Проект «Убийца». Том 2
Шрифт:
Все слившиеся в один час дни он провёл на неразобранном диване. Во время припадков запрокидывал голову, руками впиваясь в подлокотник за головой, так что белели костяшки пальцев. Ноги немели, когда пудовая тяжесть на сердце распространялась по всему телу, источая маленькие, но острые импульсы до самой макушки.
От приготовленной Рейвен пищи его рвало, желудок не желал принимать ничего кроме воды и бульона. Леон отказывался от всего, прятал руки под пледом согласно ритуалу, застыв невидящим взглядом на потолке – диким и безумным. Лицо в эту минуту выражало
Он цеплялся за прежнюю жизнь, за старые воспоминания, которые так долго отгонял от себя по совету миссис Гилл: «Жить сегодняшним днём».
Но с потерей контроля не только над телом, но и рассудком, оживали красочные картины. Дни, которые он в ту пору проклинал, а сейчас возвеличивал.
Когда они с Калебом напились до состояния блеющего под стол выпускника. Это было зимой – холодной и суровой. Озеро Мичиган замёрзло. И они на спор решили пройтись по тонкому льду, сами не зная, что пытались этим доказать друг другу. Итогом послужила затяжная ангина и тридцать девять градусов по Цельсию. Они провалились под лёд. Повезло, что их достали прохожие, вызвавшие скорую. Они проболели два месяца. Злились друг на друга, но не помнили, кому именно принадлежала гениальная идея. Друзья их сторонились в страхе заразиться, и от скуки Леон и Калеб ночевали друг у друга строго по составленному графику. Зараза к заразе не липнет.
Но если та ночь была холодна, то были и жаркие. Когда они всей компанией отправились в штат Мэн на слёт байкеров. Это было в середине июля. Их жрали комары, заживо сжигал плавящийся асфальт, спать мешали сверчки и шум магистрали. Они спали в разбитых у точек палатках, чтобы занять очередь за десять часов и не остаться на периферии, откуда разглядеть можно было разве что кляксы крови разбившихся гонщиков.
В тот сезон причёсок Гаррисона друг был блондином с начёсом как у псевдо-рокера. На деле выглядел как Бибер, над которым поглумились антифанаты-парикмахеры.
Они спали с Калебом в одной палатке – в тот вечер Леон поссорился с Рейвен. Во сне Гаррисон закинул на него ногу, а Леон как бы не пытался её скинуть, так и не решился разбудить друга, да так и промучился всю ночь.
А на обратном пути они все дружно отравились в дорожном кафе. И весело было только Гаррисону, который считал, что бытие познаётся через пройденные препятствия и боль. Но Леон не видел никакого духовного развития в трёхдневном расстройстве желудка, обезвоживании и потере веса.
Он вообще ни черта не смыслил в этой жизни без Калеба Гаррисона. Словно без него он становился никем.
Болезнь постепенно отступала. По ночам его изнурённое тело ещё лихорадило, а нервы были настолько напряжены, что он вздрагивал от каждого шороха и шага.
Днём он отказывался разговаривать, избегая зрительного контакта, отворачивался спиной, уходя в глубокую задумчивость или притворяясь спящим.
Но однажды Леон распахнул глаза, словно проснулся от тяжёлого сна. Испуганно сел на диване, пытаясь вспомнить, где
– Как долго я нахожусь у тебя? – вяло спросил он.
– Пять дней, – ответила Рейвен, присаживаясь рядом, не отрывая от его ледяных ладоней рук.
Его лицо омрачилось, от её ответа он стал снова подавлен и угрюм. И всё также избегал зрительного контакта, словно имел на совести преступление.
– Что случилось, Леон? От тебя не было вестей два месяца, а неделю назад ты ворвался ко мне в таком состоянии… Боже, у тебя не было температуры, но тебя лихорадило как наркомана при ломке. Я хотела вызвать скорую, но…
– Хорошо, что не вызвала, – прервал он её, отвернувшись на бок. – Спасибо, что позаботилась обо мне. Я не знаю, почему пришёл к тебе. Ноги сами привели к тебе. Я не мог понять первое время, где нахожусь.
Ласково дотронувшись до его плеча, Рейвен заговорила очень осторожно, боясь задеть его:
– Леон, если ты не хочешь об этом говорить…я… просто хотела узнать, всё ли у тебя в порядке. Нужна ли тебе помощь…
– Как думаешь, Рейвен, имеет ли право человек отнимать другую человеческую жизнь?
– Что? – Рейвен растерялась от столь неожиданного, не вяжущегося к контексту их беседы вопроса.
– Что есть человеческая жизнь? И сколько она стоит? Насколько ценен человек? Один против семи миллиарда случайностей. Имеем ли мы право отнимать жизнь?
Он казался всё ещё слабым, чтобы говорить громко, но собрал все силы, чтобы заговорить внятным, но срывающимся голосом. В речах его сквозило нечто подобное болезненному безумию, как у одержимого.
– Леон? О чем ты говоришь? Убийство – это грех, это противозаконно. – Лицо Рейвен выражало изумление и ужас.
– Как думаешь легко ли убить человека?
– Я не знаю. Меня пугают твои речи.
– Тебя пугают не мои речи. А несказанные ответы на мои вопросы. – Леон приподнялся на локте и печально взглянул в её наполненные страхом глаза. – А что, если бы я сказал, что убил человека?
– Я не думаю, что ты способен на убийство, – твёрдо заверила Рейвен.
– Никто не знает, на что он способен, пока не совершит это.
– У тебя лихорадка. Ты болен, я вызову тебе врача.
Рейвен потянулась за телефоном, но Леон остановил её.
– Иногда я хочу остановиться, вернуться к прежнему себе. К тому времени, когда мы были вместе. К нашей скучной, пресной, приторной, как ваниль, жизни. Но как раньше не будет никогда. Я переступил черту, переступил рубеж жизни и смерти, – он сказал это так ласково, что у Рейвен сжалось сердце – не только от его слов, но и от пугающего предчувствия, что случилось нечто непоправимое.
Она боялась завести с ним разговор о случившемся горе в их тихой гавани, но он должен был знать. Его лицо озарилось благодарной улыбкой за её поддержку. Но Рейвен стёрла её словами, вырезающими новые шрамы на сердце: