Приручить ёжика

Ефремова Тата

В голове вертелись хлесткие эпитеты Кутихиной, мне каждое ее слово в память впечаталось. Постепенно чувство вины стало отходить на второй план, на первый вышла злость. Что она от меня получила? Чем заслужил Андрей мои зу'бки, ножки... что там еще? Создавалось ощущение, что меня отымели, а я не понимаю, когда и как. Пятьдесят процентов доверия, а один процент как раз, видимо, пошел на то, от чего мне сейчас так хреново. Как бы мне хотелось вернуть все назад, в те первые дни общения с Андреем, когда я

еще ничего не знала. Рука сама собой потянулась к клубнике. Я поняла, зачем ее кутила - мне подсознательно захотелось спрятаться от всех, кроме Андрея, как тогда. Чтобы опять шутить, подтрунивать друт над друтом, чувствовать, что мы что-то друг для друга делаем, что-то нужное, важное.

В дверь вежливо постучались.

— Открыто, — сказала я, глядя на клубнику.

Это не Андрей, их с практики раньше шести не отпустят. И точно, в дверях стоял наш сосед по аппендиксу Мисак. Каракян загляну'л в блок, протяну'л:

— Ты одна? А Кирюха где?

— Уехала, — ответила я.

— Не пруха. А ты чего?

— Я? Ничего.

— Идем к нам, у нас отходная.

— Куща отходите?

— Коменда нас из блока выгоняет. Пойдем, Еж. Грустно. Все разъехались, выпить не с кем. На двоих не то. У нас вино есть, нормальное, домашнее, я сам из деревни привез, отец делал.

— Эй! — в дверь мимо Мисака ворвался Емеля, вырвал у меня клубничку, ничего другого не придумал, как отправить ее в рот. Энергично жуя, поинтересовался: — Кукухой поехала? Тебе ж нельзя!

— Нельзя, — согласилась я грустно.

Гнатченко внимательно заглянул мне в лицо:

— А, понятно, депрессуха? Пошли выпьем.

— Мне вино тоже нельзя. Я от него сразу вырубаюсь.

— А водку? Ну так рванули! Все равно никого нормального, кроме тебя, в общаге не осталось. Одни преподы и аспиранты.

— Ну спасибо за комплимент, — вздохнула я, поднимаясь. — Клубники хотите?

— Возьми в качестве закусона. А ничего посерьезнее нет? Жрать охота.

— Могу макароны сварить, — я потрясла пачкой «ракушек». — И запечь с сыром.

— Нормулёк! — оживился Емеля.

В блоке у парней выяснилось, что неразлучных друзей расселяют по разным комнатам. Я сказала, что это хорошо: большинство блоков в нашем аппендиксе были для семейных преподов, гостиничного типа, две маленькие комнатки и крошечная кухонька, а Гнатченко и Каракян жили в однокомнатном угловом закутке, чуть ли не друг у друга на голове.

— Если в одном блоке поселят, в одной комнате, то хорошо, — сказал Мисак, вертясь у плиты и принюхиваясь к парку от макарон. — А сюда препода какого-то вселяют. Он один, без жены. Вроде будет вести инфотейнмент(*) по выбору и что-то еще. Ну чё, готово?

— Почти, — сказала я. — Что сидите? Разливайте.

* - способ подачи теле- или радиовещательного материала, который нацелен как на развлечение, так и на информирование аудитории

20

С водкой в тот вечер у нас как-то не

срослось. Я долго скорбно смотрела в стакан, но отпить так и не решилась.

— Э-э-э... — протянул Каракян, понаблюдав за моими мученьями. — Я же говорил, девушкам - компотик.

И плеснул мне вина. Я повертела стакан в руке, глядя на лампочку через рубиновую жидкость, понюхала. Красиво, до щекотки в носу пахнет спелым виноградом. Отпила глоток. Сладко, терпко. Второкурсники уминали макароны с сыром, печально вздыхали и поглядывали в угол, где Эверестом возвышались мятые вещи и обувь. Вид у парней был похоронный.

— Да ну вас, — сказала я, — взбодритесь.

— Ты не понимаешь, Еж, — грустно сказал Гнатченко, — тут для нас особое место, место силы.

— Ага, — сказала я, чувствуя, как под действием домашнего «компотика» грызущие мой мозг мысли потихоньку отступают. — Знаю я, в чем ваша сила. У вас под балконом пристройка: спрыгнул на крышу - и считай, на улице. И обратно легко залезть можно, по решетке на заборе.

— Обратно зимой сложно, когда решетка скользкая, — Мисак сначала заспорил, потом вспомнил, что халява с неограниченным входом-выходом из общаги в любое время дня и ночи закончилась, и погрустнел. — Вот на фига пре поду такой маленький блок?

— Может, он т>т тоже деньгу зашибать захочет? — ехидно заметила я.

Мы-то с Кирой знали, что пацаны на своем балконе бизнес делали: пускали опоздавших в любое время суток, тех, кому не .улыбалось в толстой амбарной книге у бабы Даши каждый раз писать объяснительную - что, почему, как посмел. Днем у пацанов тариф был сотня, вечером - трояк. А что? Отличный мани-мейкинг, не хуже моего с Дэном. В общем, мы друт друга понимали. (Дэну, кстати, пацаны о балконе не говорили, я запретила, под страхом смертной казни - сгущенку терять не хотелось).

— Кирюхи на вас нет. И, кстати, где наш вантус?

— Пей давай, — вздохнул Мисак, — все вернем, мы честные.

— Угу, как же.

— Дождь, — уныло сказал Емеля, глядя в окно. — Чуто, это надолго. Хана лету'.

— Зато не жарко, — я отхлебнула еще глоточек... и на этом моменте летопись посиделок у соседей в моей памяти обрывается.

Мне снились голоса.

... не поили мы ее, она реально пробку' от бутылки понюхала и отру'билась! — гудел один голос.

... реально пробку! — поддакивал второй.

... умереть хотите, дерзкие? — рычал третий голос.

... мы ее даже пледиком ужрыли, чё?!

... да она сама расстроенная пришла! при чем здесь мы?!

... чем расстроенная?!

... да мы откуда знаем?! когда засыпала, порола что-то об одном проценте, ну' типа один процент из пятидесяти, но в нем вся соль, матешу не сдала, что ли?

Я пыталась опознать голоса. Первые два знакомые такие, а третий... милый, даже родной. Потом меня ку'да-то несли. Мне не хотелось переезжать с пацанами в другой блок. И я попыталась протестовать.