Проблема «бессознательного»

Бассин Филипп Вениаминович

Подобная близость выводов анализа функциональной структуры реакций к данным интуитивного восприятия и художественного описания менее всего, конечно, снижает значимость первых. Вряд ли у кого-либо могут возникнуть сомнения по поводу того, что своеобразная форма постиженин мира, которая дается созданием и последующим восприятием художественных образов также основана на результатах накопления и переработки информации, толь­ко не всегда достаточно ясно осознаваемых [97] . Эта форма постижения иногда даже опережает научное знание, но она не позволяет подвергать объективному контролю ее выво­ды и не дает возможности произвольно ставить проблемы. Поэтому только рационализировав интуитивные представ­ления о сано- и патогенетической роли установок, только внеся в эту область обычную для научного анализа стро­гость в использовании категорий, мы сможем ответить на множество важных вопросов, которые на протяжении «ху­дожественного этапа разработки» (если можно так выра­зиться) всей этой

темы оставались по необходимости от­крытыми.

97

Неосознаваемые «выводы», возникающие в результате вос­приятия художественных образов, обычно имеют характер инту­итивного (рационально не аргументируемого) и, несмотря на это, очень твердого, подчас, и эмоционально окрашенного «убежде­ния». Их формирование требует качественно особого психологи­ческого акта — интимно-индивидуального эстетического пережи­вания. Поэтому подлинное постижение художественного образа не достигается в результате одного только рационального разъ­яснения смысла этого образа, хотя такое разъяснение создает важные предпосылки для более глубокого восприятия произведе­ния искусства. Именно поэтому результаты художественного по­стижения действительности не вливаются непосредственно в фонд коллективного знания, т. е. сведений, которые имеют ло­гически принудительный и непосредственно передаваемый ха­рактер.

Вся эта проблема «интуитивного знания» настолько сложна, что многие до последнего времени предпочитали ее обходить. Однако понимание важности этого вопроса, причем не только для теории художественного восприятия, проявлялось во многих пси­хологических и философских течениях, в том числе в полузабы­тых. Э. Ю. Соловьев недавно напомнил, что еще Husserl обращал внимание на тот примечательный психологический факт, что «живое восприятие всегда... содержит... непроизвольное (и часто противоречащее нашему рациональному умыслу) истолкование: непосредственный эмоциональный приговор воспринимаемому. Я вижу лицо... человека, и у меня мгновенно возникает необъяс­нимое отвращение к нему. Мое "первое впечатление" уже содер­жит... какое-то убеждение, родственное логической интуиции по своей стойкости и категоричности... В восприятии оно уже завер­шено, уже имеет определенность личного мотива и не требует никакого развертывания в мысль для того, чтобы превратиться в поступок... Heidegger... называет убеждение, присутствующее в живом восприятии, настроением» [Вопр. филос., 12, 1966, стр. 83].

В подобных истолкованиях отражается понимание широкой представленности того, что мы сейчас называем неосознаваемой переработкой информации. Но очень показательно, что углубить теоретически это понимание ни Husserl, ни возникший в более позднем периоде экзистенциализм с его принципиальным непри­нятием рациональных категорий и экспериментального подхода так и не смогли.

Первой проблемой, которая, естественно, возникает при такой рационализации, — это в высшей степени труд­но разрешимый вопрос: чем психологически и физиологи­чески отличается почти всегда присутствующее, но оста­ющееся часто клинически довольно малоэффективным вербально выражаемое «желание» выздороветь от подлин­ной «установки на выздоровление», которая нередко дает (как это подсказывает почти каждому практическому те­рапевту его клинический опыт, особенно опыт прослежи­вания динамики патологических процессов в разнообраз­ных «стрессовых» условиях) весьма ощутимые результаты.

Ставя этот вопрос, мы подходим к тому, что является на сегодня рубежом научного знания. Рубеж намечается здесь по той причине, что мы еще не располагаем разрабо­танной теорией, которая осветила бы фундаментальное (как это видно из клинических фактов) различие, сущест­вующее между двумя нетождественными видами «готов­ности», — той, которая находит выражение только в вер­бальном «желании», и той, которая проявляется в форме «подлинной установки». То, что мы узнали о психологиче­ской структуре и физиологической природе установок, подсказывает в данном случае лишь одну мысль, которая может быть использована в качестве отправной гипотезы.

Мы говорили выше (§95) о «больших фарах» созна­ния, включаемых на критических участках пути, в то вре­мя как непрерывное целенаправленное регулирование дея­тельности обеспечивается светом «малых фар бессозна­тельного». Мы воспользовались этим образом, чтобы упро­стить описание сложных соотношений, вытекающих из одновременного существования содержательно-дискретного характера активности сознания и непрерывного ха­рактера функции регулирования. Применяя эти представ­ления, можно сказать, что готовность, которая проявля­ется только осознанно, является «презентируемым» и вербализуемым психическим актом, переживаемым как «желание». Но если она только осознается, то в силу уже одной лишь дискретности подобных осознаваемых пере­живаний она не может выполнять функцию непрерывного регулирования физиологических «мер защиты» организма. Для того чтобы возникло такое непрерывное регулирова­ние, необходимо, очевидно, участие в нем также неосозна­ваемых форм высшей нервной деятельности. В этих и только в этих условиях готовность типа «желания» преоб­разуется в готовность типа «подлинной установки», спо­собную оказывать на динамику психологических явлений и физиологических процессов далеко идущие воздействия.

Такое представление последовательно вытекает из всего, что было сказано ранее. Формулируя его, приходит­ся, однако,

сожалеть о почти полной еще теоретической не­разработанности проблемы превращения вербализуемых «желаний» в установки, обладающие мощными сано- и па­тогенетическими потенциалами. Если генетической психо­логии удалось, прослеживая вопросы формирования пси­хологических функций, выработать ряд важных специаль­ных понятий, таких, например, как «интериоризация» этих функций (представление об организации психоло­гической функции на основе уподобления ее структуры структуре предметного действия) и т.п., то проблема сме­ны разных форм и степеней «готовности», вопрос о преоб­разовании более поверхностных из этих форм, носящих преимущественно вербальный характер, в более глубокие (т.е. также в каком-то смысле «интериоризированные»), затрагивающие основы личности и систему главных моти­вов поведения, еще очень далеки от аналогичной степени разработанности.

Интересно, что и в данном случае можно заметить свое­образное опережение искусством с его интуитивными ме­тодами познания действительности выводов точной науки. В художественной литературе отрицательный образ чело­века, готовность которого к поступкам определенного типа носит только вербальный, «резонерский», «словесный» (хотя, может быть, одновременно и достаточно искренний субъективно) характер и который противопоставлен поло­жительному герою, чья готовность, напротив, действенна, потому что она накрепко спаяна с основами его личности, с системой устойчивых и сильных влечений, дан, как из­вестно, во многих ярких формах, ставших подчас класси­ческими. Искусство учло, следовательно, и отразило в меру своих возможностей эту интереснейшую проблему иерархии степеней готовности к действию. Научная же психология в этом специфическом для нее во­просе резко отстала. И мы только сейчас начинаем пони­мать, насколько подобное отставание затруднило рассмот­рение и очень важных клинических проблем, относящихся к этой области.

Для того чтобы закончить обсуждение вопроса о раз­ных уровнях готовности к действию и об их влияниях на развертывание патофизиологических процессов, нам оста­ется высказать лишь несколько резюмирующих сообра­жений.

Согласно обрисованной выше схеме, «желание» выздо­ровления приобретает значение клинически действенного фактора только после того, как оно, преобразуясь в «под­линную установку», актуализирует характерные для последней непрерывные формы регулирования физиологи­ческих «мер защиты» организма. При всей неясности физио­логических механизмов и психологических закономерно­стей этого процесса очевидно, что происходить он должен в тесной связи с активной работой сознания, которая под­крепляет поверхностное, «вербальное» переживание си­стемой доминирующих мотивов, целей и коренных потреб­ностей личности. Это обстоятельство подчеркивает веду­щую роль сознания в формировании саногенных установок и позволяет заметить отчетливо выступающую здесь своеобразную диалектику отношений: терапевтическую недостаточность «желания», пока оно остается только «презентируемым», только вербализуемым, только осознаваемым переживанием, и одновременно ре­шающую роль нервных процессов, лежащих в основе соз­нания, в функциональной активации неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, без опоры на которые превращение «вербализуемых» переживаний в «подлин­ные установки» является, по-видимому, невозможным.

Предлагаемая схема, однако, не только утверждает эту диалектику осознанного и «бессознательного». Она апелли­рует к формированию установок, крепко спаянных с личностью, подчеркивает значение связи поведения с системой фундаментальных, а не случайных и преходя­щих мотивов и приобретает благодаря этому определенный воспитывающий, этический оттенок.

И она является, конечно, подлинной антитезой психо­аналитического мифа о «Бессознательном», как о психи­ческой сущности, роль которой в клинике способна быть только отрицательной, поскольку ограничение этой сущно­сти нормами общественной морали может лишь препятст­вовать, с точки зрения теории психоанализа, достижению того, что Nietzsche называл «Великим здоровьем». Теория установки (и в этом ее основное значение для клиники) раскрывает идею «бессознательного» как фактора, кото­рый способен, напротив, столь же активно участвовать в сопротивлении болезни, как и в провокации последней, не­обычно расширяя тем самым представление о потенциаль­ных возможностях сознательно направляемой нервной деятельности человека.

Вряд ли мы ошибемся, если скажем в заключение, что стремление понять эти возможности было одной из сокро­венных потребностей человека на протяжении многих ве­ков его культурного развития. Ибо только глубокая вера в их скрытое богатство смогла породить прекрасный афоризм одного из основателей атеистического направления древ­ней индийской философии: «Спящий Бог? Да ведь это сам Человек».

Глава шестая. Итоги и перспективы разработки проблемы "бессознательного"

Мы прибли­жаемся к концу изложения и можем подвести некоторые итоги. Прежде всего постараемся выделить основные занимавшие нас вопросы.

Мы проследили вначале сложную эволюцию представ­лений о «бессознательном», последовательные логические этапы развития этой идеи. Мы пытались показать, как это развитие, начавшись в рамках идеалистических кон­цепций, через длительное время привело к возникновению таких понятий, как неосознаваемые формы психики и не­осознаваемые формы высшей нервной деятельности, — представлений, тесно связанных с современным учением о принципах функциональной организации и механизмах работы головного мозга.