Природа хрупких вещей
Шрифт:
Кэндис опять устремляет взгляд на золотистый горизонт.
— Мне жаль, что с вами это произошло, — роняю я. А что еще могу я сказать в утешение?
— Мама просто сидела и плакала, — продолжает Кэндис далеким голосом. — Мартин был спокоен, сказал, что нам лучше уйти, и мы ушли. Отец кричал нам вслед, что я разрушила его жизнь, погубила их и что меня больше не желают видеть в его доме. Я долго не получала от родителей никаких вестей. Они не объявились даже тогда, когда я потеряла ребенка: на сроке шесть месяцев у меня случился выкидыш.
Кэндис
— Это был мальчик. Совсем крохотный. Не знаю, почему он родился раньше срока. Мне хотелось запихнуть его назад. Он был такой малюсенький. Такой красивый.
— Я вам очень сочувствую, — говорю я, совершенно искренне. Я ее хорошо понимаю. Знаю, каково это — держать в руках крохотную жизнь, вызревшую в твоем теле. И знаю, что чувствует женщина, когда в ее руках эта жизнь угасает. Я беру ее ладонь в свою. Из сострадания. Из солидарности.
— Я погрузилась в пучину печали, — возобновляет свой рассказ Кэндис. — Я любила малютку. Мартин думал, что я буду скорбеть меньше, если мы родим другого ребенка. Мы жили в его маленьком домике на территории конюшни, и я наблюдала за своими бывшими друзьями: как они, разодетые, развлекались, смеялись, радовались жизни. Сама я сомневалась, что когда-нибудь опять смогу улыбаться. Казалось, на свете есть только один человек, которому я небезразлична, — Мартин. И я поверила, что другой ребенок заполнит разверзшуюся во мне жуткую пустоту. Когда снова забеременела, была на седьмом небе от счастья. Своего второго мальчика я выносила до конца, но он родился мертвым. Не сделал ни одного вдоха.
Я стискиваю руку Кэндис, напоминая ей, что я рядом, ведь сейчас она заново переживает те страшные, умопомрачительные мгновения, когда осознала, что дитя, которое она с таким трудом произвела на свет, уже отчалило в мир иной. В ее надтреснутом голосе я слышу боль, которая не притупляется со временем, а просто уходит в тень, — беспощадный призрак, всегда маячащий у тебя за плечом. Стоит чуть повернуть голову, и ты упираешься в него взглядом. Эта боль тяжела, холодна и бесцветна, как мрамор.
— Сочувствую вашим утратам. Искренне сочувствую, — говорю я.
— Я рухнула в пропасть, — монотонно продолжает Кэндис, очнувшись от душераздирающих воспоминаний. Такое впечатление, будто она отстраняется от того, о чем рассказывает, будто говорит не о себе. — Мне все стало безразлично. Безразлично, что мы наконец-то стали ежемесячно получать деньги из доверительного фонда, оставленного бабушкой, и смогли переехать в более приличный дом. Мне даже было все равно, что я опять забеременела и родила, да поможет мне Бог, и на этот раз ребенок выжил. Чудесная девочка. А мне было все равно. Мартин часто не ночевал дома, от него пахло чужими духами, а мне до этого не было никакого дела. — Она смотрит на Кэт, спящую неподалеку от нас. Девочка похожа на ангелочка. — Я была ужасной матерью для моего маленького Котенка.
— Вовсе нет. — Я поглаживаю ее по руке.
— Да, ужасной.
— Она знает, что вы ее любите. Всегда знала. Я в этом уверена.
— Не может быть. Я же бросила их. Бросила их обоих. Перед самым днем рождения Кэт. Ей исполнялось четыре года. Я… я просто… хотела исчезнуть. Пошла на пляж у Венис-Мидуэй, собиралась войти в океан и просто идти и идти, пока вода не сомкнется надо мной…
Ее голос постепенно затихает. Я почти верю, что она позволила морю унести ее. Но вот она, рядом со мной.
— А потом? — мягко допытываюсь я.
Кэндис моргает, долго и медленно, словно ее вытащили из пенящегося прибоя.
— На берегу были люди, они курили опиум и меня пригласили… в свою компанию. Предложили выкурить с ними трубку. И разделить все остальные радости. Я согласилась. Отдавалась всем, кто меня желал. Спала со всеми, кто хотел со мной переспать. Мне казалось, это более легкий способ раствориться, нежели войти в океан и утонуть. И у меня получалось. Я таяла, с каждым днем все больше и больше. Уже почти исчезла.
— Но что-то произошло? — спрашиваю я. Ведь что-то же ей помешало.
Она долго подбирает слова и наконец отвечает:
— От одного из своих приятелей по клубу отец услышал, что меня видели в компании каких-то подонков, как он выразился. Отец нашел меня, привел домой. Домой к Мартину. А Мартин даже не искал меня.
Кэндис тяжело вздыхает. Я вижу, сколь изнурителен для нее этот разговор.
— Эту болезнь, что теперь убивает меня, я подцепила в одном из переулков близ Венис-Мидуэй. — Она невесело смеется. — Так что, как видите, я все-таки исчезаю. Добилась того, чего, как мне казалось, я хотела.
И я опять стискиваю ее руку. Это все, что я могу. Сделанного не исправишь. Не в моей власти вернуть ей мужа, умерших детей, здоровье, впустую растраченные годы, которые она могла бы посвятить Кэт.
— Для мамы это был… сильнейший удар. Она не выдержала. — Из горла Кэндис рвется всхлип. — Ей было невыносимо видеть меня такой, какой я стала. Меньше чем через полгода она умерла. Я разбила ей сердце.
— Зря вы себя вините.
— Нет, не зря. Это я виновата в ее смерти.
Кэндис на время умолкает. Страдальчески закрывает глаза, прячась от своего горя, от чувства вины.
— Теперь, конечно, все стало понятно, — через пару минут, не разжимая век, произносит она безжизненным голосом.
— Что именно?
Кэндис распахивает глаза и смотрит на спящую Кэт.
— Мартин хотел, чтобы я покончила с собой. И ему было на руку, что я слегла с чахоткой. Если уж не самоубийство, так пусть хоть так. Поэтому он был против того, чтобы я отправилась в лечебницу. Ему было нужно, чтобы я поскорее умерла. Ведь Кэт оставалась с ним. Ей отойдет моя собственность в доверительном управлении.