Проект «Убийца». Том 2

Петерман Анна

Леон присел рядом, устало согнулся пополам и схватился за голову. На лицо его спадали успевшие подсохнуть вьющиеся пряди.

Они просидели в мягком, стелющемся, как туман, молчании. Пока Леон не заговорил, немного дрожащим, взволнованным голосом.

– Мне нечего о себе рассказывать. Вся моя жизнь фальшивка. Даже имя мне не имя, а видимость прошлого.

Арлин медленно отвела руки от лица, обернулась к Леону. Она посмотрела на него долгим пронзительным взглядом, придав лицу непроницаемое выражение. И попыталась мягко коснуться его плеча, но замерла от открывшегося

ей откровения.

– Я не знал ни отца, ни матери, как и не знал их имён. Не было у меня ни имени, ни фамилии. Я был никем, пришёл из ниоткуда, и звать меня было никак. Добрая женщина из приюта дала мне имя «Леон». Она говорила, что я похож на маленького львёнка, который вырастит однажды в благородного, гордого льва.

– «Пускай твоё имя придаст тебе львиной храбрости в этой непростой, но яркой жизни», – говорила она.

А потом… потом пришла она – бабушка. Другая добрая женщина, взявшая надо мной опеку. Если одна дала мне имя, то другая – фамилию. Она была одинокой, пожилой женщиной, взявшей меня из детдома в возрасте восьми лет. Я привык называть её «бабушка», потому что она была стара. Насколько я знаю, не было у неё ни внуков, ни детей, ни других близких. В этом мы оказались с ней похожи. Я смотрел на её увядающее лицо, на немощное тело, сражённое старостью и болезнями, на эти дряхлые слабые руки, на обречённый взгляд смирения, и не видел ничего кроме приближающегося конца. Я не поладил со старостью, ведь она посмела забрать её у меня.

В тот день я вернулся из академии. Обычно она всегда встречала меня на пороге, спрашивала, как прошёл мой день. Но дверь мне никто не открыл. Меня даже не посетила сама мысль, что могло что-то случиться. Я открыл своим ключом. Не нашёл готового горячего обеда на столе. Не было её ни в библиотеке, где она любила читать, укутавшись в плед, ни в гостиной, где растворялась в мире кинематографа перед старым телевизором. Она лежала в своей комнате – той, что закрыта на ключ. Такая умиротворённая и спокойная. Как спящий человек. Но грудь её не вздымалась. Как не двигались глазные яблоки под веками.

Я пытался разбудить её, умолял проснуться. Клял всех возможных богов, чтобы она открыла глаза. Пытался поднять её за руку, сделать массаж сердце. Но она не просыпалась. Весь в слезах, обессиленный, я пролежал у её тела полдня. Обнимал её крепко, пристроив голову на плечо, надеясь почувствовать, как её грудь наполнится глубоким вдохом, а сердце забьётся. Как её остывшее тело вновь согреет меня.

Моё тело будто парализовало. Я не хотел вызывать скорую, хотел оставить её в этой комнате, навсегда, пускай даже мёртвую. Лишь бы она осталась рядом со мной. Я был напуганным ребёнком, выброшенным вновь в бездонную яму одиночества и неприкаянности.

Она пролежала в квартире неделю. Я так и не смог выветрить запах смерти из её спальни. Они забрали её у меня навсегда, придав земле.

Так как больше никого у неё не было, она завещала мне эту квартиру и все сбережения, достаточные для безбедного существования. Своеобразный вид благотворительности для сиротки. Я подавал в последние годы её одинокой жизни стакан воды, а она оставила мне всё

бесполезно нажитое имущество. И вот её наследие: пропахшая старостью квартира, приёмыш и надгробная плитка с двумя строками эпитафии.

Я ненавижу смерть, Арлин. Как ненавижу саму старость.

Пока Леон повествовал это страшное откровение, слёзы бежали по его щекам, попадая в уголки рта. Он сидел и плакал. И не мог остановиться. Взгляд заволокли жгучие слёзы. Скрестив руки, как при молитве, он поднёс их к губам, кусая костяшки пальцев.

Растерянная и растроганная, как никогда, Арлин не сразу решилась обнять его со спины и прижать к своей груди, где он смог бы найти утешение. Леон сам взял её за руку, крепко сжав и поднеся к губам, оставил нежный поцелуй.

– И ты ни разу не спросил её о своих родителях? Она наверняка должна была что-то знать, когда оформляла документы на опеку.

– Нет. Не знаю, почему, но мне никогда не было до этого дела. Кто эти люди, оставившие свой безымянный след в виде меня. Они не играли никакой роли в моей жизни, так зачем мне их имена? – с преувеличенным спокойствием ответил Леон.

– Надо же. Ты напрочь лишён любопытства, – прошептала Арлин, крепко обнимая его, баюкая как дитя. – А ты не хотел бы покинуть Чикаго? Начать новую жизнь?

Она развернула его к себе. Горевшие беспокойным огнём глаза лучились тёплой поддержкой, её руки ласково дотронулись до его лица.

– Уехать?

– Да. Один…или со мной?

– Возможно, – неоднозначно ответил Бёрк. – У меня были подобного рода мысли. Но не сейчас. Сейчас я не могу всё бросить и так просто уехать.

Он мягко улыбнулся ей в ответ, Арлин понимающе кивнула.

– Конечно. Тебе нужно закончить учёбу. Я всё понимаю.

– Хочешь, проведём завтра день вместе? Я думал завтра зайти в больницу, а после мы могли бы сходить, куда ты захочешь. В кафе, в кино.

Загадочная улыбка Арлин завяла, как иссохшая роза. Она побледнела и схватилась за его плечо, как за опору.

– Зачем тебе в больницу? – спросила она слишком резким, грубым тоном.

– Я нехорошо чувствую себя в последнее время. Подумал, может, это связано с моей старой раной после аварии. Просто небольшая страховка.

Арлин пыталась отговорить его, но Леон был непреклонен. И в итоге она согласилась, поцеловала его в уголок солёных от слёз губ и сбежала на кухню. Леон оттёр тыльной стороной ладони последний отпечаток эмоции и улыбнулся далеко не грустной, лицедейской улыбкой.

Леон не соврал о состоянии здоровья. За последние месяцы он чувствовал себя с каждым днём сквернее: эмоции и чувства притуплялись, порой ему было сложно сконцентрироваться на работе. Странно то тяжелеющее, то приобретающее ощущение пушинки тело не слушалась. А в последние дни его и вовсе одолевали судороги, которые он не мог дозволить в своём ремесле.

В палате было всё вымыто и выскоблено до чистоты. До скрипа блестели полы. Когда они только вошли в больницу, Леон заметил, как глубоко вдохнула Арлин любимый аромат искусственной свежести. Всё равно что жить внутри стиральной машины.