Профессор Влад
Шрифт:
Но вскоре Ольге пришлось отказаться от этой благостной иллюзии, ибо невнятное бормотание, которое исподволь начало преследовать ее днем и ночью, едва ли могло принадлежать ее матери: у той, что греха таить, голос всегда был немного визгливый, а этот - низкий, басовитый, одним словом, мужской; вслушиваясь, Ольга научилась различать даже два голоса - бас и баритон. Со временем к ним присоединился еще и тенор… Силясь понять причину странного явления, Ольга напрягала слух до предела. Впрочем, навязчивое бормотание и без того с каждым днем становилось все отчетливее, и вскоре Ольга начала разбирать отдельные слова, а затем и целые фразы, которыми обменивались невидимые собеседники. Поначалу это даже забавляло ее, как забавляет подслушивание чужих телефонных разговоров, но как же она была испугана, когда в один прекрасный день услышала: «А вы знаете, что она до сих пор девственница?..» - и еще много такого, чего она впоследствии не решилась повторить даже главврачу - там были очень интимные подробности. Так
Некоторое время Ольга грешила на соседа: к нему и впрямь часто заходили друзья пропустить рюмашку-другую, - и веселые их голоса, то и дело доносившиеся с лестничной клетки, в какой-то момент показались ей знакомыми. Несколько раз она даже почти собралась с духом, чтобы вызвать милицию, но что-то ее удерживало. И слава Богу - ибо говорливые бас и баритон вскоре стали сопровождать ее в магазин, и в сберкассу, и даже на прогулки в березовую рощу, расположенную близ дома. Бедная Ольга вся извертелась, пытаясь их обнаружить. Как бы не так!.. Притом с каждым днем голоса делались громче, а реплики - оскорбительнее: сначала мужчины попросту глумливо комментировали каждый ее шаг, каждое движение («О-о, смотри, пошла дура!»), затем принялись с мерзкими смешками обсуждать внешность («Н-да, ну и морда у нее… - Да что морда? Задница зато гляди какая!»), а ближе к осени до того обнаглели, что начали указывать ей, как вести себя в публичных местах («Разденься догола!» «Улыбнись вон тому парню, улыбнись, улыбнись ему, хи-хи-хи!»). Разумеется, Ольга по мере сил старалась их игнорировать - пусть хоть круглосуточно звучит в ушах грязная матерная брань!
– но в мозгу, наконец, забрезжила догадка: ну конечно, никакие это не соседи… Милиция тут не поможет… Забирай выше… Это КГБ! Тут все стало на свои места. Конечно, для такой мощной организации нет ничего невозможного, она прекрасно оснащена технически - тут тебе и приборы слежения, и подслушивания, и дальнего и ночного видения, и рентгеновского просвечивания, и спутниковой связи; а ведь она, Ольга, и раньше слышала - только почему-то не обращала внимания, - как жужжат в ее одежде вшитые туда «жучки» (она представляла их себе в виде крохотных, в миллиметр длиной, металлических букашек) и как тенор - ей почему-то казалось, что он главный во всей троице - тихо выкликает: «Роза, роза, я тюльпан! Прием!..»
Когда неделю спустя Ольгин брат зашел к сестре по какому-то мелкому делу, то был поражен переменами в ее укладе: сперва он просто решил, что попал невовремя и Ольга не одна - так странно беззвучно, на цыпочках, ощупью перемещалась она в тесном пространстве прихожей, погруженной в кромешный мрак, - но, когда он попытался пробормотать запоздалое извинение, сестра одернула его: «Т-с-с!». Шепотом, приблизив губы к его уху, она объяснила, что он должен вести себя осторожно - квартира просматривается и прослушивается со всех сторон. Да и вообще зря он сюда пришел - теперь тоже попадет под колпак... Вернувшись домой удрученный, он рассказал обо всем жене, которая даже не сразу поверила в такой ужас; еще долго думали они-думали, как поступить, смекали-смекали. Как уговорить Ольгу лечь в клинику?.. Наконец, кому-то из них в голову пришла гениальная мысль. Ни в чем не противоречить, не разубеждать, а просто сослаться на старую, добрую российскую традицию - испокон веку люди, уставшие от преследований «госужаса», находят себе надежные укрытия в уютных палатах психиатрических больниц; Ольга, бывший педагог, то есть человек образованный (ну уж Мастера-то с Маргаритой мы все читали!), сама попросится в кузовок. И что же вы думаете?
– так оно и вышло; в сущности, эти двое (оба технари) были готовыми психологами - хоть сейчас в наш вуз преподавать!
Чего никак не скажешь обо мне! Владимир Павлович был прав: эта чертова «О.», с виду такая добрая и кроткая, оказалась мне не по зубам! С первой же встречи рассекретив меня - плохо замаскированную агентку КГБ, - она стала изворотлива хуже Гарри и на все мои коварные, заковыристые психологические заезды отвечала коротко «да» или «нет», - если только не пожимала плечами, - а то и вовсе имитировала кататонический ступор, тупо уставляясь на подол замызганного розового халата… Не спасало и тестирование - палочка-выручалочка начинающего психолога. В анкетах и опросниках Ольга, недолго думая, ставила унылые прочерки; там, где нужно было выбрать один из трех вариантов ответа, ей, конечно, некуда было деваться, но при обработке результатов «коэффициент лживости» оказывался неприлично огромен; на мою просьбу изобразить на листе бумаги фантастическое животное она заявила, что, мол, не умеет рисовать (лгала!), - а когда я предложила ей ассоциативный тест «Пятна Роршаха», оказалось, что картинки эти больше всего напоминают ей… чернильные кляксы. Но вот тут-то она и прокололась. Вынужденная скрести по сусекам, я, конечно, сразу же сделала вывод, что она все еще втайне тоскует по своему учительскому прошлому - прошлому, отнятому у нее старухой-матерью, - а, стало быть, имеет все основания, чтобы неосознанно, скрываясь от себя самой, радоваться ее смерти; это, в свою очередь, порождает в ней чувство вины, за которым следует страх
Эти смутные выкладки немало выручили меня на грянувшем вскоре судилище, где Калмыков, величественный и грозный, как Нептун, в своей язвительной манере пройдясь по «супернаивности» моих выводов, все же поставил меня в пример будущим коллегам, чьи дела, оказывается, шли и того хуже, - Эдичка жаловалась, что все никак не может систематизировать вселенский хаос разноречивых данных, ежедневно, ежечасно вываливаемых на нее говорливой пациенткой, а Санек запальчиво крикнул, что, мол, вообще сомневается в том, что его подопечный болен, зато с каждым днем все больше опасается «жидомасонов» и сионистского заговора, - и глянул на профессора с ненавистью. Ободренная тем, что единственная из всех сохранила лицо, я некстати расслабилась и переключилась на другое лицо, которое тоже не прочь была сохранить для себя - так оно меня интересовало; испытанный прием сработал моментально, подкинув прочную ассоциацию - яблоко «гольден», старое, лежалое, морщинистое, но еще вполне аппетитное; точно такое же я нынче утром обнаружила в холодильнике и кинула в сумку, чтобы съесть в перерыв, но теперь, не удержавшись от соблазна, украдкой извлекла жалкую копию на свет, чтобы сравнить с оригиналом, - на что последний, к моему стыду, отозвался сухим и крайне едким тоном:
– Вы проголодались? Кафе-бар «Ласточка», что за углом, работает круглосутошно…
Я испуганно спрятала плод обратно в сумку - и до самого конца собрания больше не высовывалась со своими научными изысканиями. Но что происходит? Как объяснить, что личность руководителя занимает меня куда больше, чем Ольгин психологический портрет? Неужели я до сих пор вижу в этом седом, костистом, занудном и не слишком-то доброжелательном старикане моего давнего друга - потерянного, но не забытого, виртуального, но - пусть он и не подозревает об этом - такого близкого?.. Неужели до сих пор тоскую по нему?.. Нет…
4
Зима всегда была для меня тяжелым временем: люди, и так-то не балующие внешними различиями, вдруг словно окукливаются, окончательно утрачивая индивидуальные признаки, их разномастные головы надежно прячутся под капюшонами, кепками, а то и шапками из натурального меха. Эти шапки, жутко неудобные на вид, я особенно не люблю, - против них никакое овеществление не помогает. Есть они, конечно, и у моих родителей - кажется, они называют их «колонок», - и подчас я глупейшим образом попадаю из-за них впросак.
Так случилось и на сей раз, когда в нашу дверь вдруг позвонили, и я, прошлепав к ней полусонная - прямо как была, в трусах и растянутой футболке, - углядела сквозь глазок мужскую фигуру в знакомом «колонке», из-под которого не менее знакомо поблескивали круглые очки. Решив, что папа, повидимому, забыл ключ, я поспешно впустила его в прихожую… и каков же был мой ужас, когда отец снял мокрую шапку, и на короткий страшный миг мне показалось, что его голова, много лет назад бесповоротно облысевшая, каким-то образом успела всего за одну ночь зарасти буйной рыжей курчавой шевелюрой!.. Лишь в следующую секунду, заметив у него в руке специфический чемоданчик, я сообразила, что это всего-навсего дядя Паша, сантехник из нашего ЖЭКа. Откуда он взялся? Мы его не вызывали. Недоразумение разъяснилось чуть позже, когда из спальни неохотно выползла заспанная мама. Оказывается, в ЖЭК позвонила от нашего имени соседка сверху, у которой с моим отцом, кажется, был неудачный роман: месть - кстати сказать, весьма изощренная - заключалась в непомерной скрупулезности специалиста, которому мы так и не смогли доказать, что произошла ошибка, и который еще добрых полчаса скитался по квартире, проповедуя нам осторожность и миллиметр за миллиметром прощупывая трубы в поисках несуществующей протечки.
«Колонковая» эпопея на этом, однако, не заканчивается… Часом позже я вновь увидела его на трамвайной остановке, куда присеменила с большим опозданием - задержал-таки, проклятый спец, а, кроме того, на дорогах в тот день стояла жуткая гололедица!
– однако на сей раз шапке-обманщице не удалось ввести меня в заблуждение: слишком высокого роста был ее теперешний владелец, мой папа куда приземистее. Туда-сюда, туда-сюда, то и дело ежась, притоптывая ногами и потирая кожаной перчаткой покрасневший нос… бедняга, даже длинное драповое пальто его не греет; интересно, давно ли он дожидается? Если давно, то, может, не стоит рисковать, а лучше разок проехаться в ненавистном, вызывающем приступы клаустрофобии, зато надежном и теплом метро?.. Я вновь засеменила вперед, стараясь не поскользнуться, но вдруг застыла как вкопанная, поняв, что передо мной - не кто иной, как профессор Калмыков!..
Нет, сама по себе эта встреча вовсе не была удивительной: дядя Ося ведь рассказывал мне о нашем близком соседстве, да и где ж еще и жить пожилому профессору, если не в одном из старых московских двориков. Поразило меня другое. Каким-то непонятным и чудесным образом я узнала его в лицо, - несмотря на то, что яблоко-«гольден», на две трети скрытое шапкой и шарфом, из-за холода слегка изменило оттенок, а вместе с ним и сорт: нос слегка покраснел, губы полиловели, на щеках появились сизые пятна. Коринка?.. Королек?.. Нет, скорее, антоновка - уж больно кислым было выражение профессорского лица.