Профессор Влад
Шрифт:
– Итак, - резюмировал старик, слегка поиграв сухими пальцами по ДСП-шной крышке трибуны, - возьмите ручки и запишите: «Метро Сокольники: Психиатрическая больница имени В.Ф. Петровского».
У этой сцены, на первый взгляд обыденной, хоть и малоприятной, имеется темная подкладка - приоткроем ее нашим гостям. Несколько лет назад Ольга Валентиновна, декан, а по совместительству бизнес-леди, перевела педагогов, желающих работать с практикантами, на сдельщину - то есть теперь сумма, которую те получают каждый год лично из ее рук в изящном конвертике, зависит - как шутят сами педагоги - от «количества поголовья в группе». Мудрый ход! Куда только девалась былая флегматичность препов, живших прежде под девизом «меньше народу - больше кислороду»?! Теперь-то они зашевелились: по осени на факультете начинается жестокая гонка - охота за студенческими головами, в которой наши почтенные профессора и доценты, осатаневшие от жадности, подчас приобретают
– Во-первых, - вещал он, - любой диплом, пусть даже и красный-распрекрасный, это клочок бумаги для отдела кадров и не более того. Настоящими специалистами он вас не сделает. Настоящий специалист - это тот, кто знаком с потаенными закоулочками и мрачными тупичками человеческого сознания. Я могу помочь вам в этом - если, конечно, вы отважитесь на это опасное путешествие. До сей поры вы знали человеческую психику только, если можно так выразиться, в лицо, - пришло время ознакомиться с ее изнаночной стороной. Во-вторых…
(Я сидела в каком-то полутрансовом состоянии, мерно покачивая головой, завороженная не столько сюжетом, сколько самой манерой его речи: говорил старик очень медленно, монотонно, тягуче и вместе с тем по-дикторски чеканно - и, приглядевшись, можно было заметить, что сам процесс доставляет ему физиологическое, почти сладострастное удовольствие: казалось, он нарочно длит его, не в силах перестать наслаждаться звуком собственного голоса…).
– …Во-вторых, в клинике вас ждет не только интересное, творческое задание, но и, - тут он шутливо погрозил пальцем, - бесплатные завтраки и обеды; ну, а если мы понравимся друг другу, то могут быть и еще кой-какие приятные перспективы…
– Это какие же, интересно?..
– встряла вдруг ежистая (если только ежики бывают бритыми!), не упускавшая случая побороться за правду Аделина; но забавный старик ничуть не смутился:
– Какие?
– лукаво улыбаясь, переспросил он.
– Ну, скажем… содействие в трудоустройстве - для девчат и медсправка о психической невменяемости и негодности к строевой - для ребят...
При словах «негодность к строевой» Санек, вот уже год, ко всеобщему сочувствию, бегавший от настигавших его всюду повесток, встрепенулся.
– Клево!
– брякнула Эдик, со стуком кладя тетрис на стол.
– Я вся ваша, сударь. Обожаю экстрим.
Я испугалась - вот сейчас профессор, ободренный успехом, переведет свой орлиный взор на меня - и спросит что-нибудь вроде: «Ну, а вы?»; подумав так, я приготовилась к решительному отпору - темные закоулочки и тупички сознания совершенно не привлекали меня, я считала, что довольно набродилась по ним в детстве. Но отбиваться не пришлось - лично до меня старику не было никакого дела. Зато Эдичке (ничуть, кстати, не шутившей - она и вправду мечтала работать с «психами»!) пришлось пожалеть о своей дурацкой привычке строить из себя «анфан террибля». Ибо вопреки ожиданию наш почтенный гость ничуть не был шокирован ее лексиконом; он даже, наоборот, разулыбался, показав, наконец, зубы - неожиданно красивые, белые и ровные; сказал игриво: «О-о-о! Звучит многообещающе!»; сошел со своего постамента, плотоядно потирая руки и бормоча: «Надо же, какие хорошенькие девушки ко мне намыливаются»; прогулялся меж рядами скамей, остановился чуть сзади Эдички, сидевшей, как назло, с краю и не успевшей отодвинуться, - и, пока он диктовал нам адрес клиники и свои «координаты», рука его, лежавшая на голом черепе «симпатяшки», то ласково его поглаживала, то отбивала пальцами легкую дробь; бедняжка скрежетала зубами, но сделать ничего не могла - сама напросилась, - и лишь злобно косилась на своих подлых однокурсников, умиравших от хохота. Вернее, Санек умирал, - я лишь делала вид, что умираю, на самом же деле просто прятала в ладонях огнем пылающее лицо; зато потом, когда звонок все-таки прозвенел, я еще долго стояла в коридоре, глядя на маячившую вдали, все дальше, высокую худощавую фигуру с непропорционально большой из-за шевелюры головой, вот-вот готовую вступить в нежно-голубоватый световой прямоугольник дверного проема, ведущего на лестничную клетку, словно в недра машины времени из детского фантастического кино, - шагнуть туда, чтобы бесследно в нем раствориться; но ведь и для меня было далеко не в новинку терять и находить профессора Влада в различных, порой весьма удаленных друг от друга временных точках. Палыч, он же Влад. Калмыков, он же Мастодонт, он же доцент Vlad, мой виртуальный друг… которого я, к стыду своему, даже не успела как следует разглядеть; а, впрочем, у меня еще будет время… - так думала я, вместе со своими колоритными
2
В назначенное утро я отправилась в клинику; может быть, еще и поэтому мой застарелый топографический кретинизм на сей раз достиг апогея, - и, выйдя из метро, я добрых пятнадцать минут блуждала по Сокольникам, не в силах сообразить, где нахожусь, пока, наконец, наитие не вывело меня к помпезным, чугунным с витиеватым узором воротам, которые профессор Калмыков, заботливо рассказавший нам накануне дорогу, обозначил как «очень красивые».
Они и впрямь показались мне весьма впечатляющим памятником старины; немного портил картину разве что облезлый мотоцикл, который, чуть скособочась, стоял прямо у входа, напрочь его перегораживая. С риском порвать колготки пробравшись сквозь узкую щель между ним и калиткой, я сразу же увидала упомянутый Калмыковым «яблоневый садик» - два жутковатых несообщающихся между собой пустыря, на которых торчало несколько одиноких искрасна-черных коряг, грубо обрубленных сверху и по бокам; чуть дальше виднелись три мраморные скамейки вокруг живописного, но полуразрушенного фонтана, изображавшего слегка подгнившую обнаженную с треснутым кувшином на голове. Это и было назначенное место встречи; туда вела узкая дорожка, вымощенная бетонными плитами.
Совестясь своего опоздания, я пустилась по ней бегом - но на полпути сбавила шаг, поняв, что торопиться некуда: благородной серебристой шевелюры - как ни выискивала я ее глазами - нигде не было видно, и только две понурые фигурки, собственно, и весь калмыковский улов, маячили у фонтана, то сливаясь в одну, то снова расходясь.
Будущие коллеги - когда я, приблизившись, поприветствовала их, - встретили меня довольно мрачно. «Невыспанная» (как она выразилась) и замерзшая Эдичка - ее угораздило одеться весьма легкомысленно: брюки из мешковины едва ли грели, кожанка была наброшена поверх пятнистой маскировочной майки, а кепочка «а-ля Ильич» еле прикрывала голый череп - нервно зевала; она пожаловалась, что, мол, беспокоится за свой обожаемый «Урал-90», - тот пришлось оставить за воротами, и как бы его не увели. Я успокоила ее, но выражение Эдикова лица не стало от этого радостнее - взгромоздившись с ногами на мраморную скамью, она достала из кармана пачку «ЛМ» и мрачно закурила. Подошел меланхоличный Санек. Не успев поздороваться, он с надеждой поинтересовался, не прихватила ли я чего-нибудь пожевать, бутербродика там или яблочка, - но, получив отрицательный ответ, сник и досадливо сплюнул на грязновато-серый бетон дорожки.
После этого все надолго замолчали; пытаясь хоть как-то разрядить с каждой секундой все более тягостную атмосферу, я указала своим однокурсникам на фонтан, где красовалась гипсовая статуя - дама уже далеко не первой молодости: местами позеленевшая, изгаженная птицами и облупившаяся, она таила в себе нечто печальное и зловещее, что, на мой взгляд, придавало ей особую, надчеловеческую, завораживающую красоту.
– Памятник Шизофрении, - бросила Аделина, пустив губами плотное дымовое колечко.
Только тут я поняла, что мои однокурсники уже втайне раскаялись в своем выборе; да и что греха таить, место нашей практики, если как следует оглядеться, и впрямь было не из веселых.
В сущности, тот небольшой пятачок, где мы сидели сейчас, вполне можно было бы назвать уютным и даже милым: образ низких мраморных скамеек вокруг фонтана так и просил напеть в качестве саундтрека какой-нибудь старинный, наивный, выглядывающий из девятнадцатого века романс, - и, думается, весной, когда яблони, зацветая, сменяли угрюмый облик на романтически-игривый, тихий садик при клинике становился идеальной декорацией для отдыха и прогулок. Но легкомысленное настроение тут же прошло бы у любого, кто вгляделся бы за его пределы, вдаль, где стояли два корпуса психиатрической лечебницы, отделенные друг от друга узкой асфальтовой дорожкой. То ли из-за их гнусного грязно-рыжего окраса, то ли потому, что оба они были стары и обшарпаны, то ли еще почему, но вид их навевал до ужаса гнетущее чувство - сразу становилось ясно, что Мастодонт был прав: ни о какой «позитивной шизофрении» и речи быть не может, безумие - это тяжкая болезнь, и не приведи Господи оказаться тут - ни тебе самому, ни знакомым и родственникам. А мы пришли сюда по доброй воле…
Те же мысли, очевидно, мучили и моих однокурсников: с каждой минутой их бледные, с сизыми пятнами лица становились все печальнее. Унылый Санек с тоскливой злобой пинал ботинками основание скамейки. Аделина молча курила и, капризно складывая губы, пускала кольца, - очень красивые, нежно-пепельные, причудливо извивающиеся в воздухе; мне было страшно жаль, что они так быстро рассасываются, не давая возможности как следует оценить красоту и многообразие их форм.
Внезапно их зыбкую вереницу пронизала тонкая, острая дымовая струйка, - и Эдичка, ловким щелчком отбросив окурок в сторону, провозгласила: