Природа хрупких вещей
Шрифт:
— Что он собирался сделать? — спрашивает Кэндис совсем тихо, почти шепотом. — Что он собирался сделать с Белиндой? С вами?
Я качаю головой, вспоминая ту сцену и хладнокровные слова Мартина.
— Мы слишком много знали. Мешали осуществлению его планов. Он так и заявил.
— А… Кэт? Как он поступил бы с ней? — По лицу Кэндис снова текут слезы.
— Ей он не причинил бы вреда. Она — залог его финансового благополучия, ведь рано или поздно он истратил бы украденное золото. Он не стал бы причинять ей вред. Но, думаю, он знал, как ее запугать, чтобы она молчала.
—
— А зачем? Вы и так умирали. Убийство — это та еще морока. В вашем случае ему ничего не нужно было предпринимать.
Некоторое время мы молчим, осмысливая чудовищные истины о Мартине.
— Вы считаете, что она спасала ребенка? — уточняет Кэндис.
— Уверена.
— Что ж… это — храбрый поступок. — Голос Кэндис полнится благоговением. — И самоотверженный. Она — не такая, как он. И не такая, как я. Это я виновата в том, что она не разговаривает.
— Думаю, это не совсем так. Незадолго до того, как появилась Белинда и случилось землетрясение, Кэт уже начала разговаривать, причем с каждым днем все больше и больше. Стала доверять окружающему миру, общаться с ним. Она была слишком мала, когда лишилась вас, и замкнулась в себе потому, что это помогало ей пережить постигшую ее потерю. А Мартин был только рад, что она молчит. Думаю, он специально был холоден с Кэт, лгал ей, — чтобы она чувствовала себя подавленной и убитой горем. Видимо, сейчас она снова замолчала, потому что ошеломлена и напугана. Землетрясение и дни тягот, что последовали за этим, — непосильное испытание для ребенка. Думаю, скоро она опять обретет голос. Любовь ее отогреет, как это было прежде.
— Ваша любовь? — спрашивает Кэндис, и на этот раз я не понимаю, что означает ее тон.
— Да. Я очень люблю Кэт. Люблю, как родную дочь.
— Но все-таки привезли ее ко мне.
— Она — ваша дочь, плоть от плоти. И она знала, что вы живы. Чем я была бы лучше Мартина, если б утаила ее от вас?
— И вы решились привезти ее, зная, что болезнь, которой я страдаю, скорее всего, погубит меня?
Я на мгновение задумываюсь.
— В первую очередь поэтому.
Мы снова несколько минут молчим.
— Я знаю… знаю, что она не может жить с вами здесь, в лечебнице, — продолжаю я. — Я полагала, что здесь будет ваш отец и, возможно, он захочет забрать девочку к себе. Соболезную вашей утрате. Медсестра сообщила мне, что ваш отец недавно погиб.
— Да, — подтверждает Кэндис невыразительным тоном.
— Кэт может жить со мной в Тусоне столько, сколько вы пожелаете. Я сняла небольшой номер в гостинице возле вокзала. И готова, если хотите, приводить сюда Кэт каждый день, когда вам дозволено принимать посетителей.
— Даже так? — недоверчиво произносит Кэндис. Она озадачена, удивлена. — Вы взяли бы на себя такой труд ради больной женщины, с которой едва знакомы?
— Я готова делать это ради Кэт. Вы ее мать, она вас любит. Даже не сомневайтесь. Она рвалась к вам.
— Что ж, можно и так, пока я не устрою что-нибудь другое.
Ни с того ни с сего я вдруг нервно прокашливаюсь.
—
Кэт, неподалеку от нас, начинает ворочаться на подушках. Мы с Кэндис умолкаем, наблюдая за ее пробуждением. Она садится на своем необычном ложе, недоуменно смотрит сначала на меня, затем на мать, словно ей приснился сон, в котором присутствовала только одна из нас.
— Иди сюда, детка, — зову я.
Кэт слезает с подушек и семенит ко мне. Я снова сажаю девочку к себе на колени, чтобы она была как можно ближе к матери, не рискуя заразиться от нее.
Кэндис устало кладет немощную руку на ногу Кэт.
Неоконченный разговор тяжким бременем давит и на меня, и на Кэндис, но мы, три израненные души, молча сидим на нестерпимой жаре, пока не появляется медсестра. Сказав, что Кэндис нужно отдохнуть перед ужином, она снимает с тормоза передвижной шезлонг, на котором полулежит больная.
— В какой гостинице вы остановились? — осведомляется Кэндис.
— «Роза пустыни».
Она кивает и смотрит на Кэт.
— Увидимся завтра, Котенок. Хорошо?
Кэт кивает.
И Кэндис увозят.
На обратном пути в экипаже, что везет нас в гостиницу, мы с Кэт обе молчим. Я хочу спросить девочку, о чем она думает, но знаю, что ответа не получу. С виду она не расстроена тем, что сегодня ей недолго удалось побыть с матерью, но и не особо взволнована в преддверии завтрашнего визита в лечебницу. Ужинать мы идем в ресторан напротив гостиницы, где заказываем жареную курицу, фасоль и теплые маисовые лепешки. По возвращении в номер примерно с час читаем слова в тетрадке моего папы и ложимся спать.
Утром, когда спускаемся завтракать, хозяин гостиницы сообщает нам, что наше проживание оплачивает некая миссис Кэндис Хокинг, забронировавшая для нас номер на неопределенное время, до тех пор, пока по ее просьбе я буду оставаться в городе. Кроме того, она берет на себя расходы на наше питание и ежедневные поездки в лечебницу и обратно. Я одновременно и рада, и немного оскорблена тем, что Кэндис взялась оплачивать мои расходы. Мне не нужно платить за заботу о Кэт, я же не наемная няня, а это выглядит именно так. Но денег из сейфа Мартина надолго не хватит, а одному Богу известно, сколько еще мне здесь находиться. Это уж как получится, буду жить день за днем.
Прежде чем поехать в лечебницу, я веду Кэт в магазин канцтоваров, расположенный в нескольких кварталах от гостиницы, и покупаю ей альбом для рисования c восковыми карандашами. Я уже усвоила, что с помощью рисунков она сообщает свои мысли и желания. В экипаже по дороге в лечебницу Кэт рисует малютку в пышном розовом платьице. Для девочки, которой нет еще и семи, она весьма недурно, даже великолепно, изображает грудного ребенка. Я знаю, что Кэт нарисовала Сару, даже уточнять не надо. Она по ней скучает. Да и я скучаю, как ни странно. И по малышке, и по Белинде. Мне не хватает общения с ней. Когда вернемся в город, я отправлю Белинде телеграмму, извещу, что я на некоторое время задержусь в Тусоне.