Профессор Влад
Шрифт:
Или это не он?.. Единственный способ хоть как-то проверить это заключался в том, чтобы все-таки подойти и поздороваться; Калмыков - если это, конечно, был он, - сухо кивнул, тем самым отчасти подтвердив свое тождество, и тут же вновь забыл о моем присутствии, отчаянно затопав ногами и захлопав перчаткой о перчатку.
Тут, на наше счастье, вдали, за хитросплетением ветвей, красиво припорошенных снежком, затрещало и заискрило, - и в тот же миг из-за поворота выползла долгожданная желтая, рогатая, круглоглазая гусеница; глаза старика тоже округлились, - а секундой позже, когда Калмыков (я все-таки решила считать, что это он!) разглядел на лбу трамвая заветную буковку «А», в его мимике появилось даже что-то сладострастное: похожая гримаса обычно появлялась на лице Гарри, когда он рассказывал мне о своих самых грязных любовных похождениях. Выражение физиологической радости и предвкушения удовольствия, которое вот-вот должно было доставить старику мягкое сиденье
Меж тем наш «А», наконец, добрался до остановки и двери его гостеприимно разъехались; с достоинством придерживая длинные полы пальто - на которые я иначе могла бы ненароком и наступить, - профессор поднялся в салон и уверенным шагом направился к тому единственно пустующему местечку, что развернуто на 90° и предназначается для престарелых и инвалидов. На меня он по-прежнему не обращал никакого внимания, и внезапно я сообразила, что он просто-напросто не узналсвою практикантку… Это уязвило меня - вообще-то я привыкла к обратному: стоит мне выйти в коридор или спуститься в холл к стенду с расписанием, как люди, абсолютно мне незнакомые, кидаются на меня с радостными криками: «Юлечка, Юлечка!» - и давай тискать и тормошить; а вот теперь я сама оказалась на месте человека, которого не узнали в лицо,– и ощущение, надо сказать, было не из приятных. Зато профессор, как ни в чем не бывало, уютно устроился на сиденье - и, сняв шапку-«колонок» (да! под ней оказалась слегка примятая, чуть взмокшая, но все-таки заметно густая серебристая шевелюра!), блаженно прикрыл глаза, как бы разрешая мне бродить взглядом по его удивительному лицу, сколько душе угодно.
В пути нас ждало маленькое приключение. На «Яузских Воротах» в салон, чертыхаясь и матеря каждую ступеньку, забрался инвалид - пьяный расхристанный старикан в потрепанном ватнике; самодельная суковатая клюка крепилась к его запястью обрывком засаленной веревки, растрепанные седые космы кое-где слиплись в черные колтуны, а лицо было все в ссадинах - очевидно, несколько минут назад несчастный хромец потерпел поражение в неравной битве с гололедицей. Тяжко, с присвистом дыша, злобно бормоча что-то себе под нос, старик поковылял вдоль салона, ища свободного места; так ничего и не нашел, остановился подле дремлющего Калмыкова - и начал хрипло ругаться, размахивая руками: грубообструганная палка так и ходила ходуном - взад-вперед, взад-вперед…
Тут мне (стоящей чуть поодаль и с интересом наблюдающей сцену) вдруг пришло в голову, что эти двое, спящий и бодрствующий, до жути похожи друг на друга - не только ростом и комплекцией, но и статью, и даже характерной брюзгливой мимикой; вот только шевелюра новоприбывшего (густотою, если вглядеться, не уступившая бы Владовой!), утратив цвет и форму, превратилась в замызганную, раскисшую мочалку, - но, если ее как следует промыть, а самого старикашку подлечить и приодеть, сходство будет разительным. Так почему же, спросила я себя, израненное лицо инвалида кажется мне тем не менее стандартным, абстрактно-стариковским, тогда как лицо Калмыкова, морщинистое, но ухоженное, изумляет конкретностью, уникальностью, чьей сути я, однако, все еще не могу уловить?.. В чем же разница?.. В чем?.. Если бы подойти поближе… я могла бы… я, наверное, могла бы…
Внезапно инвалид, все это время злобно бормочущий под нос что-то бессвязное, замолчал и уставился прямо на меня; в следующий миг его красные, воспаленные глазки злобно сверкнули, суковатая палка вновь заходила ходуном, - и он, угрожающе матерясь, двинулся в мою сторону. Спасло меня лишь чудо. В элегантной даме в мехах, сидящей чуть поодаль, вдруг заговорила совесть - чувство вины тож, - и она, секунду помедлив, встала, уступая старику заветное место; тот заворчал было, досадуя, что его сбивают с толку, но, поразмыслив, сдался и с кряхтением опустился на сиденье.
Я не могла сдержать облегченного вздоха: честно говоря, я плохо себе представляла, чего ожидать от полубезумного старика. Университетские лекции на этот счет молчали. Геронтопсихологию мы прошли мельком, так сказать, по касательной, с закрытыми от уважения глазами; чувствовалось, что тема старости слегка пугает преподавательницу, которая и сама была уже немолода, - и единственным, что мне из этого занятия запомнилось, был каверзный вопрос одной из самых чопорных и суровых жриц, еще на первом курсе намертво застолбившей для себя место напротив преподавательского стула: каким образом пожилым человеком ощущается - если, конечно, ощущается - краткость отпущенного ему отрезка, и как это осознание влияет на его психику?.. Тема смерти, скользнувшая в вопросе, вызвала у аудитории нездоровый интерес, и мы навострили уши, - но ответ педагога нас разочаровал. Краткость
Но тут металлический голос объявил ее название, и мы с профессором Калмыковым, бодрым и свеженьким, как огурчик, вместе и в то же время порознь, в числе прочих пассажиров покинули трамвай.
5
Воскресенье, traditional family partу: сидим втроем на кухне, пьем чай с вареньем, смеемся, болтаем; вдруг папа роняет ложечку, мама: - Ха-ха, баба спешит (женщина, то есть, торопится в гости)! Такая примета!
– Папа, с нарочитой серьезностью: - А может, она просто позвонит или пришлет SMS? Нет, правда, все эти приметы когда появились?
– тыщу лет назад, люди, небось, еще и не подозревали о возможности общения на расстоянии; но нельзя же требовать, чтобы теперь, в наш атомный век, мы ходили друг к другу в гости с той же регулярностью, как роняем столовые приборы! Да еще в огромном мегаполисе!..
– Мы с мамой: - Хе-хе-хе, точно!..
– Вдруг: дзы-ы-нь!
– телефонный звонок; мама: - О-о-о! Ну ты как в воду глядел!..
– Бежит в комнату, где аппарат, и секунду спустя возвращается с мрачным лицом: - Юля, тебя.
– Папа, заинтересованно: - Что, никак ошибка вышла? Мужик?..
– Мама: молчит. Иду в гостиную, беру трубку: - Але?..
– Нет, правда, вроде женский голос: - Здравствуй, Юлечка!.. (Кто бы это мог быть?..) Как живешь, милая?.. (Ничего, спасибо…) Что к нам не заходишь?..
– А-а, так вот почему сникла мама, теперь-то я поняла: ну, конечно же, тетя Зара!.. Вот только голос у нее какой-то странный, потому-то я и не признала его поначалу (богатой будет!): глухой, сдавленный, словно бедняжка еле сдерживает рыдания… О господи! Да уж не случилось ли чего с Гарри?..
– Да, - грустно подтвердила тетя Зара, - да, Юлечка, случилось. (Боже мой, что?!) А вот что: несколько дней назад он приобрел двухнедельную путевку на Крит…
Ох ты, господи!.. Да что ж тут плохого?.. В кои-то веки критический настрой изменил брату! Наконец-то хоть одна гетера удовлетворяет его строгим критериям!.. Я, поначалу и впрямь слегка струхнувшая, от облегчения развеселилась и принялась каламбурить - это у меня папино. Но тетя Зара: - Ох, Юлечка, Юлечка!.. Беда-то какая!.. И ведь он всегда так потешался над своими друзьями-идиотами, - что те, мол, вечно «ездят в Тулу со своим самоваром»! Так ловко отбивал у них эти «самовары», то есть возлюбленных - это называлось у него «борьба с глупостью»! Так трогательно хвастался своими победами!.. А теперь молчит как партизан, и даже с матерью не поделится, - как ни подъезжала она с разных сторон, как ни пыталась выведать подробности, единственным, что ей все-таки удалось узнать, было имя: Анна… Нет, ты только вслушайся: Анна! Очень даже красноречивое имя, не какая-нибудь там «Юля»! Услышишь его и сразу чуешь - попахивает чем-то серьезным…
– Юлечка!
– уже не сдерживаясь, рыдала Захира Бадриевна, - миленькая моя! Ты же дружишь с моим Игоречком, - в детстве, помню, уж такие были друзья, не разлей-вода!!! Может, хоть ты мне откроешь глаза - что это за Анна такая, откуда она взялась на мою голову?!..
– Ой, кто-то в дверь звонит!
– испуганно ответила я - и поспешила повесить трубку: уж конечно, мне было известно многое, даже, наверное, больше, чем она могла предположить, - но, раз сам Гарри считал нужным хранить свою тайну, я и подавно не собиралась ее выбалтывать. Да ничего не случится с тетей Зарой, пусть поволнуется. Когда она встретится со своим страхом лицом к лицу - сама поймет, как повезло ее Игоречку: все, кто хоть раз видел Русалочку, в один голос поют, что, помимо дивной красоты, эта чудо-девушка одарена еще и фантастическим обаянием, тонким вкусом, а также скромностью, кротостью и доходящей до святости добротой…
О том, что моего названого брата, циника и шарлатана, угораздило наконец-то влюбиться всерьез, я узнала недавно от него же самого: с детских лет Гарри привык поверять мне все свои самые страшные тайны, вот и на сей раз не утерпел. Правда, теперь это вышло нечаянно, само собой: в тот вечер я напросилась к нему в гости - совсем ненадолго, хотела только взять у него прошлогодние конспекты по посттравматическому стрессу (а кстати и полистать зачитанный до дыр, истрепанный еще дяди-Осиными руками «Сексуальный Гороскоп» - кто-то сказал мне, что профессор Калмыков Дева), - но как-то так вышло, что мы, завороженные шаманской пляской слабого огонька одинокой свечи, истомленные вкрадчивой лаской богатого и утонченного старика «Хеннесси», выпали из времени, заговорились, заностальгировались и засиделись в братнином кабинете допоздна.