая из кошелька на поясе свернутый в трубочку листок бумаги. – Должна, несомненно, должна, сударыня. Одна беда: ни мне, ни вам ее не прочесть. Взгляните сами.
Молодая женщина осторожно расправила тонкий листок.
– Тут какие-то цифры, – разочарованно нахмурилась она. – Шифр?
– Несложный, насколько я могу судить. Но мне от этого не легче, – пожаловался Эме. – Похоже на шифровку по книге. Каждое слово послания зашифровано тремя цифрами – номером страницы, номером строки и номером слова в строке. Прочесть записку может даже ребенок. Если только у него под рукой нужная книга. Ну а содержание этой бумаги, как вы понимаете, может быть любым: от любовного сонета до известия о втором пришествии Спасителя, от подробного описания того, как Мазарини провел вечер, до сведений, которые могут стоить кардиналу его красной мантии. Даже и не знаю, что мне теперь с этим всем делать. Пресечь «кукольный театр» на корню? Это ничего не даст. Со временем любители зашифрованных записок придумают новый способ их передачи. А лучше, может быть, сделать так: насадить на крючок наживку – вот это послание – и подождать, пока на нее клюнет крупная рыба? Хотите поймать эту самую рыбу вместе со мной, сударыня?
Герцогиня вопросительно приподняла бровь.
– С чего вы взяли, что мои интересы совпадают с вашими, господин лейтенант?
– Я этого не говорил. Всего лишь предположил, что, может быть, вам будет любопытно, чем занят ваш благоверный? Кроме Мазарини есть ведь еще королева. И король, который хоть и выглядит неважно, но все же пока является нашим государем. Ваш муж честолюбив? А ваш отец? А ваши братья? Некоторые вещи, герцогиня, не прощают даже принцам.
Анна-Женевьева брезгливо швырнула куклу на сиденье.
– И что вы предлагаете? Что вы хотите, чтобы я сделала?
– Ничего из ряда вон выходящего. Просто доставьте куклу вашему мужу. Вместе с запиской внутри. А заодно передайте, что кукольник Жером захворал и оставил на своем месте ученика, которому можно доверять. А уж с остальным я разберусь сам. Впрочем, еще вы можете полюбопытствовать, какие книги почитывает на досуге герцог де Лонгвиль…
Фабьен ехал рядом с каретой, скрипя зубами. Ему хотелось распахнуть дверцу, вытащить господина де Фобера за шиворот и оставить его на мостовой. Так долго говорить наедине с герцогиней! И ведь еще неизвестно, что замышляет этот человек! Да, он дворянин, но он служит Мазарини, а кардинал-итальянец не питает особой привязанности к дому Конде. К тому же Фабьена ужасно злило, что ему не позволили участвовать в разговоре. Он не знал, перескажет ли ему герцогиня то, что сообщил ей де Фобер, в конце концов, она имела полное право ничего ему не говорить. Но Фабьена это почему-то задевало. «Исполняй приказ и ни о чем не думай», – внушал он себе.